Власть в тротиловом эквиваленте - Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме

Намерение Обамы идти ва-банк доказывал и тот факт, что он вновь нанял консультантом Дэвида Плаффа, который был главой его предвыборного штаба в 2008 году. Плафф тут же напечатал статью в The Washington Post с призывом к демократам не отрекаться от собственных принципов и действовать еще напористее. «Мы должны без промедлений принять реформу здравоохранения, – отмечал он, – создать новые рабочие места, не слушать нотации республиканцев о сокращении расходов (администрация Буша пришла к власти, когда профицит бюджета составлял 236 млрд. долларов, а в наследство Обаме оставила государственный долг в размере 1,3 трлн.). Не надо писаться от страха. Вместо этого давайте сражаться, как черти, вести агрессивную предвыборную кампанию. И если даже повторить результаты 2008 года партии не удастся, ноябрьские выборы не станут для нас кошмаром или падением в пропасть, как это сейчас пытаются представить»[108]. Излюбленной метафорой американских политических комментаторов в этот период стало сравнение Обамы, отказывающегося отойти от выбранного курса, с героинями фильма «Тельма и Луиза», которые, спасаясь от полиции и не желая провести остаток жизни в тюрьме, на полном ходу слетают в пропасть.

Многие эксперты утверждали, что готовность Обамы идти на риск позволяет расчитывать на то, что демократы проведут иммиграционную реформу. Масла в огонь подлил и спорный закон, подписанный в мае 2010 года губернатором штата Аризона Джен Брюэр, согласно которому полицейские получили право задерживать любого человека по подозрению в том, что он находится в стране нелегально.

После того как были возведены заградительные сооружения в Калифорнии, Техасе и Нью-Мексико, основной поток нелегалов устремился именно в Аризону. Только в 2009 году границу штата тайно пересекли 350 тысяч мексиканцев. Сторонники нового закона утверждали, что он позволит установить контроль над нелегальной иммиграцией и обуздать волну национализма в приграничном штате. Однако критики в один голос называли инициативу Брюэр «дискриминационным актом, который неминуемо приведет к преследованию испаноязычного населения». Десятки тысяч человек по всей Америке приняли участие в демонстрациях протеста против политики аризонских властей. В одном только Лос-Анджелесе на улицы вышли около ста тысяч протестующих во главе с известной певицей Глорией Эстефан.

«Драконов закон, который приняла законодательная палата Аризоны, вызывает отвращение, – отметил либеральный комментатор The Washington Post Евгений Робинсон, – это расистский, деспотичный, несправедливый документ, от которого веет нацистскими теориями»[109]. Как выразился Обама, аризонский закон «позволяет полицейским задержать простую семью латиноамериканцев, которые гуляют в парке и едят мороженое, только потому, что у них темный цвет кожи»[110]. Тем не менее, согласно соцопросам, инициатива Брюэр пользовалась поддержкой 52 % американцев, а бывший соперник Обамы по президентской гонке сенатор от штата Аризона Джон Маккейн обвинял федеральные власти в том, что они «так и не сумели предложить разумное решение проблемы нелегальной иммиграции»[111].

В ответ на критику администрация Обамы инициировала в конгрессе первые слушания по проекту иммиграционной реформы, которая должна была предоставить всем иммигрантам, проживающим в США более пяти лет, легальный статус. Последнюю иммиграционную амнистию провел в 1986 году президент Рейган. Тогда легальный статус получили люди, незаконно въехавшие в страну до 1972 года, – таких набралось 6 млн. человек. В 2010 году численность нелегалов в США оценивалась в 12–15 миллионов (некоторые эксперты приводили более внушительную цифру – 30 миллионов). Специалисты утверждали, что в случае их легализации и притока родственников «новых граждан», который неминуемо за ней последует, в Соединенных Штатах произойдут радикальные изменения: уже к 2020 году большинство в расовом составе населения страны будут составлять латиноамериканцы.

Сторонники радикального курса отмечали, что непопулярные в стране реформы могут быть приняты лишь до тех пор, пока демократы сохраняют большинство в обеих палатах конгресса. Причем, согласившись на иммиграционную амнистию, партия Обамы, конечно, утратит расположение независимых избирателей и умеренных республиканцев, отдавших ей свои голоса на выборах 2008 года, но укрепит собственную электоральную базу, обеспечив себе безоговорочную поддержку со стороны испаноязычного сообщества.

Кроме того, эксперты говорили, что дебаты по иммиграционному вопросу могут негативно отразиться на образе республиканской партии, власть в которой окончательно перейдет в руки правых радикалов и консервативных активистов. В этом смысле очень показательным было поведение Джона Маккейна, который в 2006 году был одним из главных сторонников амнистии для нелегалов, но в 2010-м вынужден был изменить свои взгляды, столкнувшись с серьезным конкурентом в борьбе за место сенатора от Аризоны, который придерживался жесткой антииммигрантской линии.

Оптимисты в команде Обамы не теряли надежды привлечь на свою сторону умеренных республиканцев, наряду с иммиграционной амнистией предусмотрев в законопроекте жесткий пограничный режим. Таким образом, предлагаемая реформа, фактически, должна была стать повторением провалившейся в конгрессе бушевской инициативы 2006 года. «Джорджа Буша-младшего, который, до того как прийти в Белый дом, был губернатором Техаса, многие называли «первым мексиканским президентом США», – отмечала The Washington Post, – и в случае успеха иммиграционной реформы Барак Обама вполне может претендовать на звание его преемника»[112].

Однако скептики, такие, как глава аппарата Белого дома Рам Эммануэль, пытались убедить Обаму в том, что проведение иммиграционной реформы окончательно похоронит шансы демократов на успех на промежуточных выборах в конгресс, которые должны были состояться осенью 2010 года.

И хотя в 2008 году Обама не раз обещал провести амнистию нелегалов (и это принесло ему поддержку лидеров испаноязычной общины), через полтора года в обращении к нации он был настроен уже несколько иначе. Призывы укреплять охрану границ и пресекать нарушение законов заставили многих комментаторов заговорить о том, что вместо либерализации иммиграционной политики новая администрация пойдет на ее ужесточение. The Daily News даже опубликовала статью «Иммиграционная реформа скончалась», в которой слова президента были названы «эпитафией» на могиле реформы. Обещание Обамы следить за тем, чтобы иммигранты, играющие по правилам, могли вносить свой вклад в американскую экономику, эксперты не восприняли всерьез, сравнив его с «костью, брошенной голодным псам»[113].

Отсутствие значимых успехов вынуждало демократов строить свою предвыборную кампанию на критике оппонентов. Они постоянно указывали, что вынуждены «платить по векселям, оставленным администрацией Буша», и утверждали, что республиканцы блокируют работу конгресса. Обама, который во время предвыборной кампании 2008 года призывал к межпартийному единству, на этот раз не скрывал своего негативного отношения к Великой старой партии. «Если я сказал бы, что небо голубое, они бы отрицали это, если я сказал бы, что рыба живет в океане, они попытались бы это опровергнуть, – заявил американский президент, выступая на митинге в Милуоки. – Эти парни идут на выборы с лозунгом «Нет, мы не можем» и надеются одержать победу»[114].

«Многие сравнивают нынешнюю ситуацию с 1994 годом, когда республиканцам удалось переиграть администрацию Клинтона, завоевав большинство в обеих палатах конгресса, – писал профессор Висконсинского университета Джон Колеман. – Однако есть и противоположный пример: на промежуточных выборах 1982 года, несмотря на все пессимистические прогнозы, команда Рейгана сумела сохранить преимущество республиканцев в законодательном корпусе»[115].

Отказавшись от компромисса с умеренными республиканцами, Обама рассчитывал на поддержку либерального электората, продолжая проводить «новый курс», который подразумевал масштабные государственные затраты. По примеру Франклина Рузвельта он предлагал решить проблему безработицы, вкладывая средства в строительство железных дорог, автомагистралей и мостов. Кроме того, он планировал выделить около 100 млрд. долларов на научные исследования и развитие высоких технологий.

Под впечатлением от провалов демократических кандидатов в губернаторы, которых активно поддерживал Обама, рядовые конгрессмены-демократы стали шарахаться от президента, опасаясь лишний раз появиться с ним на публике. «В результате, – писала The New York Times – партия отказывается сформулировать общую предвыборную стратегию, рассчитывая, что в каждом избирательном округе будет вестись своя кампания. Стоит оговориться, что такой подход привел к поражению республиканской партии на выборах 2006 года, ведь победить в 435 стычках намного сложнее, чем дать одно генеральное сражение»[116].

Серьезным просчетом политтехнологов Обамы стало его заявление о том, что строительство мусульманского культурного центра в Нижнем Манхэттене, неподалеку от места, где стояли башни-близнецы, не противоречит законам США. «Такая позиция непопулярна в американском обществе, – отмечал редактор вашингтонского бюро журнала Time Майкл Даффи, – и президент льет воду на мельницу евангелистов, обвиняющих его в секуляризме, безбожии и тайных симпатиях к исламу»[117].

Ошибки правящей партии, казалось бы, должны были придать республиканцам уверенности в собственных силах. Однако, как это ни удивительно, Великая старая партия оставалась не в лучшей форме. Представители партийного истеблишмента все чаще сталкивались с правыми радикалами – организаторами чаепитий, отстаивающими принципы «чистого консерватизма».

Пожалуй, именно эти люди стали главными героями кампании. И если в 2008 году американцы с интересом следили за политическим шоу демократов, подаривших публике молодого темнокожего сенатора, призывающего к переменам, то теперь их внимание было приковано к бунтарям-республиканцам, которые отстаивали американскую свободу словно первые колонисты в эпоху бостонского чаепития.

Организаторы чаепитий являлись наиболее яростными критиками администрации. Один из активистов движения Марко Рубио охарактеризовал политику Обамы как «пренебрежение нашими друзьями, умиротворение наших врагов и отказ от наших обязательств». «Чаевникам» удалось переиграть умеренных республиканцев в штатах Аляска, Кентукки и Делавэр, и они надеялись отстоять свои взгляды на будущее партии.

Как мы помним, придя к власти, президент обещал по примеру Линкольна и Рузвельта превратить свою администрацию в «эффективную команду соперников». Однако, по словам колумниста The New York Times Томаса Фримана, «эта схема, похоже, не сработала. Обаме не хватило лидерских качеств, и вместо команды соперников он создал стаю врагов, в которой каждый тянет одеяло на себя и не готов воспринимать президента в роли высшего арбитра»[118].

Еще один исторический пример, который вдохновлял Обаму, это, конечно, администрация Джона Кеннеди. Как утверждал стратег демократической партии Питер Фенн, «35-й президент США обсуждал ключевые проблемы в тесном кругу людей, которых он давно знал и чьим суждениям доверял. Эта группа, которую политологи окрестили «Камелот», по сути, и определяла политику Кеннеди. Еще во время предвыборной кампании 2008 года стало очевидно, что Обаме такой управленческий стиль очень импонирует»[119].

Эксперты отмечали, что на протяжении двух лет, что он находился у власти, принятие важнейших политических решений целиком и полностью зависело от влиятельных советников, входящих в его ближний круг. Однако в 2010 году эта «избранная рада» стала распадаться. Глава администрации Белого дома Рам Эмануль покинул свой пост в связи с намерением побороться за место мэра Чикаго – города, в котором они вместе с Обамой делали первые шаги в политике. Старший советник президента по экономике Ларри Саммерс вернулся на должность ректора Гарвардского университета, заявив, что у него истекает срок академического отпуска. Председатель совета экономических консультантов Кристина Ромер покинула команду Обамы по схожим «академическим» причинам, вернувшись в Калифорнийский университет в Беркли. В отставку ушел и руководитель бюджетного управления Белого дома Питер Орзаг. Таким образом, как отмечала The Washington Post, «от Камелота Обамы скоро останутся лишь воспоминания. Рыцари уйдут, и за круглым столом мы увидим одного понурого президента, растерявшего всех единомышленников»[120].

Существование «избранной рады» всегда вызывало аллергию у чиновников, которым не удалось в нее войти. Пожалуй, наиболее ярко их настроения выразил советник президента по вопросам национальной безопасности генерал Джеймс Джонс, который, по словам известного американского журналиста Боба Вудворда, ежедневно изобретал новые прозвища для людей из ближайшего окружения Обамы, называя их «тараканами», «мафией», «предвыборным штабом» и «политбюро»[121].

Пригласив в администрацию Джонса и сохранив на своем посту республиканского министра обороны Роберта Гейтса, Обама был убежден, что умаслил Пентагон. Однако генералы по-прежнему считали, что «гражданская команда» состоит из «леволиберальных пораженцев» и «слабаков». Когда же президент полностью переложил на них формирование стратегии в восточных войнах, они окончательно уверились в некомпетентности его администрации. В этом смысле многим показалось характерным интервью главнокомандующего в Афганстане Стэнли Маккристала, опубликованное в журнале Rolling Stone под названием «Генерал, сорвавшийся с катушек»[122]. Маккристал, которого поклонники называли «воином-полубогом», позволил себе ряд ернических высказываний в адрес президентской команды, за что и был уволен. Однако пришедший ему на смену генерал Дэвид Петреус относился к советникам Обамы не менее скептично, называя их «стопроцентными пиарщиками». Те, в свою очередь, величали армейских военачальников «цепными псами Буша» и призывали их как можно быстрее вывести войска из Ирака и Афганистана. По словам Вудворда, на одном из совещаний в Белом доме Обама размахивал докладной запиской, в которой утверждалось, что, если армия пробудет за Гиндукушем еще десять лет, это обойдется американской казне в триллион долларов. «Если бы президент и его высший генералитет, – писал Вудворд, – приложили к ведению войны в Афганистане хотя бы половину тех усилий, что они тратят на взаимные распри, победа была бы у нас в кармане»[123].

За время президентства Обамы пропасть, которая существует в США между военными и гражданскими чиновниками, только углублялась. Как и в 1960-е годы, библией американских офицеров стала книга Самуэля Хантингтона «Солдат и государство»[124], в которой провозглашается, что «профессиональная военная каста обладает своим, отличным от остального общества мировоззрением и духовным складом, а идея гражданского контроля себя не оправдывает, поскольку военные намного лучше знают, как себя вести в той или иной ситуации, чем их наставники из администрации и конгресса»[125]. Наиболее радикально настроенные представители генералитета провозгласили даже, что в период затяжных войн на Ближнем и Среднем Востоке Америка должна вернуться к практике, сложившейся во время Второй мировой войны, когда генеральный штаб полностью определял военную политику страны и был абсолютно неподконтролен гражданским властям.

Однако конфликт военных и гражданских чиновников нельзя было назвать главным источником противоречий в администрации. Куда более серьезным вызовом для Обамы была оппозиция старых кланов демократической партии, которые ассоциировались с четою Клинтонов. Многие политологи утверждали, что с тех пор как Хиллари Клинтон потерпела поражение на праймериз 2008 года, она мечтала о реванше. Неслучайно, выступая в начале сентября на заседании Совета по международным отношениям, госсекретарь США объявила, что «растущий государственный долг Америки представляет угрозу для национальной безопасности». «Критикуя обаманомику, – писал The American Thinker, – Клинтон дистанцируется от внутриполитического курса нынешней администрации и дает, таким образом, понять о своем желании участвовать в президентской гонке 2012 года»[126].

Политологи утверждали, что Клинтон надеется обойти своего нынешнего шефа на внутрипартийных выборах за счет голосов умеренных избирателей. «На посту госсекретаря, – утверждал Томас Фриман, – ей намного легче набрать очки перед очередной схваткой с Обамой. Заседая в сенате, она не смогла бы остаться в стороне от ожесточенных дебатов по реформе здравоохранения и сохранить лицо. В Госдепе же она не только приобретает опыт в международной политике, но и выстраивает отношения с умеренными республиканцами вроде главы Пентагона Роберта Гейтса»[127].

Клинтон поддерживали и специальные представители президента в горячих точках, и, в том случае, если она вновь скрестит копья с Обамой, обещали агитировать за нее, восхваляя дипломатические таланты госсекретаря, сумевшего не наломать дров, работая под началом «неопытного молодого дилетанта». Вице-президент США Джо Байден, который руководил когда-то сенатским комитетом по международным отношениям, пытался противостоять натиску со стороны клинтоновских протеже и отстоять линию Обамы во внешней политике. Накал страстей демонстрировала характеристика, которой Байден наградил специального посланника в Афганистане и Пакистане, одного из ярых приверженцев Клинтон Ричарда Холбрука: «Это самый эгоистичный ублюдок, которого я когда-либо видел»[128].

ЧАЙНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Противоречия, существовавшие в администрации, не могли не повлиять на результаты промежуточных выборов в Конгресс, которые состоялись 2 ноября 2010 года. Как и предсказывали многие политологи, демократы потерпели на них сокрушительное поражение. «Из темно-синей нижняя палата Конгресса превратилась в багрово-красную, – писала The New York Times. – Такой резкой смены декораций на Капитолийском холме не было с 1948 года. Даже триумф республиканцев в 1994 году не сравнится с нынешней консервативной революцией»[129].

Эксперты отмечали, что среди избирателей-республиканцев была зафиксирована самая высокая явка с 1970 года, а среди демократов – самая низкая за всю историю. Демпартия, которой в 2006 и 2008 годах удавалось переиграть своих оппонентов даже в южных и западных штатах, считавшихся традиционной вотчиной республиканцев, потеряла очки на либеральном Северо-востоке и в районе Великих озер. В 2008 году симпатизирующие демократам комментаторы поспешили провозгласить конец республиканской эры и объявить Великую старую партию «теряющей влияние региональной группировкой южан». Однако, как писала The Washington Post, «республиканцы утерли нос левым либералам, похоронившим их два года назад, и доказали, что могут разгромить партию Обамы даже на ее поле»[130]. Свидетельством тому стала победа консервативных кандидатов в таких штатах, как Нью-Йорк, Пенсильвания и Висконсин, не говоря уже о триумфе республиканца Марка Кирка, который был избран на освобожденное Обамой кресло сенатора от Иллинойса.

Политологи объясняли провал демократов тем, что их оппонентам удалось перехватить инициативу и склонить на свою сторону несколько групп населения, которые в 2008 году поддержали Обаму. Речь шла о женщинах, католиках, гражданах ниже среднего достатка и независимых избирателях. Что же касается традиционного электората Обамы – молодежи, афроамериканцев и латиноамериканцев – большинство из них проигнорировали промежуточные выборы.

В первую очередь, разочарование американцев в правящей партии было связано с удручающим состоянием экономики США. Несмотря на то, что администрация официально объявила об окончании рецессии, экономический рост по всем прогнозам должен был составить не более 1 %, при этом бюджетный дефицит уже превышал 1,5 трлн. долларов, а уровень безработицы, по некоторым данным, достиг в 2010 году 17,5 %, сравнявшись с аналогичным показателем периода Великой депрессии.

Отвернулись от Обамы и спонсоры. Даже Джордж Сорос, который всегда вкладывал деньги в предвыборные кампании Демпарии, на этот раз заявил, что останется в стороне, поскольку не верит в то, что «может остановить лавину». Как писал The Economist, «бизнесмены Силиконовой долины, которые два года назад воспринимали Обаму как выгодное вложение капитала, сейчас решили не инвестировать средства в заведомо проигрышное дело»[131]. И это при том, что в январе 2010 года Верховный суд отменил ограничения на финансирование партийных предвыборных кампаний, и выборы в Конгресс, по оценкам экспертов, стали самыми дорогими в американской истории. Демократам, правда, крупные корпорации выделили совсем немного, львиная доля средств была переведена в фонд Республиканской партии.

Первое время после того, как Обама занял Белый дом, он пытался угодить консервативным демократам, которых в Америке называют «голубыми псами». Однако выборы в Конгресс доказали, что ориентироваться на это крыло Демпартии президенту не стоило: ведь если леволибералы сумели отстоять свои позиции в Конгрессе, «голубые псы» понесли очень серьезные потери. По словам политтехнолога Билла Клинтона Дика Морриса, умеренные демократы сильно просчитались, понадеявшись, что «избиратели простят им голосование за обамовский пакет стимулов и реформу здравоохранения, стоит только попозировать перед камерой с винтовкой в руках»[132]. В избирательной кампании такие вопросы как право на ношение оружия отошли на второй план, ключевую же роль в ней играли проблемы бюджетного дефицита и неуклонного роста правительственных полномочий.

Провал «голубых псов» объяснялся еще и тем, что они слишком настойчиво открещивались от политики Обамы. Правда, связывать себя с президентом, действительно, было не очень выгодно. Его рейтинг стремительно падал: накануне выборов в Конгресс, согласно опросу Gallup его работу одобряли лишь 42 % американцев, а 52 % были недовольны тем, как он справляется со своими обязанностями. «Теряющий популярность президент подложил свинью даже тем демократам, которые вполне могли одержать победу в своем округе, – отмечал бывший советник Буша-младшего Карл Роув. – По сути, выборы превратились в референдум по вопросу о том, одобряют ли американцы политику нынешней администрации»[133].

И хотя еще в конце 2009 года сам Обама, выступая в телешоу Опры Уинфри, оценил свою работу на «твердую четверку», большинство политологов были убеждены, что, будучи гениальным шоуменом, он оказался весьма посредственным президентом. «В 2008 году, – писал консервативный журнал The American Thinker, – президенту удалось загипнотизировать американский народ, однако промежуточные выборы в Конгресс доказали, что люди, наконец, выходят из транса»[134]. За два года в Белом доме Обама успел заработать прозвище «хромой утки» (Буша-младшего стали так называть только к концу второго срока).

Президент оказался глух к требованиям средних американцев и предпочел закрыть глаза на зарождающееся в народе «чайное движение». «Американцы сейчас напуганы, – заявил он только, – а страх, как известно, плохой советчик»[135].

До Обамы ни один американский президент не был так зациклен на проблеме собственного имиджа. В 2008 году он пытался предстать в роли мессии, харизматика-полубога, который может сравниться лишь с великими американцами прошлого. Политехнологи создавали соответствующую «иконографию»: ореол вокруг головы, свет, напоминающий освещение в храме и толпы поклоняющихся последователей. «В роли американского дуче, правителя Нового Рима, – писал The American Thinker, – Обама любит выступать и сейчас, по крайней мере, на публичных мероприятиях. Однако за те два года, что он находится у власти, нам стал знаком и другой его образ: поджатые губы, скрещенные руки, обиженное капризное выражение лица. Американские президенты никогда так не выглядели – это, скорее, напоминает упрямых юнцов и новоиспеченных провинциальных учителей».[136] Оппоненты все чаще стали называть его слабаком, «ботаником» и «безвольным тюфяком». «Американцам нужен пит-буль в Овальном кабинете, – писала The Boston Globe, – и Обама рискует повторить печальный опыт Джимми Картера, который вошел в историю как слабый политик, неспособный к решительным действиям. Было бы даже лучше, если бы первый афроамериканский президент выбрал себе амплуа злого напористого негра, а не изнеженного гарвардского интеллектуала»[137].

Как отмечал политолог Харлан Уллман, «за два года, что Обама находился у власти, стало очевидно, что он недостаточно квалифицирован для работы в Белом доме. До своего избрания президентом он всего два года заседал в сенате и этим ограничивается его законотворческий опыт. Он никогда не работал в исполнительной власти, не занимал руководящих постов. У него не было опыта в финансовой сфере, экономике, международной политике»[138].

Республиканцы добились настоящего триумфа и вынудили Обаму вернуться к риторике 2008 года. В интервью The National Journal он вновь напомнил о желании американцев видеть в Вашингтоне «взрослых людей, которые сотрудничают и пытаются решать проблемы, вместо того чтобы набирать политические очки»[139]. Президент пообещал не накладывать вето на республиканские законопроекты и призвал соратников по партии «проявить надлежащее чувство смирения», поскольку без поддержки оппонентов они не смогут добиться своих целей.

Журналисты заговорили о «тектоническом сдвиге вправо», сравнивая разгром демократов с кометой Галлея, которую можно увидеть лишь раз в жизни. Нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман, глашатай левого крыла Демпартии, предупреждал в своей колонке в The New York Times, что последствия выборов 2010 года «будут ужасны». «Историки, – отмечал он, – возможно, будут писать об этом событии как о катастрофе для Америки, обрекшей страну на годы политического хаоса и экономической слабости»[140].

Американцы были убеждены, что конгресс продолжит ставить администрации палки в колеса. И хотя некоторые республиканцы, такие, например, как спикер палаты представителей Джон Бейнер выступали за межпартийное сотрудничество, большинство предпочитали конфронтационную модель. Их настроения как нельзя лучше выразил лидер сенатского меньшинства Митч Макконнелл, заявивший, что главная цель республиканцев в конгрессе не допустить победы Обамы на президентских выборах 2012 года. Правда, многие отмечали, что, установив контроль над палатой представителей, оппозиционная партия будет вынуждена разделить с администрацией ответственность за принятие стратегических решений. А поскольку рецессия в Соединенных Штатах продолжится, часть вины за экономические провалы Обама сможет свалить на республиканцев и это как раз повысит его шансы на переизбрание. Как бы то ни было, было очевидно, что Америку ждут два бесплодных года: парализованный конгресс перестанет принимать законы, а Белый дом – генерировать новые идеи.

На посту спикера Палаты представителей Нэнси Пелоси, с именем которой ассоциировались все знаковые реформы администрации Обамы, сменил республиканец Джон Бейнер, высмеиваемый оппонентами за «перманентный загар». Как и большинство однопартийцев он обвинял Обаму в «разбазаривании бюджета». Проблема «большого правительства» стала главной темой предвыборной кампании благодаря усилиям активистов Движения чаепития. Во многом именно это движение обеспечило триумф республиканской партии. Пестрая коалиция маргиналов всех мастей от либертарианцев до ультраконсерваторов, по сути дела, стала оборотной стороной того феномена, который вознес на вершину власти темнокожего народного трибуна Обаму. Суть его в глубоком недоверии к вашингтонскому политическому истеблишменту. «Чаевники», пылающие ненавистью к президенту, не слишком жаловали и верхушку Республиканской партии. Образ бунтарей, которые отстаивают американскую свободу, позволил им завоевать симпатии простых американцев.

Немалую роль в этом сыграли полуанекдотичные кандидаты вроде Кристины О'Доннелл, одержавшей победу на республиканских праймериз в Делавере, а затем с треском проигравшей сопернику-демократу. «О'Доннелл, признавшаяся в том, что когда-то была ведьмой и инициировавшая кампанию против мастурбации, создает республиканцам имидж «партии обычных людей, таких, как я или ты». И поскольку представители вашингтонской элиты вызывают все большую аллергию у избирателей, этот имидж становится крайне востребован»[141], – писал колумнист The New York Times Франк Рич в статье «Полезный идиотизм Кристины О'Доннелл».

Акции протеста чаевников, безусловно, представляли для публики куда больший интерес, чем официозные прообамовские митинги «Одна нация», которые как две капли воды походили на политические шоу демократов образца 2008 года. Лидеры Чайной партии критиковали «диктатуру всеобщего благоденствия» и обвиняли демократов в желании «национализировать воздух». «Это созвучно настроениям многих избирателей, – отмечал The Washington Post, – и ультраконсервативное движение чаепития заполняет идеологический вакуум, образовавшийся в связи с отсутствием свежих идей у представителей политического мейнстрима»[142].