– Я могу даже неживой предмет. Говорите что.
– Шлагбаум, – попросил Костя, потому что кто-то в это время достал из-за стекла дорожный шлагбаум.
Маша подняла, соединив ладонями, руки, занервничала, поворачивая голову вслед машинам, проезжавшим слева направо и справа налево, наконец опустила руки, преграждая им путь, и только тогда успокоилась.
– Черт возьми, – сказал Костя.
И он рассказал ей про свое горе. У него была девушка, с которой он пошел в загс и заполнил анкеты. Им сказали, что две недели они могут подумать, а потом прийти расписываться. А неделю спустя девушка поняла, что любит другого, и в назначенный день не пришла.
Через некоторое время из-за толстого стекла вынули меня, и дочь сказала мне:
– Я выхожу замуж.
В загсе на полу стояли горшки с зелеными растениями, а на стенах висели репродукции известных картин.
– Здравствуйте, – профессионально улыбнулась им женщина, которая сидела за столом.
– Мы желаем вступить в брак, – сказал Костя.
– Очень хорошо, – сказала женщина. – Паспорта при вас?
– При нас, – сказал Костя и достал два паспорта.
Женщина полистала паспорта и вручила им два листа бумаги.
– В соседней комнате заполните анкеты.
Маша и Костя перешли в соседнюю комнату. Там тоже были зеленые ветки и репродукции картин.
– Давай, я знаю, как заполнять, – сказал Костя и мигом заполнил обе анкеты.
Женщина приняла у них анкеты и сказала:
– У вас есть еще время подумать о своем решении, приходите семнадцатого числа.
Но в назначенный день у Маши разболелся зуб. Вот тогда-то Чесноков, как мы помним, и отправил ее в областную поликлинику.
Закрыв глаза и грея щеку воротником кофточки, она ехала в поезде.
Прикрыв глаза и грея щеку кофточкой, она записалась на прием.
В три часа позвонил Костя.
– Это Костя, здравствуйте.
– Здравствуйте, Костя. А Маши нет дома, у нее заболел зуб, она поехала…
– Что случилось?
– Ничего не случилось, у нее заболел зуб.
– Сегодня среда, я ничего не понимаю!..
– Ну и что?
– Мы сегодня должны расписываться, я ничего не понимаю, сегодня среда!
– Ничего не случится, если вы пойдете в четверг.
– В четверг. – Костя рассмеялся. – В четверг! Понял вас. После дождичка в четверг!..
Он опять захохотал и повесил трубку.
Когда Маша вернулась и побежала в строительную контору, где работал Костя, ей сказали, что он взял расчет и уехал, куда – неизвестно.
Но вернемся к Чеснокову. Итак, он полностью удовлетворил комиссию, сделал выпад пинцетом и стал убирать инструменты.
В кабинет вернулась Ласточкина.
– Поздравляю, произвели благоприятное впечатление.
И вышла покурить.
Но в коридоре, проходя мимо нянечки, которая мыла пол, она сказала:
– Что-то сегодня наш Сергей Петрович сробел, не стал удалять зуб. И не такой трудный зуб, странно…
– Ай-яй-яй, – расстроилась нянечка. Она очень почитала Чеснокова.
Ласточкина ушла, а она все стояла, озадаченная полученным сведением.
Знакомая больная, проходя по коридору, даже спросила ее:
– Случилось что-нибудь?
– Вот мы говорим – Чесноков, Чесноков… Значит, и ему не все дано.
Тут из кабинета вышел Чесноков. Нянечка хотела его спросить о происшедшем случае, но не решилась. В конце коридора Чесноков оглянулся – обе женщины смотрели ему вслед.
Вернувшись домой, он завалился на диван и открыл книжку. Но почитать ему не удалось, постучали в дверь.
Это пришел Мережковский, нервный человек лет двадцати семи, который постоянно перед кем-нибудь преклонялся и кого-нибудь ненавидел. Так, он преклонялся перед Чесноковым, видел в его деятельности особую идею и выдержал по этому поводу немало боев со скептиками и маловерами.
– Как дела? – спросил он, не интересуясь ответом. – Слушайте, что там опять затеяли эти подонки?
– Какие подонки?
– Вы что, не знаете? Пустили по городу слух, что вы испугались и не стали удалять зуб. Хотя это естественно. Я, наоборот, удивляюсь, как они еще долго молчали, как они еще могли столько времени терпеть, что в нашем городе появилось что-то незаурядное. Но знайте, если вы пойдете на какие-нибудь компромиссы, – Мережковский посмотрел на него воспаленно и пальцем перечеркнул его крест-накрест… – Так, завтра утром к вам придет человек с зубом. Мы придем с ним, пускай будут объективные свидетели. И все – с кривотолками надо кончать…
На другое утро Мережковский вел под руку по улице человека в свитере, похожего на артиста Никулина. Гражданственно поглядывая на встречных, он время от времени останавливал знакомых, чтобы рассказать, куда, с какой целью он идет. Он остановил двух рослых десятиклассников и сказал им:
– Привет, направляемся к Чеснокову. Какие-то гады пустили о нем сплетню, надо давать бой. Очень сложный случай, – кивнул он на Никулина. – Пойдемте с нами, надо, чтобы были свидетели.
– В школу опоздаем, – заколебались десятиклассники.
– Успеете.
По пути Мережковский остановил и повел за собой старика, который прогуливался без дела.
В поликлинику они вошли в довольно людном обществе и проследовали к зубоврачебному кабинету.
В двери кабинета показался Чесноков, он надевал халат.
Мережковский выдвинул Никулина вперед.
– Вот человек, о котором я вам говорил…
– Пройдите, – сказал Чесноков. – Только закройте, пожалуйста, дверь.
– Ничего, ничего, – успокоил его Мережковский и прикрыл дверь слегка, так, чтобы было видно всем.
– Садитесь, – сказал больному Чесноков.
У него был усталый вид, и двигался он замедленно, скучно, как человек, делающий что-то надоевшее в сотый или тысячный раз.
– Ну что же, этот зуб вам не нужен, сейчас мы его…
К двери кабинета подходили медсестры и больные, спрашивали:
– Что случилось?
– Чесноков, – оборачиваясь, объяснял Мережковский. – Очень трудный случай. Тихо.
Из кабинета послышался стон.
– В чем дело?! – раздраженно спросил Чесноков.
– …ойно! – простонал Никулин, очевидно, с открытым ртом.
– Не может быть, вам не больно!
– А! – крикнул Никулин.
– Черт возьми, не можете минутку потерпеть?..
– А! – еще громче вскричал больной.
– Все же, все! – разозлился Чесноков.
В коридоре было тихо.
Через некоторое время Никулин вышел. Его пропустили, затем в растерянности все пошли за ним по коридору.
– Ну что? В общем, порядок? – бодро спросил Мережковский, надеясь выправить положение.
Никулин взглянул на него печально и не ответил.
– Чудес не бывает, – сказал старик.
Чесноков, опершись на руку лбом, сделал запись в тетрадь. Потом он снял халат и повесил на гвоздик, хотя рабочий день только начался. И запер шкаф на ключ.
Вернувшись домой, он лег на диван и закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Кто-то постучал в дверь – он лежал тихо, словно спит или умер, чтобы поняли, что комната пуста.
Пробили стенные часы. Еще раз постучали в дверь.
Эта пришла Вера, врач той же поликлиники, – жизнерадостная хорошенькая девушка в очках, которые ей очень к лицу.
– Абсолютно нормальная, – встряхнула она градусник. – Я просто не имею права выписывать вам бюллетень! Вставайте и марш на работу.
– Я не могу, – сказал Чесноков, – я болен.
– Нельзя быть таким впечатлительным. Больные вас обожают, начальство вас опекает, что вам еще нужно? – Говорила она весело, лучась улыбкой, которая ей очень шла. – Вы должны ходить вот так! Вам завидуют! Черт подери, этим надо гордиться. Если бы вам все время было легко, то грош вам цена. Это хорошо, что у вас трудности. Только не гневите судьбу. Вы вот можете себе позволить – лег и не пойду на работу. И знаете, что вам за это ничего не будет. А если бы я это себе позволила? – Она помолчала, глядя на него серьезно, подозрительно. – Смотрите, а то я буду думать, что я в вас ошиблась.
Когда она ушла, Чесноков снова натянул на себя одеяло и закрыл глаза.
Но вскоре в дверь опять постучали.
Не дожидаясь ответа, вошел Мережковский с Никулиным, щека которого была обвязана сложенным платком.
– Поняли, что творят?! – воскликнул Мережковский, усаживая пострадавшего. – Воспользовались случаем и устроили свистопляску. У него как на грех разболелась десна, решил снова сходить в поликлинику. Я ему говорю: не ходи, не ходи. Но он пошел, и вот результат: попал к Ласточкиной, она обрадовалась и вызвала специалиста из области. Якобы для консультации, а, в сущности, это на вас донос. Поняли, что творят?..
– Понял, – равнодушно сказал Чесноков.
– Но мы решили так: он будет говорить, что операция прошла благополучно, все в порядке и никаких претензий у него нет. Так?
Никулин кивнул.
– Но вы, Сергей Петрович, должны лично покончить с этим его осложнением. Так что в вашем распоряжении минимум времени. Вставайте.
– Я не могу, – сказал Чесноков. – Я болен.
Мережковский пристально вгляделся ему в глава. Какая-то догадка вдруг пришла ему в голову, и он подмигнул.
– В чем дело? – спросил Чесноков.
Мережковский подмигнул еще раз.
– Это ход?
– Какой ход? Оставьте меня в покое, я болен.
Не решаясь еще поверить новой мысли, Мережковский проговорил:
– Что же тогда?.. Значит, вы капитулировали? Решили жить послушно? Значит, они вас все-таки скрутили? Значит, получается, что победа за ними?..
– Я ни с кем не воюю, – сказал Чесноков. – Я воюю только с собой.
Мережковский смотрел на него и улыбался. Смотрел таким же взглядом, как тогда, когда предупреждал, что в случае чего перечеркнет Чеснокова навсегда.
– Да, с вами я бы не пошел в разведку, – сказал он.
– Я бы с вами тоже не пошел, – ответил Чесноков.
Мережковский вздохнул, поднялся и, забыв о своем спутнике, вышел. Тот тоже встал, глядя на Чеснокова.
Чесноков смотрел на больного, бессильно страдая. У него даже лицо сделалось похожим. Он закрыл глаза и отвернулся к стене.
Через несколько дней я узнал о том, что произошло. Я застал Чеснокова на том же диване. Мне показалось, что он обрадовался моему приходу.
– Посидите, – сказал он.
Я сел за стол, вынул из портфеля тетради и стал проверять.
Чесноков приподнялся на диване и заговорил:
– Забавная ситуация! Одни требуют, чтобы я делал чудеса, на меньшее не согласны. А другие все на чем-то стараются подловить и ставят капканы.
– Вы преувеличиваете, – сказал я.
Он посмотрел на меня злобно, словно во всем был виноват я.
– Достаточно того, что у меня пропало хорошее настроение. Мне нужно, чтобы у меня было хорошее настроение, иначе у меня вообще ничего не получится. Что делать, я такой, сам я себе надоел. Так переделайте меня, вставьте в меня все другое, я буду вам благодарен по гроб жизни!..
Но тут я на него закричал:
– Вы можете делать то, что не умеет никто на белом свете, вам этого мало?..
– Я могу делать либо то, чего никто не умеет, либо я не могу работать никак вообще. Я не могу иначе!
Тем временем в поликлинике председатель комиссии, которая приезжала к Чеснокову, осматривал Никулина. Ласточкина стояла рядом.
– Что такое? – удивился председатель. – У вас было два больных зуба?
Никулин показал один палец.
– Что же тогда он удалял? – спросил председатель, оборачиваясь к Ласточкиной. – Он удалил шестой верхний, а надо было седьмой верхний.
Ласточкина кивнула головой.
– А что он записал? – спросил председатель.
Ласточкина уже держала наготове карточку больного.
– Пятый нижний? – прочитал председатель. – Черт знает что!
Ласточкина улыбнулась.
Сдергивая с себя халат и багровея на ходу, председатель комиссии вышел из кабинета.
Ласточкина, сдержанно торжествуя, обратилась к больному:
– Ну, что же у вас там такое?..
Выходя от Чеснокова, на крыльце я встретил людей, судя по всему, приезжих. Полковник, крупный человек с простоватым лицом, красивая женщина, видимо, жена его, и чем-то недовольный парень лет пятнадцати. В силу семейной дисциплины всю поклажу нес он один. Это была семья Чеснокова. Затем я заметил девушку, которая немного от них отстала и вообще, казалось, была не уверена, удобно ли ей зайти вместе со всеми в дом. Молоденькая, моложе Маши, она была ни красива, ни дурна собой, она была как бы выше этого, чем-то иным приковывала к себе взгляд.
Отец постучал в дверь. Так как ответа не было, я сказал им:
– Дома он, дома. Входите.
Чесноков по-прежнему лежал на диване, прикидываясь спящим.
– Привет, – сказал ему брат и сел на чемодан.
– Привет, – сказал ему Чесноков, не спеша повернулся к двери.
– Сережа! – воскликнула мать и бросилась к нему.
Он испугался, вскочил, забормотал:
– Что такое? Что такое?
Отец раскрыл объятия, и они обнялись.
Тут Чесноков увидел в двери Женю.
Он обернулся к отцу и спросил:
– Вы что приехали? Как же вы приехали?
– Женя решила съездить к тебе в гости. А я решил поехать с ней. А мама решила поехать со мной. А Коле пришлось ехать с мамой.
– Вот это здорово, – озабоченно сказал Чесноков. – Здравствуй, Женя, значит, ты тоже приехала?
– Я ненадолго. Как раз дали стипендию, думаю, съездить? Я в Доме колхозника устроюсь…
– Ну как тебе здесь живется? – спросил отец.
– Плохо, – сказал Чесноков.
– Сейчас будет хорошо.
Отец взглянул на Колю. Тот поднялся с чемодана, пристроил его на стуле и открыл. Мать достала оттуда закуску, отец откупорил бутылку «Столичной».
– Стаканы есть? – спросил он.
– Стаканы? Два есть.
– Я вообще не пью, – предупредила Женя.
– А я-то, – махнула рукой мать.
Отец достал два граненых стакана, налил – сыну побольше, себе на донышко.
– Петр! – испугалась мать.
– Ничего, выпьет. Это нужно.
– Алкоголь – яд, – сказал Коля.
– Помолчи, – сказал отец.
– С пьянством мириться нельзя, – сказал Коля.
Мать сказала:
– Конечно, пить вредно. Ты же знаешь, папа этого не любит. Но сейчас Сереже надо выпить. Просто для поднятия тонуса.
– Каждый оправдывается как может. Пили бы и молчали.
Отец поднял стакан.
– Ну, Cepeга, все твои подробности и упадочнические настроения – это нам известно.
– Откуда вам известно?
– Ты меня напугал, я хотела посоветоваться, – сказала Женя.
– Все путаете, ничего этого сейчас не надо, – перебил их отец. – В кого ты такой впечатлительный? Посмотри на мать – она прошла войну, она три раза рожала, посмотри на нее, она может сниматься в кино. Вот учись у нее, тебе оптимизма не хватает, вот чего. Ну? Будь здоров.
Чесноков стал пить, и все на него смотрели. С непривычки он хотел остановиться, но отец приговаривал:
– Пей до дна, пей до дна…
– Хватит, – попросила мать.
– Правда, не обязательно все, – сказала Женя.
Но отец приговаривал:
– Пей до дна, пей до дна…
Когда он выпил, женщины сразу протянули ему бутерброды, он взял и стал есть оба.
Мать нежно сказала:
– У всех бывают трудности, надо их преодолевать. Посмотри на своего отца, вот с кого ты должен брать пример.
Чесноков сидел, подперев щеки кулаками.
– Сережа, прости меня! – взмолилась вдруг Женя. – Если ты меня не простишь, я сейчас уеду. Хочешь, я уеду?
Чесноков не ответил.
– Он спит, – сказал Коля.
Все четверо, стараясь не разбудить, перенесли Чеснокова на диван и присели вокруг, как консилиум врачей.
– Боже мой, – сказала мать.
– Военное детство – это сказывается, – объяснил отец.
– Ему неприятно, что я приехала, – сказала Женя. – Не надо было вам показывать письма.
– Что? – в смятении спросил Чесноков и сел.
– А ты поспал! – улыбнулась мать.
– Вставайте все, вставайте все, вставайте, люди доброй воли! – пел ему отец.
– Сережа, ты на меня сердишься? – спросила Женя. – Ты абсолютно прав.
– Сыграем? – сказал Коля, ставя на стул шахматную доску.
Чесноков, дико поглядывая на присутствующих, сделал ход. Некоторое время они играли молча. Зрители уважительно смотрели на шахматную доску.
– Ладья под угрозой, – сказал отец.
– Не подсказывать, – разозлился Коля.
– Зевки никогда не считаются, – возразила Женя.
– Новое правило!..
– Это не игра, – стояла на своем Женя, – когда человек зевнул!
– Сдаюсь, – сказал Чесноков.
Он встал и, покосившись на стол, походил по комнате.
– Сережа, может быть, тебе хочется погулять? – спросила мать. – Пойди погуляй, тебе это хорошо. И Женя с тобой пройдется.
– Может быть, он хочет один, – сказала Женя. – Зачем я буду ему мешать?
– Что значит мешать! – сказал отец. – Шагом марш, вдвоем веселей.
Женя поднялась, ожидая ответа Чеснокова.
– Конечно, идем, какой разговор, – встрепенулся Чесноков.
Они вышли на пустоватую дневную улицу.
– Я знаю, мне не надо было приезжать, – сказала Женя. – Когда ты без меня, ты что-то фантазируешь, и тебе кажется, что ты меня действительно любишь. А вот я приехала – и ты разочаровался.
– Только прошу, не надо меня сейчас ни в чем обвинять.
– Я тебя не обвиняю.
– Нет, у тебя такой вид, будто я тебя чем-то оскорбил.
– Ты меня ничем не оскорбил.
– Но я вижу, что ты не в духе.
– А ты?
– У меня есть на это причины.
– И у меня есть причины. Я все время завишу от твоего настроения. А твое настроение зависит от твоей работы. Только от меня ничего не зависит.
– Ах, я обязан веселиться? Вот я веселюсь: ха-ха-ха!..
– Не надо веселиться.
– Тогда я не понимаю, чего ты от меня требуешь.
– Я ничего от тебя не требую.
– Нет, требуешь!
– Не кричи на меня.
– Ну, я вижу, у тебя воинственное настроение, тебе необходимо поссориться. Но можно не сейчас? Давай отложим.
– Давай.
Женя остановилась, а Чесноков некоторое время шел впереди, не замечая этого.
Потом заметил и обернулся.
– В чем дело? Что случилось?
Женя что-то тихо сказала.
– Не слышу, – сказал он и вернулся.
Она поднялась на цыпочки и обняла его.
– Сереженька! Сделай что-нибудь, чтобы нам было хорошо. Придумай что-нибудь, постарайся.
Чесноков смотрел вдоль улицы. Прохожие, сколько хватал глаз, все как один обернулись и стояли, глядя на них.
Он сосредоточился, что-то решил и повел Женю дальше. И прохожие, словно только того и ждали, тоже пошли по своим делам.
Неподалеку от поликлиники Чесноков и Женя остановились. Он показал девушке, как идти обратно. Она пошла домой, а он направился в поликлинику.
В коридоре было пусто – время обеденного перерыва. Но из красного уголка, где обычно проводились пятиминутки, доносились голоса.
Чесноков пошел туда.
Дверь была отворена, но врачи и сестры сидели к ней спиной, и потому его никто не видел.
Собрание вела Ласточкина. За председательским столиком она чувствовала себя удобно, как дома. Опершись на ладошку, она слушала выступающих как бы рассеянно, но учитывала и замечала все.
– А, именинник! – улыбнулась она Чеснокову через дверную щель. – Вот, послушайте, как вас тут честят.
Все обернулись к нему. Врачи и медсестры улыбались, давая понять, что относятся ко всему этому несерьезно, понимают, что тут недоразумение, или случай, или чьи-то козни…
Чесноков насильственно улыбнулся в ответ: «Ничего, мол, я не унываю!..»
Однако люди доброжелательные, как это часто бывает, вели себя пассивно, считая, что такой врач в заступничестве не нуждается. Выступала Вера, которая навещала Чеснокова дома. Ее возмущало поведение Чеснокова, его особое, привилегированное положение и вообще несправедливое отношение руководства к молодым специалистам. Поэтому она говорила возбужденно и сердито:
– Захвалили Чеснокова, в этом надо сознаться. И вот он уже имеет право посредине рабочего дня устроить себе прострацию и уйти с работы. Представьте себе на минутку, что произошло бы, если бы это разрешил себе кто-нибудь из нас, особенно молодые специалисты. А результат всего этого налицо: вместо одного зуба удален другой, а записан третий…
После нее поднялся Никулин, приглашенный сюда в качестве свидетеля и жертвы. Ему было неловко, что из-за него ругают Чеснокова. Страдания уже были позади, и теперь ему хотелось, чтобы все кончилось мирно и по-доброму. У него еще побаливала десна, поэтому он говорил с трудом:
– Лишьно я нишего не имею просив тоуаришшя Шеснокова. Помимо того, я хошю поулагодарить за отлишную рауоту тоуаришшя Уастошькину.
Этим он несколько нарушил ход собрания, и Ласточкина решила вернуть разговор в нужное русло:
– Может быть, мы послушаем виновника торжества? А то ругаем его, ругаем, а, может быть, он хочет что-нибудь ответить? Пускай объяснит нам, как он дошел до жизни такой.
Но Чесноков уже быстро шел по коридору прочь.
– Сергей Петрович! – услышал он за собой чей-то голос и побежал.
Заведующий райздравом Котиков был смущен и как говорить с Чесноковым – не знал.
– Нет, как это вы ухитрились, не могу понять. Не тот зуб! Это же чепе. Но уж записать-то надо было либо этот зуб, либо другой – как-то можно было бы объяснить. Но вы записали вообще какой-то третий!..
– Я прошу отпуск за свой счет, – сказал Чесноков.
– Это можно, – обрадовался Котиков. – Я лично считаю, что все дело в переутомлении. Отдохнете, и все будет в порядке.
Он даже проводил Чеснокова до двери и улыбнулся ему вслед, но тот уже этого не видел.
На улице Чесноков приметил Мережковского и хотел было куда-нибудь свернуть, но тот, увидев его, сам быстро перешел на другую сторону улицы.
Чесноков поднял воротник и шагал, не глядя по сторонам. Увидел еще одного знакомого, замедлил шаг и сделал вид, что вспомнил о важном деле, перешел через дорогу. Ему ни с кем не хотелось встречаться. Через некоторое время он снова увидел знакомого, опять сделал вид, что вспомнил важное дело, и перешел через дорогу обратно. Затем увидел еще кого-то, свернул в переулок, спрятался там под арку ворот и постоял пережидая.
Он ни с кем не хотел разговаривать, чтобы ничего не объяснять. Выйдя из ворот, он перелез через изгородь и быстро спустился к реке – лишь бы подальше от знакомых.
Мне довелось долгие годы прожить рядом с ним. Я был свидетелем его успехов и его падений… Сейчас передо мной те страницы его жизни, которые я не люблю вспоминать. Он ушел из поликлиники. Больные постепенно оставили его в покое, и страдали от зубной боли, и лечились так, как это принято в наш еще несовершенный век.
Чесноков устроился преподавателем в зубоврачебное училище.
По утрам в коридоре толпились девушки, они были весело озабочены и здоровались со своим преподавателем рассеянно. Он тоже рассеянно здоровался с ними, сдавал в раздевалку пальто и проходил в учительскую. Оттуда с журналом в руке он шел в аудиторию. Приветствуя его, студенты вставали и садились. Это были веселые, но трудолюбивые молодые люди и девушки: специальность они выбрали трезво, не обманываясь иллюзиями.
– Бунчиков, Васильева, – выкликал он по журналу. Студенты деловито привставали.
– Котикова, Черножукова. Вставать надо.
В аудиторию хотела войти опоздавшая, но Чесноков ее не пустил.
– Закройте дверь, – сказал он.
– Пустите ее, – попросила подруга, – ей неудобно, она комсорг.
– Надо приходить вовремя. Пожалуйста, Котикова. Тетради закройте. Прорезывание зубов.
Котикова вышла к столу. Она сделала удивленные глаза, улыбнулась и пожала плечами. Однако на Чеснокова это не подействовало, и она начала отвечать довольно бойко:
– В прошлый раз мы говорили про аномалии прорезывания зубов…
Приоткрылась дверь, в аудиторию заглянул студент в лыжном костюме.
– Закройте дверь, – не повернув головы, сказал Чесноков.
– Он за городом живет, – вступился кто-то.
– Надо раньше выезжать.
Опоздавшие, стоя перед дверью, посмотрели друг на друга и отвели глаза. Случайность, которая свела их здесь, была из тех, что иногда во много раз ускоряет медлительные процессы жизни.
Они пошли в буфет. Там молодой человек взял два компота. За высоким, как в баре, столиком они съели компот и пошли на улицу. Потом свернули к реке и стали смотреть на текущую воду.
Возвращались они намного более близкие друг другу, чем сорок минут назад. Когда они подошли к аудитории, то услышали, как Чесноков диктовал:
– Радикальное хирургическое вмешательство в этих случаях применяется только при…
Прозвенел звонок.
Чесноков закрыл журнал.
– Давайте закончим предложение! – жалобно вскричали девушки.
– Это длинное предложение, – возразил Чесноков. – Завтра.
Домой он возвращался не торопясь. Встречи со старыми знакомыми уже не смущали его. Вот идет Мережковский. Как всегда, он чем-то возбужден и поглядывает на прохожих боевито.
– А, мое почтение, – поприветствовал он Чеснокова. – Как жизнь?
– Благополучно.
– Как работа?
– Отлично.
Мережковский проницательно улыбнулся. Перемена, происшедшая с Чесноковым, видимо, подтвердила его ожидания.
– Да… Укатали сивку крутые горки.
Чесноков пошел дальше, а Мережковский смотрел ему вслед, посмеиваясь над парадоксами жизни.
Чесноков расстегнул пальто, сунул в портфель шарф и снял кепку. Было тепло, вдоль тротуаров текли ручьи. Он зажмурился, чтобы проверить, сколько можно пройти не глядя.
– Здравствуйте, Сережа! – услышал он голос Ласточкиной и открыл глаза. – Что вы делаете?.. У нас с вами какие-нибудь трения? Или как? Я что-то не пойму.
Мы легко прощаем тех, кому больше не нужно завидовать.
– Все в порядке, – сказал Чесноков.
– Вот и хорошо. А куда вы направляетесь? Пошли на реку, там уже загорают!
– Мне некогда, – сказал Чесноков.
– Нельзя все время заниматься делами. А то, может, за город, поползаем на лыжах?
– В другой раз, – сказал Чесноков.
– В другой раз будет поздно, – засмеялась Ласточкина. – Последние деньки…
Помахав ему рукой, она побежала по улице, потому что в такой снежный солнечный весенний день трудно просто ходить, невольно куда-то торопишься.
Чесноков шел по главной улице. Она блистала, звенела и щелкала капелью. Он шел, поглядывая по сторонам, выбирая, с кем бы поговорить, пошутить.
Вот молодая мама поссорилась с сыном, и они разошлись в разные стороны. Чесноков включился в эту игру и взял ребенка за руку. Тот не возразил, и они пошли вместе, пока мать не догнала их и, смеясь, не увела мальчика с собой.
Он остановился у киоска, купил открытку и, заслонив ее от капели, стал писать:
«…Если у тебя появится какая-нибудь возможность – приезжай. Здесь сейчас…»
По покатой площади он спустился к реке. Она текла ровно и сильно, неся на себе остатки льда. А у длинной каменной стены уже стояли лицом к солнцу мужчины в трусах и девушки в купальниках.
Чесноков улегся на днище опрокинутой плоскодонки, положив под голову портфель. Дятел, размахивая головой, бил клювом в черный ствол дерева. И еще один дятел не в такт долбил дерево. Они были похожи на деревянную игрушку, где два человечка колотят молотками. Над ними по небу передвигались облака.
Чесноков перевернулся на живот и стал смотреть на другой берег. Он был странен и ничем не похож на этот. Туманные поля, неясные холмы, иноземный город…
Рядом села девушка в платке. Ее друзья поодаль раздевались, чтобы позагорать у стены. Заметив, что Чесноков смотрит на, нее, девушка улыбнулась и развязала платок. Ей было хорошо. И Чесноков улыбнулся. Ему тоже было хорошо.
– Сергей Петрович!
Его окликнула Ласточкина, которая в платье стояла у стены и загорала. Она смеялась и грозила Чеснокову пальцем.
– Главное – это не зависеть от мнений, – сказал Чесноков девушке, сидевшей на лодке. – Если ты стал зависеть от мнений каких-то людей, беги от них куда глаза глядят.
– Это вы мне? – удивилась девушка.
– Я говорю вообще. Но если это вам пригодится, пожалуйста. Вообще, когда ты ни от кого и ни от чего не зависишь, освобождаются гигантские резервы времени просто для радости и счастья жизни.
Он встал и пошел вдоль берега к дому. Сплетаясь, синели лыжни. Со снежных высоток скатывались лыжники, многие были раздеты до пояса, у некоторых на груди висели транзисторы – то громче, то тише, то тут, то там звучала музыка.
Чесноков достал из портфеля газету, прочитал телевизионную программу и пошел быстрей.
Я не согласен с теми, кто клянет телевизор. Как иначе мы увидели бы спортивные соревнования, крупных артистов, писателей, ученых, передачи из Москвы и Ленинграда. Чесноков любил телевизор. Он поставил его так, чтобы можно было смотреть лежа на диване. Под рукой у него всегда была книжка, чтобы почитать, конфеты, чтобы пососать, и соседские дети, чтобы было с кем обсудить передачу.
Но вот он взглянул на часы и поднялся.
– Дети, когда будете уходить, не забудьте выключить, – сказал он.
– А это кто? – напоследок спросил мальчик.
– Это крупнейший в Советском Союзе студент, – ответил Чесноков и ушел.
В те времена мы с ним виделись редко.
Его тогда тянуло к людям случайным, к таким знакомствам, которые не накладывали на него обязательства и никак не посягали на его независимость. Дружба всегда к чему-то обязывает.
Почему в этот вечер он пришел ко мне?.. Вероятно, потому, что, утвердившись в новых убеждениях, он захотел утвердить их и в глазах своих прежних друзей.
Маша уже спала – с тех пор как уехал Костя, кончились песни, исчезли приятели, она ложилась рано, и я боялся, что мы ее разбудим.
– Давненько мы не виделись, – весело сказал он. – Как жизнь?
– Ничего. Как вы?
– Я неплохо. И даже более того: хотите видеть счастливого человека? Вот он. Я решил написать краткое руководство о том, как это делается.