Башня континуума

– Эй, полегче на поворотах, приятель. Ты пришел поздравить нас с законным перед Богом и людьми бракосочетанием или как? – встрял Гордон.

Кит, наконец, посмотрел прямо на зятя и заморозил взглядом.

– Я тебе не приятель, ты…

Гордон, хоть и с огромным трудом, но разморозился обратно.

– Ах, прощу прощения. Вы, аристократия, публика вся из себя эдакая чопорная и благовоспитанная. Только раз ты такой благовоспитанный, чего для начала не постучался. Мало ли чем мы могли здесь заниматься с твоей сестрой в наш медовый месяц! Уж выбивать дверь плечом было точно необязательно. Мне ведь платить придется за этот кавардак.

Кит неожиданно ощутил к новоиспеченному родственнику слабый проблеск интереса.

– Так-так. И на какой помойке, зайка, ты откопала этого бесчестного хмыря с его аморальными принципами?

– Вовсе не на помойке, а на благотворительном приеме в столичной Мэрии. Я была там… и Гордон тоже там был… а потом он подошел ко мне… и дальше я ничего не помню, – тоненьким голоском поведала старшему брату Виктория.

– То есть как это – ничего не помню? Провалы в памяти?

– Да. В общем… я забыла, как это называется… когда в памяти провалы.

– Ясно. Вы, любезнейший, надо полагать, тоже ни хрена не помните, – изысканно любезно обратился Кит к зятю.

– Отчего же. Я не маразматик какой. Амнезией не страдаю. Отлично помню… звезды, фейерверки, соловьиные трели, – ответствовал Гордон, с любопытством разглядывая старшего брата нареченной.

– Трели?

– Да, но не простые, а соловьиные. Соловьи – это такие певчие птахи, что вьются, и щебечут, и издают такие трели, что в ушах звенит и головокружение начинается. Ох. Что твой брат делает?

– Собирается тебя бить, – просветила мужа Виктория, наблюдая, как Кит, готовясь к битве, с замкнутым, сосредоточенным лицом аккуратно снимает пиджак, галстук и наручные часы.

– Вот те раз. Собирается бить? Меня? Кто? Этот тщедушный сопляк? – подивился Гордон. – Ну и самомнение у него, черт возьми.

Виктория знала брата гораздо лучше и встревожилась. Не без причин. Кит уже превратил в отбивные, котлеты и антрекоты немало ее незадачливых кавалеров. Нет, серьезно, после встречи с бедненьким котеночком поверженные ухажеры частенько уползали на четвереньках, униженно причитая, жалобно хлюпая разбитыми носами, кашляя кровью и выплевывая зубы.

– Милый, но нельзя хоть разок обойтись без ужасной драки, – взмолилась она.

– Извини, зайчонок. Отойди. Не хочу, чтобы тебя забрызгало кровью.

Гордон опрометчиво засмеялся, но удар в нижнюю челюсть неимоверной силы, точности и быстроты заставил его захлебнуться смехом. В самый последний миг он успел увернуться, и удар пришелся по касательной, а иначе бы месяца два-три пришлось питаться манной кашей через трубочку. Впрочем, он не замедлил с ответом, и удар под ребра практически вышиб из Кита дух. Поняв, что падает, Кит намертво вцепился в мерзкого хмыря и увлек за собой в царство боли и террора.

Следующие десять минут Виктория наблюдала, как брат и муж, катаясь по полу, мутузят друг друга. В конце концов, она справедливо сочла, что существуют моменты, когда мужчинам стоит предоставить право самим решать ее проблемы, и извлекла всю возможную выгоду из положения, вытряхнув из карманов пиджака старшего брата всю его наличность и кредитки, а у мужа забрав всю его наличность и кредитки, и отправилась по магазинам.

Вернулась Виктория с покупками и четыре часа спустя. К тому времени все закончилось. Как порой случается, подравшись, мальчишки сходу заделались лучшими друзьями. Они сидели на диване, чуть ли не в обнимку, выпивали, курили сигары и обстоятельно обсуждали грядущую конституционную реформу. Кажется, они оба были разочарованы возвращением яблока раздоров, вторгшимся в их теплую мужскую беседу.

– Ты быстро, Виктория, – сказал Кит.

– Меня не было четыре часа!

– Ты купила мне носки? – спросил Гордон, озаряя все кругом себя сиянием своей ослепительной улыбки.

– Носки? – переспросила Виктория, ушам не веря. – Я должна покупать тебе носки? Я тебе не прислуга!

Кит засмеялся и дружелюбно похлопал зятя по плечу.

– Надо нам как-нибудь вместе поужинать. А зачем тянуть кота за хвост? Прямо завтра и поужинаем. Завтра сможешь? Часов в восемь? Отлично. Сходим в какой-нибудь тихий, приятный ресторанчик. Терри будет рада познакомиться. Пойду, я и без того засиделся, а ведь у вас медовый месяц.

– Убери с лица это гадкое, скабрезное выражение, – пробрюзжала Виктория, – я ведь твоя родная сестра. И передай своей глупой курице, что она – глупая курица.

– Уберу и передам, – откликнулся Кит покладисто.

Чмокнул сестренку в атласную щечку, крепко пожал зятю руку и ушел. Хотя тут же вернулся, чертыхаясь, поскольку забыл часы.

– Прошу прощения. Видимо, провалы в памяти – штука заразная.

– Ты уж извини еще разок за трели и тому подобное, – сказал Гордон несколько смущенно.

– Ерунда. Трели как трели. А почему ты такой кислый?

– У меня внутри какое-то странное чувство, – пожаловался Гордон, – никак не пойму, что за чувство такое. Наверное, вчерашний свадебный торт. Крем был несвежий, что ли…

Виктория фыркнула.

– Ничего удивительного, дубина, ты сожрал четыре куска этого жирного торта…

Они замолчали, уставясь на Кита, который заливался радостным смехом, застегивая вокруг запястья правой руки ремешок наручных часов.

– Ты вспомнил что-то смешное, милый? – озадаченно спросила Виктория.

– Да, вспомнил я… много всякого смешного я вспомнил. Мне знакомо это чувство, но оно вовсе не от торта. Клянусь, я сам сначала думал, что от торта, очень уж вкусный был на моей свадьбе торт… я сам умял четыре куска кряду, никогда не меня так не тянуло на сладкое… а потом я понял, что женат.

– Бедный котеночек, – вздохнула Виктория, когда Кит ушел, еще раз пожелав молодоженам счастья, – мы не только не пригласили моего брата на свадьбу, но куска свадебного торта ему не оставили. Только что тут смешного, ума не приложу.

– Твой брат имел в виду вовсе не торт. Он хотел сказать, что мы теперь женаты.

– Как это – женаты?

– Пока не знаю, но, судя по его смеху, это нечто замечательно хорошее.

– Куда ты меня тащишь? – деланно запротестовала Виктория, когда муж подхватил ее на руки и понес в декорированную фиалками и розами спальню для новобрачных.

– Будем играть в нашу любимую игру. В принцессу и свинопаса.

Скоро они вовсю были женаты. Виктория называла мужа деревенским олухом, болваном, мужланом, дураком, кретином, идиотом, тупицей, недоумком, кобелем похотливым и пупсиком. Она никогда не уставала повторять, что со своей громкой фамилией и благородным происхождением могла бы найти в мужья кого-нибудь получше тупой деревенщины из простого народа. Она мигом превратила его уютную холостяцкую берлогу в нечто среднее между будуаром и гардеробной, забив ее шляпками, перчатками и шубками, и понатыкав повсюду капканов и ловушек, которые она жеманно называла антикварными столиками. Она завела кошку и родила сына. Она винила его во всем на свете и постоянно желала знать, где он опять шатался. Она тратила абсолютно все, что он зарабатывал, и, чем больше он зарабатывал, тем больше она тратила.

Гордон называл жену птенчиком. Он всех женщин без разбору называл птенчиками. Он работал до изнеможения. Он был очень умен, блестяще образован, в совершенстве владел латынью и древнегреческим, постиг все тайны юридической казуистики, но постоянно терял носки и время от времени забывал побриться. Он курил сигары и тушил об антикварные столики. Он никогда не говорил жене правды о том, где был. Он любил их ребенка больше всего на свете. Он открыл окно и вышвырнул туда кошку. Он наивно удивлялся про себя, куда деваются абсолютно все деньги. Впрочем, он ни в чем и никогда ее не упрекал. А еще он прекрасно ладил с ее братом…

Вот это казалось Виктории по-настоящему загадочным. У них, кажется, не было ровным счетом ничего общего, начиная от происхождения и заканчивая политическими взглядами. Она с трудом представляла, о чем они могут разговаривать. Тем не менее, они разговаривали, и прекрасно ладили, и сделались настоящими друзьями, и ничего не изменилось, когда в жизни их обоих произошли значительные перемены.

Кит возглавил Корпорацию, а Гордон стал серьезно размышлять о политической карьере. Вскоре ему подвернулся счастливый случай. Кандидат на пост бургомистра столицы Салема, города Санкт-Константин, выдвигавшийся от ПНДП, по приятному совпадению – хороший знакомый Гордона, предложил ему поучаствовать в своей предвыборной кампании. Выборы прошли чрезвычайно успешно. Кандидат стал законно избранным бургомистром, а Гордон – его главным советником.

После переезда какое-то время Гордон с Викторией прожили душа в душу. Гордон вкладывал, как проклятый, а в свободное время охотился на оленей и прочую живность, что водилась в местных живописных лесах. Виктория постепенно обживалась на новом месте. Санкт-Константин оказался не таким заброшенным провинциальным городишкой, как она опасалась. Здесь тоже имелись магазины, салоны, театры и художественные галереи, и она могла продолжать вдоволь тратить денежки, устраивать чаепития, вечеринки и потрясающие приемы.

Маленький Максимилиан рос здоровым, веселым, живым и счастливым малышом. Он ни в чем не нуждался и жил припеваючи, словно маленький лорд Фаунтлерой. У него была большая-большая детская, много-много игрушек, пони, две няни, гувернер, личный повар, шестеро личных охранников и огромный черный механо, который каждое утро отвозил малыша в частный детский садик. В конце концов, что самое главное – у Макса были любящие папа и мама.

Словом, все устроилось и шло прекрасно, и шло бы себе и дальше, если бы не увлечение Гордона Истинной Духовностью. Уже к тому времени, как они с Викторией поженились, он всерьез интересовался астрологией, спиритизмом, ясновидением и прочими загадочными оккультными явлениями. Карабкаясь по карьерной лестнице, свое сверхъестественное хобби Гордон не забросил, а напротив – посвящал ему все больше сил, времени и денег. Вскоре Гордон обзавелся личным астрологом, ясновидящим и духовным наставником, и все это в одном лице, а звали это лицо Чамберсом. Неглупая и чрезвычайно льстивая, эта наемная пифия любовно и заботливо принялась взращивать плевелы, семена которых упали уже на взрыхленную, удобренную и хорошо подготовленную почву, обещая в будущем принести богатые и щедрые плоды. И еще чуть позже, именно с легкой руки Чамберса, разразилась первая грандиозная катастрофа в грядущем ряду грандиозных катастроф.

Следовало заметить, что Кит на дух не переваривал Партию Новых Демократических Преобразований. Во-первых, Ланкастеры испокон веков поддерживали консерваторов – семейная традиция, а Ланкастеры блюли и уважали семейные традиции. Во-вторых, последние годы в речах деятелей ПНДП все чаще и чаще звучало словечко «контрреставрация». Некоторые, – например, Верховный Канцлер Монтеррей Милбэнк собственной персоной, сумели научиться выговаривать заковыристое словцо практически без запинки, с особенным тягучим вкусом и смаком.

Словцо попросту означало то, что налогоплательщики слишком много денег тратят на содержание Двора и прихоти Императора, Гвардию и тому подобный монархический антураж. Разумеется, речь не шла о низложении Императора, или революции, или об оформленном законодательно урезании расходов на монархию, – то была чистой воды популистская болтовня, блеф.

Тем не менее, пусть и популистская, но болтовня о контрреставрации мучительно резала Киту слух и была одной из немногих вещей, способных по-настоящему и вмиг довести его до белого каления. Ибо Кит был не просто монархистом. Он был монархистом в двадцатом поколении. На протяжении долгих столетий его семья служила опорой Престола. Уж не говоря о том, что по материнской линии Кит доводился монарху троюродным племянником. Да… седьмая вода на киселе… но не тогда, когда речь заходит об императорской фамилии…

И все же, важнее было другое. Времена настоящего, великолепного, варварского абсолютизма; времена, когда Империей правил единолично Император и горстка его вассалов, среди которых первыми и лучшими, разумеется, были Ланкастеры; времена религиозного, политического и судебного произвола, кровавого подавления мятежей, пышных парадов и публичных казней – эти сладчайшие времена, горчайшие последствия которых жители Империи пожинали до сих пор, миновали не так давно, чтобы Кит порой не испытывал ностальгии.

Увы, те времена безвозвратно канули в Лету, и на смену приходили другие. На волне перемен Партия Новых Демократических Преобразований заняла на прошлых выборах большинство в нижней Палате Парламента, а Верховным Канцлером стал председатель ПНДП Монтеррей Милбэнк.

Свобода слова, совести и печати, увеличение расходов на социальные нужды, широкая поддержка профсоюзов, контрреставрация и так далее – с такой программой демократы и одержали победу на выборах. Впрочем, другим фактором, обеспечившим им победу, была банальная усталость избирателей от холеных, жирных, томных лиц консерваторов на экранах и в газетах.

С приходом к власти ПНДП пресса стала чуть более свободной в своей стандартной печатной клевете. Милбэнку со скрипом удалось провести несколько неуклюжих социальных реформ. Налоги опять подняли, инфляция как с катушек сорвалась, а профсоюзы окончательно потеряли всякий стыд и страх. К тому же, точно так же, как прежде и консерваторы, депутаты от ПНДП быстро сделались лощеными, томными и жирными, ревностно лоббировали интересы крупных корпораций и вставали все, как один, когда на заседания нижней палаты Парламента заглядывал монарх, государь Константин Шестнадцатый.

– Контрреставрация, – цедил благой Василевс, с отвращением разглядывая депутатов, причем отчего-то обеих фракций, – в былые времена я бы лично вас всех перевешал на Центральной площади нашей прекрасной столицы, Форта Сибирь. Одного за другим… одного за другим…

Депутаты краснели, как маленькие девочки, пойманные нянькой за воровством варенья, и тупились, стараясь не глядеть друг на друга. Им было стыдно. И поделом.

– Урезание расходов на содержание аппарата Отдела Благонадежности? – благодушно усмехался директор Отдела Благонадежности Блэк Холлис, заглядывая на парламентские слушания. – Да вы, никак, тут все, как один, подкуплены явными и тайными врагами Великой Империи? Ничего. Я с вами разберусь. И… одного за другим, одного за другим…

Глава Священного Трибунала, архиепископ Райт, заглядывая на парламентские слушания, обычно не говорил ничего. Да и что тут можно было сказать? Вот и милосердный пастырь заблудших душ и овец молчал, печально, но красноречиво перебирая четки (которыми, как ходили ужасные слухи, лично душил особо ярых еретиков) и, видимо, возносил небесам молитвы за всех этих нераскаявшихся грешников… прежде чем их… одного за другим… одного за другим…

– Политика социального умиротворения, – рявкал Кит, вышвыривая из кабинета очередного профсоюзного босса, разжиревшего, как боров, на вышеупомянутой политике, – прости и помилуй их, Боже, ибо не ведают, что творят. Потому что если ведают… тогда я сам… одного за другим… одного за другим…

Итак, одним безмятежным солнечным утром, приехав на работу, их милость несказанно поразился, увидев у главного входа в Копилку сонмы репортеров. Еще больше он поразился, когда представители прессы забросали его вопросами, когда он собирается покинуть ряды Консервативной Партии и вступить в ПНДП, а также – что он думает по поводу грядущих выборов на пост губернатора Салема.

– Что? Какие выборы? Вы белены объелись?

Прежде чем Кит далеко не грациозно успел сесть в огромную, вонючую лужу, из недр Копилки выпорхнул лорд Торнтон, первый исполнительный вице-президент «Ланкастер Индастриз», и принял огонь на себя, преданно заслонив лучшего друга и, по совместительству, обожаемого босса, широкой грудью.

– Ричард, что стряслось? – чуть позже осведомился у него Кит, когда Торнтон, отбившись от прессы, явился в кабинет.

– Твой зять. Такой, если помнишь, не красавец, но очень симпатичный…

– Так. И что натворил мой симпатичный зять? Что за ажиотаж?

Ричард протянул ему миниатюрный черный футляр с пленкой.

– Вот. Запись девятичасового выпуска вечерних салемских новостей, местное отделение Три-Ви канала ИСТИНА инк. Герр Джерсей и герр Таггерт объявляют о том, что будут баллотироваться от ПНДП на грядущих губернаторских выборах и озвучивают основные постулаты своей предвыборной программы.

– А?

Торнтону пришлось повторить, причем дважды. Кит глухо застонал.

– Что за чертовщина?! Какие выборы?! Нет, нет. Я помню, Гордон мне говорил про какие-то выборы, но ничего говорил о том, что собирается куда-то баллотироваться. И что еще за Таггерт? Впервые слышу.

– Один из салемских богатых лендлордов, кандидат от Партии Новых Демократических Преобразований на пост губернатора Салема. Твой зять собрался баллотироваться с ним в тандеме, соответственно, на пост первого вице-губернатора. Короче, посмотри, тебе понравится, – пообещал Ричард, с усмешкой загружая пленку в Три-Ви-бокс.

Кит уставился на экран. Что тут могло понравиться? Зрелище производило гнетущее впечатление… попросту ужасающее.

Нет, с Гордоном-то как раз все было в полном ажуре. Его честная, открытая, порядочная физиономия смотрелась на экране великолепно. Он прекрасно знал, как держаться перед камерами, у него наличествовал большой опыт публичных выступлений, отлакированный годами успешной адвокатской практики, речь его была гладка, легка, но не легковесна, спокойна и убедительна. Кроме того, он и впрямь был очень симпатичным.

Зато его соратник Таггерт был поистине ужасен. Во-первых, он был сказочно глуп. Во-вторых, он представлял собой классический образчик обозленного провинциального крестьянина, желающего поднять короля, то есть, Императора Константина, на вилы за непомерные подати. В-третьих, они с Гордоном наперебой толковали о контрреставрации. Гордон понимал хотя бы, о чем идет речь. Бездонно глупый Таггерт совсем ничего не понимал и постоянно и умопомрачительно всерьез путал контрреставрацию то с консумацией, то с конфискацией…

– Ясно. Все кругом считают, что я обо всем знал и санкционировал эту безумную затею, – простонал Кит, – но я ничего не знал! Пожалуйста, Ричард, скажи мне, что сегодня первое апреля.

– Нет.

– День всех святых?

– Нет.

– А какой сегодня день?

– Среда, двадцать первое число.

– А разве не пятница, тринадцатое?

– Нет. Извини.

– Но, может, у тебя были предчувствия, Ричард?

– Мрачные?

– Какими же еще бывают предчувствия, как не мрачными.

– Нет. Я был удивлен не меньше твоего.

– И что? Что теперь делать?

– Лучше объясни, для начала, что твой зять вообще там забыл? – поинтересовался Торнтон желчно. – В ПНДП, я имею в виду. Смотри-ка, их с Таггертом предвыборная программа – отреставрированная и отлакированная предвыборная программа консерваторов, не считая нелепых измышлений о социальной ответственности и дешевой трепотни о контрреставрации. Я уж молчу о том, что твой зять весь из себя обаятельный и умный, а либералы не бывают обаятельными и тем более – умными. Погляди хоть на Милбэнка!

Кит поглядел, благо, далеко идти не пришлось. Портрет Верховного Канцлера в золотой рамке висел в его кабинете рядом с портретом Императора Константина Шестнадцатого, и портретами основателей корпорации – лорда Джека и Стефана Торнтона.

– Вопреки общепринятому мнению, Милбэнк далеко не дурак и вовсе не либерал, просто ему не дают как следует развернуться его же товарищи по Партии, – не согласился Кит, вдоволь налюбовавшись Верховным Канцлером, – вот, например, типичные тупицы, вроде этого Таггерта…

– И славные, умные ребята вроде твоего зятя, – сказал Ричард умиленно.

– Да… Гордон вступил в ПНДП вовсе не из идейных соображений, а лишь потому, что счел, что там ему будет легче делать карьеру…

– Карьеру, говоришь? Ха-ха, ты только послушай, что несет этот деревенский гомункул.

На экране Таггерт с вдохновенным косноязычием слагал оды хлорелле. Волшебной водоросли, по мнению герра Таггерта, долженствовало сперва кардинально изменить облик Салема, Второе Кольцо, а в перспективе – и всей Империи. Неприхотливая в культивации и возделывании, насыщенная белком, водоросль должна была спасти человечество от голода, поднять сельское хозяйство на новую высоту, а заодно избавить мир от боен и мясоперерабатывающих комбинатов, кои Таггерт патетически именовал «фабриками смерти». Гордон, стыло улыбаясь, с глазами, круглыми, как чайные блюдечки, сидел рядом и обреченно слушал всю эту агрикультурную белиберду.

– Почему Гордон не заткнет этого Таггерта своим железным кулаком? Это не помогло бы, но ему и нам стало бы чуточку полегче, – промолвил Ричард крайне скептическим тоном.

– Не знаю я! Говорю же, выключи! Не могу больше этого видеть! – взвыл Кит.

– Ничего страшного. Когда герр Джерсей со страшным скандалом, свистом и треском провалится на выборах, возьмем его на работу, – сказал Ричард, привычно глядя на Кита с любовью. И жалостью.

– Кем, интересно. Штатным деревенским олухом?

– Нет. Зачем. Возьмем Гордона в наш юридический отдел. Он, в конце концов, отличный юрист. Ума не приложу, что за черт его дернул заниматься политикой. Политика… это ведь такая грязь.

Кит закурил. Он знал, что ему ни в жизнь не отделаться от этой богопротивной привычки.

– Да, но кто-то должен разгребать эту грязь.

Ричард не попытался скрыть своих сомнений.

– И ты всерьез думаешь, он на это способен? Нет. Кишка тонка. Ты видел, как тряслись его руки. Наверняка сейчас заперся в уборной, и рыдает навзрыд, и бьется головой о стену.

Кит отправил Ричарда разбираться с репортерами, а сам выкурил сигарету и связался с сестрой.

– Неужели это правда, милая.

– Да, к сожалению. Я и сама обо всем узнала из выпуска вечерних новостей. Гордон и этот… как его? Зажиточный крестьянин. Я глазам своим не поверила. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. А потом деревенский олух явился домой и заявил мне, что дело верное, потому что его прорицатель предсказал, что они с Таггертом выиграют выборы. А потом мы ужасно поругались, и Гордон взял ружье и пошел на охоту, убивать оленей…

– Прорицатель? – упавшим голосом переспросил Кит. – Предсказал Гордону, что он выиграет выборы? Что еще за прорицатель? Какой, к дьяволу, прорицатель?!

– Такой мерзкий слизняк с маленькими поросячьими глазками. Духовный учитель… или наставник… ясновидящий… астролог… прорицатель… Чамберс… так вот, Гордон обратился к нему за советом, и Чамберс предсказал Гордону победу на выборах.

– О, Боже. И где сейчас твой муж?

– Говорю же. Поехал на охоту. Убивать оленей и прочих тварей, что попадутся ему на пути.

На следующий день Кит, кляня всех на свете деревенских олухов, отправился на Салем с экстренным визитом. Через шестнадцать стандартных часов частная Би-яхта их милости приземлилась в главном Би-порту Санкт-Константина. Кит решил не терять времени понапрасну, а сразу отправился в предвыборный штаб Партии Новых Демократических Преобразований. Там он познакомился с Таггертом, который после знакомства и последующей трехминутной беседы совершенно подтвердил первое кошмарное впечатление Кита о нем.

Зато глава предвыборного штаба оказался весьма толковым, разумным и деятельным джентльменом необычайно респектабельной и располагающей наружности. Звали его Юджин Бенцони, и он уже тридцать лет работал в городской Мэрии, сделав карьеру от стажера на побегушках до солидного и уважаемого главы департамента Технологий, Связи и Коммуникаций. Пятидесятидвухлетний чиновник отлично помнил времена, когда власть консерваторов на Салеме казалась вечной и незыблемой. Но, видимо, всему приходит конец. Смена политических элит ничуть не радовала Бенцони, однако ему пришлось выйти из Консервативной Партии и вступить в ПНДП, дабы сохранить работу при новом губернаторе-демократе.

– Откровенно говоря, консерваторы были из рук вон плохи, но эти демократы еще хуже. Чего стоит их бесконечная болтовня о контрреставрации. Типичные авантюристы и проходимцы, – горько пожаловался он Киту.

– Тем не менее, вы решили возглавить предвыборный штаб ПНДП!

Бенцони потупился и поведал их милости, что сам не понимает, как это все случилось. Он, мол, сидел в своем уютном кабинете, заполнял бланки и формуляры, когда Гордон вломился, пылая своей фантасмагорической затеей по поводу выборов, и…

– И дальше вы ничего не помните? – догадался Кит.

– Верно. Ничего.

Кит покосился на Таггерта, который был занят тем, что по-собачьи лакал воду из фонтанчика с питьевой водой.

– Где Гордон вообще познакомился с этим Квазимодо?

Как выяснилось, судьбоносная встреча состоялась на съезде местного отделения Партии Новых Демократических Преобразований, где Таггерт с Гордоном встретились, разговорились и вроде бы понравились друг другу. Вместе сии достойные мужи выпивали, охотились на дичь и играли в бильярд. Вдобавок, будучи главным советником бургомистра, Гордон помог Таггерту обстряпать кое-какие делишки с Мэрией. А взамен Таггерт удостоил Гордона великой чести сопровождать себя в бесславном провале на выборах.

– Надо полагать, Таггерт не простой фермер, а как это… ах, да, зажиточный крестьянин! – спросил Кит, с трудом давя горький вздох.

– Изрядно зажиточный, милорд, – отвечал Бенцони. – Владеет двумя сотнями крупных пивоваренных заводов, десятком крупных фермерских хозяйств, винодельнями, табачными и хлопковыми плантациями, а еще у него огромное поместье недалеко от Лас-Абердина, – это второй крупнейший город Салема. Пожалуй, миллиардов двадцать у Таггерта наберется.

– Допустим. Двадцать миллиардов – уже кое-что. Хватит на булавки… и на иголки тоже хватит. Все-таки, зачем зажиточного крестьянина понесло в политику?

– Говорит, что мечтает изменить жизнь простых людей к лучшему, – ответил Бенцони чопорно, как дворецкий Дживс.

– Все равно не понимаю, как Гордона угораздило в это вляпаться… хоть тресни!

– Ну, видите ли, милорд, герр Джерсей был польщен предложением герра Таггерта, но отнюдь не настолько, чтобы принять это предложение всерьез. На всякий случай, так, смеха ради, Гордон обратился за советом к своему ясновидящему… астрологу… Чамберсу.

– И тот смело предрек эти двум деревенским олухам победу на выборах? – поразился Кит.

– Да, милорд. Боюсь, именно так и произошло.

– Скажите-ка, а герр Джерсей не пробовал обратиться к психиа… экзорци… хотя бы к другому ясновидящему, настроенному менее оптимистично касательно исхода выборов? Просто, чтобы сопоставить их мнения по данному вопросу.

Бенцони грустно сообщил, что и впрямь пытался заставить герра Джерсея обратиться к другому, менее ясновидящему, но – увы – потерпел крах. Ибо Гордон был не только суеверен, а еще и ужасно вспыльчив. Он окончательно взбеленился, обозвал Бенцони разными скверными и обидными словами, а потом взял ружье и отправился. Убивать.

Кит передернулся. В гневе Гордон был столь непритворно и всерьез ужасен, что, честное слово, с ним побоялся бы иметь дело и разбуженный средь зимней спячки медведь-гризли.

– Вы сказали – убивать…

– Оленей, милорд.

– Бедняжки.

– Да что вы! Подлые, гнусные, хитрые твари, – сказал Бенцони, негодуя.

– Но ведь у них такие большие, грустные глаза, – засомневался Кит.

– Не верьте им. Сплошное притворство и дешевая комедия эти их грустные глаза, – проговорил Бенцони и сплюнул.

– А что это все-таки за Чамберс? Неужто настоящий ясновидящий? – спросил Кит уныло.

– Неужели Гордон вам о нем не рассказывал?

– Отчего же. Рассказывал. Насколько я понял из его рассказов, Гордон от этого типа в полном восторге. Будто бы этот Чамберс прямо волшебник Мерлин какой-то, а Гордон при нем – ну точно как король Артур.

Бенцони перекривился.

– Видал я этого Мерлина. Ловкий прохиндей, окрутил парня и пичкает по гланды Черно-Белой Магией. Астролябией и – хуже всего – Истинной Духовностью. С этой, позволите заметить. Истинной Духовностью эта мразь умудрилась просочиться в Мэрию… там, правда, я подловил его в коридоре и врезал разок-другой по физиономии… но, кажется. это не слишком помогло.

– Ладно. У вас имеется смета расходов на эту катастрофу? Кит ознакомился с финансовыми документами. Чтение заняло у него десять минут. Теперь надо было пойти и еще разок потолковать с Таггертом по душам. Он подошел, оторвав кандидата в губернаторы Салема от игр с фонтанчиком.

– Прошу прощения, господин Таггерт, не соблаговолите ли вы уделить мне пять минут вашего бесценного времени.

Таггерт выпрямился. Он был бочкообразный, крепко сбитый, краснолицый мужлан лет шестидесяти в скверно пошитом костюме и галстуке боло[5]. Взгляд его, мутный от пшеничной браги, явственно отобразил чувства, кои он питал к монархии и высокой столичной аристократии.

– Мы ведь уже поговорили с тобой, или нет? Напомни-ка мне, кто ты такой.

– Я лорд Ланкастер, возможно, вы слышали обо мне, – любезно предположил Кит.

– Возможно, я слышал о тебе, ты, высокомерный сосунок. Монархический прихвостень!

Кит дернулся, будто от удара током, но взял себя в руки и поведал, что совсем недавно на него снизошло божественное откровение, и из монархического прихвостня он вдруг взял и превратился в рьяного приверженца демократических ценностей. Таггерт послушал, скрестив руки на груди и щуря левый глаз.

– Да. У тебя, сынок, проблема. Большая проблема. Божественное откровение, говоришь? Весьма смахивает на шизофрению.

– Верно. Государь весьма недоволен внезапной переменой моей жизненной позиции. Не будь Его Величество столь благ, добр и мудр, он бы, пожалуй, счел мое чудаковатое поведение актом государственной измены.

Таггерт хохотнул.

– Да. Смешно. Мне-то что?

– А то. Вы все еще хотите выиграть эти выборы и переменить жизнь простых людей к лучшему? Так вот, у вас ничего не выйдет.

– Потому что ты будешь путаться у меня под ногами, монархический прихвостень?