Плывун

«В твоем возрасте положено иметь личную машину с водителем и парочку шестерок, которым достаточно отдать приказание – и все будет сделано!» – выговаривал себе Пирошников, но вовсе не злобно, а по привычке, потому что понимал, что рисуемая им модель вельможной старости вовсе не для него, а ему больше годится правило «бросить все и начать сначала». В этом он, как ни странно, находил какое-то удовлетворение, иногда мучительное.

И конечно, нелепость никому и ни за что не отдал бы Пирошников. Причем не то чтобы он был нелеп от природы – косорукий, косорылый или кривобокий. Он был нелеп внутренне, и это не всеми даже замечалось, его часто принимали за нормального человека, тогда как именно нелепость и была нормой Пирошникова, к тому же Владимир Николаевич, как мог, эту нелепость скрывал, отчего выходило еще нелепее.

Спустившись на минус третий, он увидел напротив своей двери в коридоре даму весьма среднего возраста, чинно сидевшую на табурете, по-видимому, в очереди к прорицательнице. Деметра вела вечерний прием.

Пирошников затворился у себя, первым делом поставил на пол и подключил ноутбук, чтобы создать хоть какую-то видимость жилья. Затем вынул из портфеля кефир, нарезанную колбасу и батон и принялся все это поедать, сидя на тахте и беседуя с Николаичем, который уже закончил ужин и лежал на полу, растянувшись возле своей плошки.

– А ты знаешь, Николаич, я тебя, пожалуй, назначу исполнительным директором, – начал Пирошников. – Ты будешь зицдиректор, как Фунт. Не читал? У нас бывают нарушения. Софья чеки не пробивает своим покупателям, уклоняемся от налогов. Если что, придется посидеть немного. Котам много не дают, они не олигархи. Котам чаще условно… Как ты на это смотришь?

Николаич смотрел безмятежно. Пирошников же чувствовал, что вся эта бравада для кота, а вернее, для самого себя, ибо что коту до его бравады, лишь вуалирует душевную неустроенность, чтобы не скатиться в отчаяние. И дело было даже не в том, что предстоял тяжелый переезд, обустройство и непонятные перспективы бизнеса на новом месте. Все это раньше он проходил и справлялся. Но сейчас впервые почувствовал, что у него пропала уверенность.

Он вспомнил рекламу дезодоранта. Вот что придает мужчине уверенность! Пирошников выругался про себя. Он никогда в жизни не пользовался дезодорантом.

В дверь постучали. Николаич встрепенулся и оторвал голову от пола.

– Входите! – крикнул Пирошников, не вставая с тахты.

В дверях опять показалась Деметра. Она окинула комнату быстрым понимающим взглядом и заявила:

– Так. Я вижу, у вас конь еще не валялся. Я сейчас.

И она исчезла, чтобы появиться через пять минут со стопкой постельного белья, одеялом и подушкой. Все это она выложила на тахту под протестующие возгласы Пирошникова, успевшего вскочить на ноги.

– Вам застелить? – спросила она.

Пирошников лишь бурно замахал руками. Он весьма опасался женщин, берущих над ним шефство без его согласия. А таких находилось достаточно, ибо он не имел привычки следить за своим внешним видом и вообще заниматься бытовыми подробностями. Ранее он, бывало, подозревал матримониальное начало в такой заботливости, но сейчас? В женихи он явно не годился.

– Мне неудобно, право… – наконец выговорил он.

– Я вам уже говорила, что неудобно, – сказала она. – Перевезете свои вещи – отдадите. Надеюсь, постельное белье у вас есть?

– Да-да, жена приготовит, – закивал Пирошников.

Он ввернул жену так, на всякий случай.

Деметра насмешливо посмотрела на него.

– У вас нет жены. Не сочиняйте… Кстати, если вам неудобно называть меня профессиональным именем, многим это не удается, то можете звать Диной. Если хотите – Диной Рубеновной. Но лучше просто Диной.

– Хорошо… Дина, – с некоторым напряжением выговорил Пирошников.

Дина взглянула на компьютер.

– Идемте ко мне, я дам вам табуреты. Поставите ноут, сами сядете. Сможете работать. Кстати, Интернет здесь везде есть, пароль я вам дам.

И она направилась к двери, даже не посмотрев, следует ли за нею Пирошников.

Глава 5. Жизнь как на ладони

Квартира Дины-Деметры поражала резким несоответствием всему, что видел пока Пирошников в этом доме. Ни официальный мраморно-никелевый стиль первого этажа, ни убогий вид коридора в минус третьем никак не вязались с этим уютным, располагающим к отдохновению интерьером. С первого взгляда непонятно было, чем создано это впечатление, но приглядевшись, можно было заметить, что здесь не было ни единой вещи или детали интерьера моложе семи-восьми десятков лет, а то и целого столетия.

Несмотря на то что мебель в гостиной вся была старинная, общий вид не создавал впечатления антикварного магазина, как это иногда бывает у нуворишей, накупивших дорогого старья. Все было подобрано с большим вкусом и служило удобству, а не демонстрации роскоши.

Стены были однотонные, цвета кофе с молоком, а вся мебель темного дерева. Несколько картин в старинных рамах можно было не проверять на подлинность – и так было видно, что это оригиналы, писанные давным-давно. Среди них выделялся портрет молодой женщины, похожей на Дину, в национальном костюме с украшениями.

– Моя бабушка, – пояснила Дина, заметив взгляд Пирошникова. – Это армянский национальный наряд.

На полу были прихотливо разложены тонкие персидские коврики ручной работы, по ним было мягко ступать. Резная темная дверь с медной ручкой вела из гостиной в другую комнату, по-видимому, спальню.

– Садитесь, – указала Дина на диванчик с выгнутыми и тоже резными подлокотниками, перед которым находился низкий стол темного дерева. – Хотите чаю?

– Вы хотели снабдить меня табуретками, – напомнил Пирошников и тут же смутился слова «снабдить», совершенно неуместного в этой старинной обстановке. Да и табуретки тоже… Где эти табуретки, кстати? Здесь не может быть никаких табуреток!

– Одно другому не мешает, – улыбнулась Дина.

Она откинула край персидского ковра, под которым угадывалось что-то вроде скамьи, но там оказались простые, стоящие впритык табуретки, какие можно купить в ИКЕА.

– Вот они. Я их использую в коридоре для клиентов.

– И много у вас клиентов? – спросил Пирошников, разглядывая висящий на стене диплом, выданный Деметре какой-то Академией магических наук.

– Не жалуюсь, – ответила она.

Пирошников присел на диванчик, продолжая разглядывать комнату, а хозяйка скрылась за дверью. Вдруг он заметил боковым зрением какое-то движение в углу, будто в комнате еще кто-то был. Он повернул голову и увидел себя в напольном зеркале, которого он поначалу не заметил, настолько искусно оно было поставлено в углу, так что увидеть свое отражение можно было только сидя на диване. Пирошников почувствовал свою неуместность здесь, среди антиквариата.

Дина вернулась с подносом – конечно, непростым, расписанным национальными армянскими узорами, на котором стояли пиалы, серебряный чайник с выгнутым тонким носиком и тарелочка с печеньем.

Она расположилась напротив Пирошникова на атласном пуфике с кривыми ножками. Чаепитие началось.

– Владимир Николаевич, чувствуйте себя как дома. Расслабьтесь, – сказала хозяйка, улыбаясь, и Пирошниковым вновь овладело беспокойство. Лет пятнадцать назад у него не было бы сомнений, что его соблазняют.

– Не бойтесь меня, я вас не съем, – добавила она и рассмеялась.

– Кто вас знает, – проворчал Пирошников и отхлебнул глоток.

Он почувствовал, что беспокойство исчезло.

– Скажите, если это не секрет, что вас заставило снять квартиру в этом доме да еще в подвале? Судя по обстановке, вы женщина обеспеченная… – спросил Пирошников.

– Да, у меня есть, где жить. Квартира отца в Ереване и здесь, в Питере, однокомнатная. Я тут по профессиональным соображениям…

– Каким же? – удивился Пирошников.

– Они связаны с этим домом. Это непростой дом…

Пирошников поежился. Уж он-то знал, насколько непрост этот дом!

– Здесь чрезвычайно сильное магическое поле. Оно взаимодействует с живущими в доме людьми… – начала Дина.

По ее словам, это взаимодействие разной силы проявлялось тоже по-разному. Легенды рассказывают об удивительных случаях. Еще в конце позапрошлого века, когда дом был построен и заселен арендаторами, его хозяин, промышленник Стрижевский, построивший дом чисто как доходный, внезапно забросил все дела, оставил семью в своем особняке на Каменноостровском близ Карповки, а сам переселился сюда в одну из квартир.

– И что? – вырвалось у Пирошникова, который с чрезвычайным вниманием следил за ее рассказом.

– Говорят, он сошел с ума. Но при этом и его квартира, как бы это сказать… Тоже тронулась. Говорят, в ней можно было летать, то есть в каких-то местах отсутствовала сила тяжести… В этой квартире собирались до революции большевики и плавали там в невесомости. Стрижевский к ним примкнул. Еще что-то подобное говорили…

Пирошников слушал, затаив дыхание.

– Правда, когда он умер, эти явления исчезли, – продолжала она. – А сравнительно недавно в этот дом случайно попал молодой человек, с которым связывают целый ворох чудес. Причем происходили они не только в той самой квартире Стрижевского, где он обосновался, но и на лестнице этого дома. Это было тридцать пять лет назад…

– Сорок, – сказал Пирошников.

– Ну вот видите. Значит, вы тоже знаете эту историю…

– Да уж… – вырвалось у него.

– Ну и в новейшие времена дом вел себя странно, в результате чего мы и сидим на минус третьем этаже.

– А в этом кто виноват? – недоуменно спросил Пирошников. – Ведь молодой человек из этого дома давно выехал?

– Об этом история умалчивает, – ответила она. – Но магия определенно осталась. Я это чувствую по своим клиентам. Результаты превосходные.

Пирошников помолчал. У него на языке вертелся вопрос, но он не решался его задать, боясь обидеть. И все же решился.

– А скажите, Дина, насколько велик среди представителей вашей профессии процент… непрофессионалов? Обманщиков, попросту говоря.

– Вы хотели спросить – не шарлатан ли я? – улыбнулась Дина. – Дайте ваши руки.

– Руки? Зачем?

– Лучше один раз увидеть. Давайте. Обе.

Пирошников нерешительно протянул ей обе руки. Дина мягким движением уложила их на стол и повернула ладонями кверху. Затем она сделала движение ногой, что-то щелкнуло, и откуда-то сверху ударил снопом белый свет, ярко осветивший лежащие на столе ладони Пирошникова.

– Хиромантия, что ли? – догадался он.

Дина не отвечала. Она сосредоточенно разглядывала ладони Пирошникова, изредка дотрагиваясь и проводя по ним пальцами.

– Однако… – сказала она. – Вы разносторонний человек. Много наклонностей и талантов… Но линии не развиваются.

– И какие же это таланты? – чуть насмешливо спросил Пирошников.

– В деловой сфере ваше предназначение лежит в области политики. Но вы родились в такое время, что заниматься политикой в полном смысле слова было невозможно. Ведь членом партии вы так и не стали… Правда, вот тут, видите? – она указала на едва заметную морщинку на ладони Пирошникова. – Вы пробовали уйти в политику в начале девяностых, но это продолжалось недолго.

Пирошников с усмешкой вспомнил анекдотический эпизод своей биографии, когда по настоянию общественности он выдвинул свою кандидатуру на выборах в городскую Думу от партии «Правое дело» и тусовался в их штабе. Партия тогда была на коне, выражение «когда мы придем к власти» было в большом ходу. Но через пару месяцев Пирошников сбежал оттуда, свою кандидатуру снял и более никогда в политику не лез.

Потому он с удивлением узнал сейчас о своем предназначении, которое так занимало его в тридцать лет.

– В творческой области вам следовало стать композитором… – продолжала Деметра. – У вас определенный талант композитора. Вот здесь, видите?

Вот тебе и на! А он стихи писал, как дурак. Когда нужно было сочинять песни и симфонии, как предписывала эта закорючка на его ладони.

Хиромантия давала явные сбои.

– Перейдем к биографии, – проговорила прорицательница.

И она ровным голосом, продолжая легко прикасаться пальцами к ладоням Пирошникова, словно играя неслышимую мелодию, начала рассказ про его жизнь.

Ладони Пирошникова, а точнее, их папиллярные линии, содержали бездну информации о прошлой жизни их обладателя, причем зачастую информации тайной, которую не хотелось бы делать достоянием окружающих.

Так, лет до тридцати судьба Пирошникова складывалась ни шатко, ни валко, зацепиться не за что: школа, полтора курса института, служба в армии, потом различные занятия то тем, то этим – творческая, ищущая натура, которая так ничего и не нашла и до творчества не добралась.

Но в тридцать лет случилось из ряда вон выходящее событие…

Тут Дина вгляделась в ладонь Пирошникова внимательнее и проговорила:

– А ведь это случилось сорок лет назад, вы были правы.

– Что случилось? – безмятежно спросил Пирошников.

– Вы стали жильцом этого дома… Боже мой! Все сходится. Как я не догадалась сразу!

Пирошников молчал.

– Вы прожили здесь четырнадцать лет с женщиной и ее сыном. Брак вы не оформляли, – читала Дина по ладони. – Работали в двух местах, что-то такое, близкое к творчеству…

– Редактором, – подсказал Пирошников.

– Гражданской жене изменяли. Вижу два романа, внебрачных детей нет. А потом, в середине восьмидесятых, у вас случился еще один роман. Родилась дочь, я правильно говорю?

– Правильно, – подтвердил Пирошников, волнуясь. – Зовут Люба.

– Молодец, Дина, молодец… – похвалила себя гадалка. – И вы ушли в эту семью и оформили брак. Но тут… – она сделала огорченное лицо, – случилось непредвиденное. Ваша молодая жена сама влюбилась… Нечетко вижу. Военный?

– Да. Военный врач, – уныло согласился Пирошников.

– И вы ушли. Но скоро стали жить с женщиной, с которой… с которой… – она вглядывалась в ладонь. – С нею у вас, кажется, был роман платонический, попытка, так сказать. Точнее, она вас хотела увести еще от первой жены, но не получилось. А теперь все сошлось. И вы стали жить с нею, не расписываясь, по вашему обыкновению. Родилась еще одна дочь…

– Анюта, – подсказал Пирошников.

– Ну это вам не компьютер. Имен не печатает, – пошутила Дина. – Это случилось… ага! Семнадцать лет назад. Но вот уже четыре года вы живете один. Все правильно?

– Нет слов! – восхищенно воскликнул Пирошников.

– И вы снова вернулись в свой дом… – задумчиво проговорила Деметра. – Как блудный сын.

– Дина Рубеновна, я беру свои слова назад. Извините, – сказал Пирошников. – Никогда не думал, что хиромантия столь сильна. Вы кудесница.

– Нет, Владимир Николаевич. Кудесник – это вы, – покачала она головой. – Надо же, как мне повезло. Я практически буду в эпицентре.

– Эпицентре чего? – не понял Пирошников.

– Скажите честно, вы валяете дурака? Вы правда не чувствуете своей магической силы? И тогда, сорок лет назад, тоже не догадывались о ней?

– Бог с вами! Какая магическая сила? У меня было временное помутнение рассудка. Потом это прошло, – сказал Пирошников.

– Ну-ну. Оставайтесь в счастливом неведении. Только учтите – мы все теперь зависим от вас.

– Мне только этого не хватало! – рассмеялся Пирошников и, получив в каждую руку по табуретке, отправился восвояси.

Глава 6. Переезд

Безусловно, полученные от Деметры сведения о магической связи между ним и этим проклятым домом способны были потрясти Пирошникова, если бы… Если бы он им поверил.

Однако прошедшие годы, жизненный опыт и торжество разума над мыслью ясно говорили ему, что ничего мистического в его давнем приключении не было. Он даже знал теперь, как на языке психиатрии называлось то явление. Шизофренический шуб. Обычно наблюдается у подростков и чаще всего остается без последствий.

Мысль залетала далеко, разум вставал на пути непреодолимой преградой.

Надо сказать, что Пирошников вовсе не был убежденным материалистом. Он верил, вернее, допускал, а еще вернее – надеялся, что земной опыт не исчерпывает бесконечного разнообразия возможностей, что есть силы и явления, неподвластные тому самому разуму, но допустить, что он, Владимир Николаевич Пирошников, был как-то лично связан с ними, мог влиять на них, было слишком самонадеянным.

Пирошников был бесконечно мал перед Богом, но он был мал и перед Домом, который теперь, после рассказа Деметры, разросся в его сознании до внушительных размеров, явно превосходивших реальную величину, и обрел даже грозные очертания стихии. Он вспоминал свои злоключения здесь и поеживался. Не дай Бог они повторятся!

Но Бог хитер, но не злонамерен. Ничего, хоть сколько-нибудь похожего на мистические приходы, пока не обнаруживалось.

А поскольку все внимание Пирошникова было обращено на обустройство в Доме, то он пока забыл думать о высших материях, а сосредоточился на прозе жизни.

На следующий день, как и обещал, пришел Геннадий.

Он застал Владимира Николаевича за весьма прозаическим занятием: Пирошников обмеривал стены будущего магазина рулеткой на предмет установки стеллажей. Места для всех стеллажей явно не хватало, придется сокращать ассортимент, думал Владимир Николаевич, и уже мысленно прощался с какими-то книгами, сериями и даже издательствами, оставляя лишь любимое – независимо от того, насколько это любимое могло содействовать процветанию лавки.

Выходило, что никак не могло, потому что Пирошников мог расстаться с любыми книгами, но только не с теми, где слова складывались в волнующую музыку и сжимали сердце.

Он не мог расстаться со стихами; хотя, признаться, далеко не каждая книжка стихов могла привести его в волнение, но он допускал, что она способна разбудить кого-то другого, если, конечно, это были стихи. Отличать стихи от графоманских поделок Пирошников умел.

И вот, пока он, чертыхаясь, тянул рулетку вдоль стены, в голове его зарождался прекрасный и прекраснодушный план единственного в Питере магазина поэзии, где на полках не будет ничего, кроме стихов, и где станут собираться возвышенные душою читатели и декламировать друг другу проникновенные строки любимых поэтов.

Пирошников смахнул слезу и выматерился про себя, настолько это было восхитительно.

Он понимал, что план безумен, но безумные планы как раз были его коньком. Поэтому фантазия тянула его дальше и рисовала всеобщее помягчение нравов – сначала в населенном подземном бункере, каким и являлся минус третий этаж, а потом и выше, выше, много выше… аж до самой Красной площади, где «всего круглей земля»… Пирошников опять осадил себя энергичным внутренним междометием.

Тут и явился Геннадий с конкретным деловым предложением. А именно, он пообещал снарядить в помощь Пирошникову четверых охранников, свободных от вахты, в качестве грузчиков, а также взял на себя организацию фургона.

– Я могу заказать по объявлению… – возразил Пирошников.

– У меня дешевле выйдет. Свои кореша, – ответил Геннадий.

И действительно, через три дня, когда Владимир Николаевич подготовил свои пожитки на съемной квартире для переезда, а Софья Михайловна закончила паковать поэтические сборники и отдавать за бесценок или обменивать на ту же поэзию все остальное, переезд состоялся.

Пирошников нервничал. Ровно в полдень мебельный фургон с грузчиками подкатил к дому на проспекте Ветеранов, где Пирошников жил последние четыре года. Грузчики принялись таскать вещи, а Владимир Николаевич стоял у открытого борта и курил, чтобы справиться с волнением. Последний переезд… Как ни пытался, не мог избавиться от этих слов, навязчиво вертевшихся в голове.

– Тьфу ты, черт! Не на кладбище же еду! – негромко воскликнул он, дождавшись, когда грузчики удалятся за очередной порцией вещей в квартиру, где наблюдал за погрузкой ее хозяин.

Вещей, правду сказать, было немного. Письменный стол и книжный шкаф – хранилище самых любимых книг, остальные были разбросаны по прежним адресам Пирошникова, – журнальный столик, диван, телевизор, два чемодана с носильными вещами и нехитрая хозяйственная и кухонная утварь, а также небольшая стиральная машина, холодильник и микроволновка. Не считая кресла, пары стульев и табуреток.

«Немного нажил…» – с усмешкой подумал он.

И опять мысли сами собой устремились в прошлое, стараясь отыскать вешку, начиная с которой он перестал думать о своем высоком предназначении. Но ее не обнаруживалось, поскольку мелочи быта, рутина существования, подобно трясине, затягивали Пирошникова все глубже, откуда уже нельзя было сделать шага ни в какую сторону.

Служила ли оправданием необходимость кормить семью и обеспечивать ей мало-мальски сносные условия существования? А может быть, и оправдания никакого не требовалось? Откуда взялся этот внутренний прокурор, который время от времени восставал в душе и произносил свое грозное: «Что имеем предъявить?»

И сразу все ужасно мельчало: дом, семья, работа, стихи. Нечего было предъявить по большому счету. «Да и некому!» – мысленно заканчивал Пирошников.

Такой ответ родился лишь в последние годы, с началом нового века и нового тысячелетия. И может быть, он был еще ужаснее, если вдуматься, хотя как бы снимал личную ответственность с самого Пирошникова.

Богу, только ему, можно было что-то предъявить, не опасаясь глумления и непонимания. Он добр, он примет все, что есть. Но не настолько добр, чтобы простить.

Мысль Пирошникова уперлась в тупик как раз вовремя, потому что фургон подкатил к дверям магазина «Гелиос» и грузчики бодро принялись выносить из него пустые стеллажи и перевязанные пачки книг. Софья Михайловна суетилась меж ними, особо охраняя свой компьютер и маленький сейф, обычно пустой, деньги в нем никак не держались.

Затем Пирошников, уступив своей сотруднице место в кабине, переместился в темное пространство фургона, где присел на стопке книжных пачек рядом с парнями, подчиненными Геннадия. Задние двери закрылись, и Пирошников оказался в кромешной тьме. Фургон тронулся.

– Слышь, отец, что за книги везем? – спросил из темноты чей-то голос.

– Стихи, – коротко ответил Пирошников.

– Стихи-и? – изумленно протянул вопрошавший.

Наступила пауза.

– Да, стихи, – наконец прервал ее Пирошников с некоторым вызовом и вдруг принялся читать любимое:

Не дай мне Бог сойти с ума.

Нет, легше посох и сума,

Нет, легше труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил, не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад.

Когда б оставили меня

На воле – как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я задыхался бы в чаду

Нестройных шумных грез…

Он дочитал стихотворение до конца в полной тишине, не считая шума мотора, разумеется.

Снова наступила пауза.

– Батя, ты это… не переживай, – снова произнес тот же голос. – Мы это… перенесем нормально.

«Они это перенесут», – отметил про себя Пирошников, по привычке перенося смысл с буквального на метафорический и относя его к своей затее Fc магазином и вообще ко всем стихам.

Это его успокоило.

– Заходите к нам, мы завтра же откроемся, – предложил он. – Минус третий этаж, бокс номер семнадцать.

– Это где пиво у Геннадия?

– Где пиво, да, – подтвердил Пирошников.

Но тут уже и приехали. Владимир Николаевич лично сопроводил Софью Михайловну в бункер, дабы смягчить первое впечатление, которое, как он опасался, могло стать роковым. Но старушка бодрилась и даже воскликнула с комсомольским задором, оглядев помещение:

– Ничего, и не такое видали!

Пирошников, как это ни странно, мысленно называл свою сотрудницу не иначе как «моя старушка», хотя Софья Михайловна была минимум на восемь лет младше него.

Парни-грузчики, расставлявшие стеллажи в магазине, были предупредительны, стараясь выполнить любое желание Пирошникова и Софьи Михайловны. Чтение стихов в темном фургоне настолько потрясло их, что они безоговорочно признали Пирошникова высшим существом, где-то рядом с Пушкиным.

В разгар работы явился Геннадий и, похвалив своих ребят, сказал Пирошникову:

– Вас в кафе ждут.

– Кто? – удивился он.

– Пойдемте. Увидите.

Пирошников похромал по коридору вслед за Геннадием.

Каково же было его удивление, когда в кафе он увидал за столом всех своих детей: Толика, Любу и Анюту. Они оживленно что-то обсуждали, смеясь, так что не сразу заметили Пирошникова, а заметив, вскочили и устремились к нему обниматься и целоваться.

– Папатя пришел!

– Привет, Папатя!

Это было его домашнее прозвище только для детей, придуманное Любой, уже когда Пирошников расстался с ее матерью, ушедшей к военврачу Кириллу Дмитриевичу. Поначалу Любаша пользовалась этим прозвищем в одиночку, но последние четыре года, когда Пирошников стал жить один в своей квартире на проспекте Ветеранов, Толик и Анюта тоже привыкли к нему, бывая на ежегодных «Днях Отца» в начале каждого учебного года.

«День Отца» заключался в том, что Пирошников устраивал обед для детей в своей квартире, приготавливая его самолично, причем главным угощением были фаршированные болгарские перцы с помидорами – блюдо, которое Пирошникову удавалось отменно.

Прозвище Папатя как нельзя лучше отражало чувство любовной иронии или, если угодно, иронической любви, с которой дети относились к отцу. Следует признать, что эти традиционные обеды и умение ненароком втягивать детей в свои дела помогли Пирошникову сплотить их. У них уже появились общие дела и увлечения, связывающие их помимо отца, и это особенно радостно было видеть Пирошникову.

На этот раз дети явились по зову Толика, предупрежденного Геннадием о готовящемся переезде, потому как Пирошников никому из детей о переменах в собственной жизни не сообщил.

А посему между ними было решено устроить Папате сюрприз – собраться всем вместе и организовать новоселье, для чего Толик заказал в кафе «Приют домочадца» угощенье и питье на десятерых, включая четырех грузчиков и Геннадия, а девушки принесли с собою пироги и фрукты.

Поначалу задумано было устроить пиршество в «Приюте домочадца», но Пирошников решительно заявил, что новоселье следует справлять в новом жилище, и через полчаса, которые Владимир Николаевич провел в кругу детей, рассказывая им в подробностях, как он потерял жилье и магазин на Первой линии, все те же грузчики перенесли несколько столиков из кафе в новое помещение магазина. Там Софья Михайловна уже успела поставить на полки кое-какие книги, так что вид был почти обжитой. За столами перенесли стулья, причем Геннадий, помогавший грузчикам, следуя со стулом в руках по коридору, громогласно призывал:

– Соседи! Заходите в семнадцатый бокс на новоселье! Приглашаю! Стулья прихватывайте с собой! И рюмки не забудьте!

Он повторил это несколько раз, следуя по длинному коридору. Из дверей выглядывали соседи, провожая взглядом вереницу столов и стульев.

– Геннадий, я такое угощение не потяну, – предупредил Толик.

– Не боись, Толян! Фирма гарантирует! – сделал широкий жест Геннадий, и весь минус третий пришел в движение.

Глава 7. Новоселье

Кто не знает этих внезапных застолий вскладчину на сдвинутых впопыхах столах, с разнобоем стульев, скамеек и табуреток, с разномастными тарелками, вилками, рюмками и фужерами, с раскрасневшимися от жара плит хозяюшками, каждая из которых норовит выставить в центр свой пирог или салат, а мужики уже сдвигают рюмки, сгрудившись вокруг бутылки.

Есть в нашем народе тяга к такому внезапному единению, когда позвали и летишь, любя всех и каждого, потому что «хорошо сидим», потому что ладно поем, а уже наутро, мучаясь похмельем, вспоминаешь себя с тревогой нелюбви к человечеству и понимаешь, что единение опять получилось мнимым. Но ведь было к нему стремление!

Коммунальная квартира – изобретение чисто русское, явившее как редкие образцы человеческого благородства, понимания и любви, так и бесчисленные тупые склоки и хамские выходки людей, которые в иных условиях могли бы парить в поднебесье ангелами.

Что же нужно, чтобы получилось наконец слиться с ближним своим в общей печали или радости? Да вот именно общая печаль и нужна.

Хорошо подходит война, испытано неоднократно. Годится голод, неплохи репрессии, хотя всеобщая подозрительность слегка мешает.

Для радости годится почти все – от полета в космос Гагарина до выигрыша кубка по футболу.

И все равно – эти всплески кратковременны, а похмелье с печали и радости одно и то же.

На этот раз была объявлена радость – новоселье, хотя от радости до печали всего один шаг, как показывает практика и что вскоре было явлено.

Через несколько минут Пирошников понял, что руководить процессом он не в силах, и отдался естественному течению событий, заняв место во главе импровизированного стола и окружив себя детьми, то есть заняв для них места, потому что дети порхали туда-сюда с посудой, закусками и бутылками.

Место напротив, через длинный стол, занял Геннадий, фактический хозяин застолья – да он и не скрывал этого, командуя приготовлениями.

Кроме непосредственных участников переезда и новоявленных домочадцев в лице Пирошникова и Софьи Михайловны пока в качестве гостьи появилась одна Дина Рубеновна, которая не мешкая выпорхнула из своего бокса, неся какую-то армянскую сласть типа пахлавы. Как всегда, одета она была весьма изысканно, хоть и непарадно – джинсы и свитер грубой вязки, но было видно, что то и другое модно и недешево.

Не успели усесться, как нагрянули домочадцы из дальнего бокса, что напротив кафе, целое семейство Данилюков – отец, мать и сын тринадцати лет – со своею вишневой настойкой и солеными огурцами, не считая пластмассовых табуреток. Впрочем, старший Данилюк и пол-литра вынул из кармана.

– Народ! – воззвал Геннадий, поднимаясь. – Этак мы до вечера собираться будем. Наливай, остальные подтянутся… Я хочу представить вам нового соседа, Владимира Николаевича, бывшего жильца нашего дома. Знаю я его уже сорок лет…

И Геннадий с рюмкой в руках, принялся рассказывать, что он знал о Пирошникове. К счастью, самых важных обстоятельств появления здесь Пирошникова и последующих приключений Геннадий не знал, иначе неизвестно, что вышло бы из этого мирного застолья.