Конклав ночи. Охотник

– Ну вижу, – сказал я. – Только ведь не факт, что это Муркина работа.

– Не факт говоришь? – Он искренне удивился.

– Вы же знаете, господин подполковник, она на людей не нападает. Ни при каких обстоятельствах. Только на ночных, из которых вся жидкость паром улетучивается. А тут – кровища. Или… – я решил подбросить аккуратно замаскированный крючок, – …или она завалила высшего? Кто это был?

– Хохорев Степан Виленович. – Рыков посмотрел на мое недоуменное лицо и объяснил: – Директор «ТХТ», известного издательского концерна. Крупная столичная птица. С самим премьером накоротке знаком. Школьный, блин, однокашник. Приехал к нам по приглашению мэра. Журнал какой-то организовывать или типа того.

– В два часа ночи, – сказал я ехидно. – В сквере, где проститутки собираются. Без охраны. Хороший, видно, должен был получиться журнальчик. С веселыми картинками. Жалко, если сейчас такой многообещающий проект закроют. Кстати, вы мне не ответили, господин подполковник. Этот ваш Хохорев был высшим? Из-за того здесь и МЧС?

– Не был, не был он высшим. И никакой он не мой, понял, парень? А чрезвычайники тут потому, что сначала была версия… – Рыков хмыкнул: – Ну ты понял. Когда у трупа глотка разорвана, основная версия всегда одна.

– Сначала, значит, была основная версия, – пробормотал я. – А потом, значит, отпала. И крайней оказалась почему-то моя Мурка. Почему, господин подполковник? Из высших соображений?

– Потому что есть свидетель.

– Большая удача! И надежный? – озаботился я. – Или так, потас… э-э… девушка какая-нибудь?

– Свидетель надежный, – сказал Рыков. – Даже более чем. Мой собственный сотрудник. Да ты видел его прошлым утром. Старший лейтенант Чичко. Рулил командой «уборщиков», румяный такой.

– И чего он тут забыл? – спросил я удивленно. – Он сутенер? Или мальчик для…

– Задолбали твои тупые шутки, Раскольник! – рявкнул подполковник. – Спортсмен он, ясно? Совершал пробежку перед сном и увидел, как на человека напало хищное животное. Опознал росомаху. Попытался помочь, так она и его цапнула. А потом скрылась. Хохорев умер у него на руках.

– Где сейчас этот герой? – спросил я. – В больнице?

– Нет, дома. В больницу ехать отказался наотрез. Раны, говорит, пустяковые. Карьерист хренов! – с внезапным раздражением добавил Рыков.

– Под вас копает, – понял я гнев подполковника.

– Сопля он еще под меня копать. Хоть и выдвиженец кое-чей. Ты вот что, в сторону не уводи. Короче, так. Росомаху надо уничтожить.

– Кому надо? – окрысился я.

– Всем, – веско сказал подполковник. – И тебе в первую очередь, Родион. Убитая, она будет просто дохлым зверем. Ничьим диким животным. А пока живая – она твоя. И сто, бляха муха, человек с радостью подтвердят это под присягой. Могут и такие сознательные отыскаться, которые слухи о прежних убийствах людей росомахой вспомнят. Понятно?

Я кивнул. Конечно, можно было начать объяснять, что Мурка вовсе не моя. Что она – существо независимое. Но кто бы меня послушал?

– Ладно, – сказал я. – Разберемся.

– Не «разберемся», Родя. Ты должен сказать: «Есть, господин подполковник, пристрелить бешеное животное».

– Слушай, Рыков, – отчетливо проговорил я, уставившись ему в переносицу стеклянным взглядом. – Ты тоже брось тупые солдафонские шутки. Можешь своими полицаями командовать хоть до умопомрачения. Или женой. А мне ты, в общем-то, никто. Уяснил?

– Вон ты какой, оказывается! – неприятно удивился Рыков.

– Что, не знал?

– Да знал я, Родя. – Он расстроенно покачал головой. – Но и ты пойми меня. Чичко, сволочь такая, за это дело зубами уцепится. Ты правильно подметил, у него цель ясная – меня в невыгодном свете выставить. Мне ж его нарочно подсунули, хлыща московского. А он не промах, лезет везде. В каждой бочке затычка. И хрен куда задвинешь. Он уже в курсе, что ты, типа, мой протеже. Что я покрывал тебя, когда слухи поползли, будто росомаха бомжей и наркоманов убивает. Да я не удивлюсь, если Мурка его поцарапала, когда он целоваться на радостях полез. Такой подарок от нее получил…

Я слушал Рыкова, и у меня мало-помалу зрела одна очень любопытная мыслишка. Прямо-таки до крайности любопытная. А если учесть некоторые обстоятельства, то и многообещающая.

– Эй, – он вдруг пихнул меня в бок. – Ты чего лыбишься? Я что-то смешное сказал?

– А? А-а, нет… Господин подполковник, вам, как я понимаю, нужно сейчас радикально выслужиться перед начальством. Обелиться. Например, найти настоящего преступника, упыря. Чтобы Чичко со своей выдумкой про росомаху-людоеда оказался полным идиотом. Так?

– Да хрен я уже сейчас обелюсь. Преступник мне тем более не нужен. Я ж за бешеных зверей не отвечаю, на это СЭС существует. А вот маньяк в районе – это уже серьезно. Нет, парень, выслужиться для меня теперь уже нереально… Погоди, – спохватился он. – Ты сказал – упыря?

– Ага. Высшего, – забросил я следующий крючок. – Наверняка ведь у вас имеется на примете «офицер», которого бы хотелось прикончить больше жизни. Кроме Чичко, конечно. – Я ухмыльнулся удачному каламбуру. – А за патриарха вам не только издателя порнухи простят, но и орден дадут. Или звездочку. Главное, знать, куда обратиться с его трупом. Если не знаете, подскажу. – Я стрельнул глазами в сторону эмчеэсников.

– Предлагаешь с огнем поиграть, Родя? Патриарх – это не шуточки. Даже самый завалящий.

– Да вы и без того всей задницей в костер угодили.

– Это точно. Ну, положим, я бы решился. Возникает несколько проблем. Первая и самая основательная: я не знаю ни одного высшего. Ты – знаешь? Имеешь точные списки? Могу ручаться, тоже нет.

Ручается он. Ну и змея.

– Ерунда, – сказал я. – Отлично обойдемся без списков, фотографий и прочего барахла. Сами явятся, стоит свистнуть. Как миленькие прискачут. У меня – Книга Рафли.

– Ч-что? – спросил он враз осипшим голосом. – Какая книга?

– Книга Рафли, – повторил я хладнокровно. – Кодекс упырей, написанный, по преданию, самим Чернобогом. Кровосос, в чьих руках окажется эта штука, может таких однокашников премьера, как этот жмур-порнографист, каждый день на завтрак кушать. А возможно, и самим премьером на Вальпургиеву ночь полакомиться. – Я усмехнулся. – Ну как, играете ва-банк, господин подполковник?

– Да, – твердо сказал Рыков. – С таким джокером можно и рискнуть. Где эта книжка?

Я заговорщицки прижал палец к губам, отрицательно покачал головой и ушел.

* * *

Выходя из сквера, я вновь увидел полицейского сержанта Ильяса с намертво забытой фамилией. Я подмигнул ему и поманил за собой. Он, широко задействовав мимику и артикуляцию, изобразил «не могу». Я потер пальцем о палец. Ильяс помялся и, наконец, кивнул. Постучал по запястью, намекая на часы, и показал растопыренную пятерню. Я улыбнулся. И сомнений не было, что он согласится. Этот проныра сумел бы без проблем ускользнуть даже с поста возле Мавзолея, если бы был уверен, что отлучка принесет заработок.

Дойдя до своей машины, я засек время. Ильяс появился через пять минут ровно.

– Ну чего? – как обычно скороговоркой спросил он, запрыгнув на место рядом со мной и сняв фуражку.

– Проросло дельце на полсотни баксов, братишка. Во-первых, мне бы хотелось полюбоваться на труп Хохорева Степана Виленовича. Во-вторых, потолковать со смельчаком и спортсменом Чичко.

– Че’т не понял, за какое дельце полтинник-то? – хитро прищурился Ильяс. – За первое или второе?

– За каждое, грабитель, – вздохнул я.

– А, тогда клево. Ты знал, к кому обратиться, Раскольник. Короче, у наших экспертов холодильник гробанулся на фиг. Поэтому Хохорева увезли в городской морг. А у меня в морге свояк работает. Прозектором. Сейчас как раз его смена. Но ему тоже придется дать. Рубчиков пятьсот. Найдешь пятихатку?

– Не вопрос, – пожал я плечом.

– Тогда поехали. Только мобилу дай, я ему звякну.

– Помнишь номер?

– У меня память – во! Да и че там помнить? Начало «мегафоновское», конец – шесть шестерок.

– Правда, что ли? – поразился я.

– Провалиться мне, – хихикнув, сказал Ильяс и запиликал телефонными кнопками.

…В морг мы зашли со служебного хода. Свояк Ильяса, крупный мужик с лицом горького пьяницы и руками вроде экскаваторных ковшей, поджидал нас снаружи, куря самокрутку. Табачок у него был явно самосад, ароматный как черт-те что.

Получив свою пятисотенную, прозектор выбросил окурок в урну и молча двинулся внутрь здания, громко шаркая потрепанными войлочными тапочками.

В морге я оказался впервые, и мне там решительно не понравилось. Во-первых, здание, на мой взгляд, требовало капитального ремонта. Или хотя бы покраски. Облупленные стены и двери из расслоившейся фанеры навевали жуткую тоску. А во-вторых, здесь попахивало. Примерно так же пахнет от низших упырей. Только намного острей и, как бы это выразиться… «горячей». Конечно, я понимал, что кровососам тут делать совершенно нечего, но натренированные рефлексы приказывали держаться настороже. Я даже отстал на минуту, будто бы перешнуровать ботинок, а на самом деле для того, чтобы вытащить из-за голенища нож и спрятать в рукаве. Паранойя? Жизненный опыт доказывал, что лучше быть параноиком, нежели мертвецом.

Мы прошли длинным коридором, свернули, поднялись этажом выше, прошли немного, опустились по плохо освещенной лестнице в подвал.

– Наверное, неудобно таким путем покойников таскать, – подал я голос.

Прозектор остановился, повернулся ко мне всем телом, некоторое время что-то соображал, а потом сообщил:

– Вообще-то доступ к холодильным камерам имеется короткий. И ворота широкие, удобные, прямо с улицы. Но через тот вход ты еще успеешь въехать.

Ильяс захихикал. Свояк покосился на него неодобрительно, перевел взгляд на меня.

– А пока не торопись, ладно?

– Договорились, – сказал я.

В подвале уже не то чтобы пахло, а откровенно разило трупным запахом. Температура держалась сравнительно высокая, градусов восемнадцать. Похоже, охлаждающие агрегаты были неисправны не только у полицейских экспертов. Двери здесь были из оцинкованного железа, с крошечными застекленными окошечками. Окошечки закрашены белой краской. Мы подошли к двери под номером «четыре», и прозектор объявил:

– Хохорев тут. Лежит прямо на смотровом столе, не перепутаете. Входите, а я постерегу.

– Слышь, Раскольник, – протараторил Ильяс. – Давай один. Я че’т не кайфую от трупаков.

– Ты тоже входи, – отрезал прозектор, отпирая замок. – Мало ли, нагрянет кто-нибудь, не дай боже. Не хочу проблем.

Он зажег в камере свет, и мы с Ильясом вошли.

Бывший однокашник премьера и впрямь лежал на столе. Тело даже не прикрыли простынкой. Брюки ему оставили, но торс был обнажен, ступни босые. На большом пальце ноги – бирка из рыжей клеенки с неразборчивыми записями шариковой ручкой.

Ильяс остался возле двери. По-моему, его слегка мутило. Ничего, сто енотов быстро вернут душевное равновесие.

Я медленно обошел смотровой стол слева, остановился. Рана на шее мертвого издателя выглядела кошмарно. Вернее, вместо шеи присутствовала одна сплошная рана. Казалось, Степана Виленовича терзала целая стая волков одновременно. Или одно существо, но имеющее гигантскую пасть. Например, как у белой акулы. Моя Мурка не смогла бы так разорвать человеческое горло в принципе. Я отлично знал ее точный, можно сказать «хирургический» стиль и был уверен: тут поработала не она. Впрочем, сказать, что я догадывался, чьих это клыков дело, было нельзя. Такие раны мне никогда не встречались. Вообще.

– Ну че? – пискнул от двери Ильяс. – Налюбовался?

– Нет еще, – сказал я и приподнял ножом верхнюю губу покойника. Зубы нормальные и даже отличные, при жизни у Хохорева явно был дорогой стоматолог. Все до одного на месте. Я бросил взгляд на грудь и живот. Кровь, конечно же, натекла из горла, следов вскрытия не имелось. Набравшись духу, расстегнул у мертвеца штаны, приспустил. Гениталии целы. Значит, Степан Виленович действительно не высший, которого безвестным, но крайне впечатляющим способом решил завалить кандидат на принадлежность к племени ночных.

– Вот теперь все, – сказал я, убирая нож обратно за голенище.

Сержант, облегченно выкрикнув «слава Аллаху», пулей вылетел из камеры. Я посмотрел на лицо Степана Виленовича. Оно было запачкано кровью, но абсолютно безмятежно. Ни испуга, ни страдания. Словно горло ему разодрали внезапно, молниеносно и одним движением.

* * *

Старший лейтенант Чичко, бесстрашный борец с взбесившимися росомахами, квартировал в полицейском общежитии. Без Ильяса внутрь меня, скорей всего, не пустили бы: вахтер выглядел чрезвычайно внушительно и посторонних явно не жаловал.

А общежитие оказалось более чем пристойным. Двухкомнатные квартиры-малосемейки с кухнями, ванными и балкончиками. Повсюду порядок, вкусные ароматы домашней пищи, живые растения в кашпо. Два работающих лифта без запаха мочи и настенной росписи а-ля «я знаю строение женского тела». В вестибюле первого этажа работал большой телевизор, возле него сидели женщины в халатиках и спортивных костюмах. Смотрели ночной канал о чувственной любви. Пара зрительниц была очень даже ничего. Ильяс, шепнув, чтоб я ни в коем случае не выдавал его Чичко, присоединился к ним. Сразу затараторил, тут же вспыхнул ответный смех. Похоже, моего провожатого здесь хорошо знали и питали к нему добрые чувства.

Комната Чичко располагалась на четвертом этаже, в самом конце коридора. Рядом была дверь, ведущая на большой общий балкон. Там курили и не вполне трезвыми голосами беседовали об автомобилях. В полтретьего ночи. Оказывается, полицейские, как и их супруги, необыкновенно мало нуждаются в сне.

Приложив ухо к двери, прислушался. Кажется, в комнате старшего лейтенанта кто-то был – и тоже не спал. Я негромко постучал. Подождал и постучал снова, требовательней. Послышались шаги, знакомый строгий, но с юношеским звоном голос спросил:

– Кто?

– Открывай, Чичко, – сказал я. – Это Раскольник.

Дверь приоткрылась. Старший лейтенант высунул плечо и перебинтованную голову. На щеке виднелась длинная, неглубокая царапина.

– Кто вас сюда пустил в такое время?

– Без разницы. Дай войти, разговор есть.

– Во-первых, принять я вас не могу, у меня гости. А во-вторых, пока вы мне не скажете, каким образом проникли на территорию охраняемого общежития, никакого разговора не будет. Вообще.

– Ладно, – сказал я. – Будь по-твоему. Меня провела женщина.

– Какая женщина?

– Ты что, лейтенант, контуженый? – удивился я. – Баба, понял? Замужняя. Благоверный у нее натуральный зверь. Но в настоящее время, к счастью, на «круглосуточном», х-хэ. Так что не пытай, буду молчать как красный партизан. Да и ты ведь мне свою не показываешь, а? – Я заговорщицки подмигнул.

– Прекратите мне «тыкать», Раскольник. И с чего вы взяли, что мой гость – дама?

– Если у меня рожа неандертальца, это не значит, что я тупой. Запах французских духов распознать как-нибудь сумею. Только не говори, что это твой собственный парфюм, – усмехнувшись, добавил я. – Почему-то мне кажется, что лейтенанты полиции таким не пользуются. Или я ошибаюсь, голуба?

Румяное лицо Чичко от гнева покрылось алыми пятнами, он махом выскочил в коридор и сгреб меня за грудки.

– Послушай, ты, урод… – зашипел он гневно.

– Так-то лучше, – сказал я спокойно. – А то «вы» да «вы».

С балкона вышли двое мужиков в футболках и трениках. Посмотрели на нас. Тот, что был погрузнее, отрывисто спросил у Чичко:

– Проблемы, земляк? Что за кадр? Мешает отдыхать?

Я стоял смирно, улыбался насколько мог дружелюбно. Конечно, с такой внешностью, как у меня, выражать дружелюбие весьма затруднительно. Все равно собеседнику кажется, что этот звероподобный мужик с пиратской бородкой замышляет недоброе.

– Да нет, ребята, все в порядке, – сказал Чичко и тут же от меня отцепился.

– Точно?

– Абсолютно точно.

– Ну смотри. Если что, имей в виду – пошумишь, выскочим.

– Ага, спасибо. Но у меня, правда, все под контролем.

Мужики, оборачиваясь, удалились. Чичко попыхтел, потом сунул голову внутрь комнаты, крикнул: «Подожди десять минут, здесь по делу пришли!» – и вытолкал меня на балкон, с которого только что вышли курильщики.

– У тебя десять минут, Раскольник. Что нужно?

– Хочу точно знать, видел ли ты, как росомаха напала на издателя. Мне по барабану твои финты и операции по утоплению Рыкова. Это ваши дела. Хочешь использовать меня и мою зверюгу в своих интригах, флаг тебе в руки. Но. Повторяю, я должен твердо знать, необходимо ли ее уничтожить? Дело-то ведь нешуточное. Если Мурка впрямь виновата, убью сам, клянусь. Только не ври, Чичко, как мужчину прошу.

Он помялся, заговорил:

– В общем, так. Непосредственно момента нападения я не видел. Когда выбежал из-за поворота, она сидела рядом с телом.

– Точно росомаха?

– Я охотник с вот таких лет, Раскольник.

– А Хохорев был еще жив?

– Вряд ли. Ноги у него подергивались, но, по-моему, это была агония. Сначала я, само собой, опешил, но потом какая-то отчаянность проснулась. Там арматура была свалена, ремонт, видимо, идет… Ну я один штырь взял – и на нее. Двинул разок, да она увернулась и мне лапой… А потом убежала.

– Значит, все-таки не она, – облегченно сказал я. – Камень с души.

– А тогда кто, Раскольник?

– Слушай, старлей, ты знаешь, зачем вчера ездил в поселке «химиков» барак ломать?

– Там вроде бродячие животные обосновались. Мне так Рыков объяснил. А в дом никто не входил, нас предупредили, что опасно. Да не слишком-то и хотелось.

– Ну так вот, Чичко, там не простые бродячие животные были. А офигенно, просто офигенно кровожадные. Это я тебе официально заявляю, как специалист.

– Специалист? Какой специалист?

– Внештатный сотрудник МЧС. Отдел по истреблению животных, представляющих опасность для человека.

– Мне сразу показалось, что ты нисколько на сторожа садов и огородов не похож, – улыбнулся Чичко. – А что за животные? Собаки?

– Псы. Целая стая. Я их сначала отстрелял, а потом уже вас вызвал.

Чичко покивал, потом взглянул на часы и сказал:

– Ну все. Десять минут прошли. Прощай, истребитель псов.

– Спокойной ночи.

Он улыбнулся и прищелкнул пальцами.

* * *

Мурка поджидала меня дома, пряталась под порогом. Морда и лапы у нее были вымазаны в крови. На мой взгляд, недостаточно обильно – ведь лужа в парке была просто огромной. Еще один факт ее невиновности. Хотя, при той скорости, с которой орудует росомаха, крови на ней вообще не должно было остаться.

– Ну и как ты объяснишь случившееся? – спросил я.

Мурка, естественно, промолчала. Заметно было, что ей не по себе. Она мелко подрагивала и странно поводила головой – так, будто ей что-то мешало. Что-то, воткнувшееся в шею. Вроде занозы.

– Тебя ранили, девочка? Стой смирно, посмотрю.

Честно говоря, мне жутко не хотелось смотреть, что там ей мешает. Даже самая преданная собака вряд ли вытерпит, когда хозяин начнет прикасаться к больному месту. Росомаха тем более. Приговаривая «тихо, тихо, моя радость», я осторожно раздвигал пальцами густую, очень длинную шерсть, стараясь не дотрагиваться до кожи. Мурка терпела. Несколько раз она принималась урчать – но без угрозы, скорей подбадривая. Прежде чем обнаружить искомое, я заметил пару-тройку мелких царапин неопределимой природы – и, наконец, увидел источник неудобства. Это был зуб. Обломленный зуб высшего упыря.

– Интересно, кто же мне врал, подполковник или старший лейтенант? – пробормотал я, разглядывая белую, как сахар, «занозу». Ответ мне был, в общем-то, известен. Главная проблема – разобраться, правильный ли это ответ.

Сходив в гараж, я взял пассатижи, вернулся к пациентке и сказал:

– Мурочка, сейчас будет немного больно. Ты, пожалуйста, попробуй не кусать меня, ладно? Я постараюсь управиться буквально одним духом. Ты же знаешь, милая, Родя не сделает тебе ничего плохого. Знаешь, правда? Вот и славно. Да пребудет с нами ярость. Приготовься… Терпи!

Когда я рванул зуб, она коротко рявкнула – и только. Потом я унес пассатижи, аккуратно присыпал ранку порошком стрептоцида и показал росомахе на «УАЗ»:

– Прыгай. Поедем в пампасы, как можно дальше.

Она переступила с лапы на лапу и вдруг легла. Уезжать ей явно не хотелось.

– Что, – спросил я, – удивлена? Считаешь, перетрусил и поэтому гоню? Зря так думаешь. На тебя объявлена массированная охота, подружка. Этот мужик, которого ты видела зарезанным, оказался очень важной шишкой. Вернее, для многих влиятельных людей и ночных его гибель вдруг стала очень нужной. Одним так, другим эдак – но всем появление этого покойника оказалось на руку. Так вот, пока они разбираются и грызутся, ты пересидишь в лесу. Соображаешь?

Мурка смотрела на меня, не мигая.

– Надеюсь, соображаешь, – сказал я и полез в машину. Она встала и мигом запрыгнула на излюбленное место рядом со мной.

Конечно, из соображений конспирации и маскировки ее следовало бы загнать назад да вдобавок забросить какой-нибудь дерюгой… Но я решил воздержаться от крайних мер. И без того чувствовал себя далеко не самым лучшим образом.

– Гадская политика, – сказал я с ненавистью и завел двигатель.

Переночевал там же, где высадил Мурку, – в лесу. Идея провести ночь дома, постоянно ожидая, что Рыков или кто-нибудь еще явится, дабы с пристрастием расспросить меня, где спрятана Книга Рафли, показалась мне не самой здравой. Я вытащил из багажника спальный мешок, завернулся в него и отменно выспался. Знал: моя лохматая девочка стережет покой напарника надежней, чем любые замки и запоры.

* * *

На следующий день коллективный сад № 16 стал чертовски популярным местом. Ко мне валом валили журналисты, мелкие чиновники из всяких там «Обществ защиты животных» и просто придурки, желающие посмотреть на росомаху-людоеда. О том, что кровожадный зверь вполне может пополнить список жертв именно ими, любопытные граждане, похоже, не догадывались.

Представители силовых структур своим вниманием меня покамест не баловали. Думаю, полицейских ищеек придержал Рыков, а волкодавов из Министерства по чрезвычайным ситуациям, а также из безопасности и тому подобных контор – Алиса Эдуардовна.

На все вопросы посетителей ответы у меня были заготовлены. Да, говорил я, в прошлом году содержал росомаху. Нашел в лесу раненой, выходил, а после – просто куражился. Считал, что хищный зверь на цепи – это круто. Сначала животное дичилось, потом стало смирным. В конце концов оно мне надоело. Слишком много требуется свежего мяса для кормежки. Пришлось выпустить. Росомаха некоторое время еще наведывалась сюда. Видимо, по старой памяти. Рассчитывала, что снова появится мясо. Однако в последний месяц или даже два не видел ее ни разу. Что-что, вы утверждаете, будто я лгу? А на каком основании? Ах, имеете показания очевидцев… Ну так пусть вам эти всезнающие очевидцы и дальше рассказывают свои небылицы. Смотрите-ка, превосходные стихи получились. Предлагаю вынести их в заголовок вашей статьи. Желаю здравствовать.

Ближе к вечеру навестила Мордвинова. На кураторше был дорогой свитер, дорогие «статусные» джинсы и мужские мокасины. Поверх свитера висела золотая цепочка с кулоном в виде индейского божка Кукулькана. Такой наряд, очевидно, должен был показать, что общение нам предстоит полностью неофициальное. Примерно о том же извещало ее поведение – обходительные манеры престарелой бисексуалки, вкрадчивая речь, обращение «дорогой мой». Собственно, она и была бисексуалкой, с возрастом все более склоняющейся к одним лишь лесбийским отношениям. Вместе с тем в ней трагически угасала женственность, хотя могу предположить, что в молодости Алиса Эдуардовна была чудо как хороша. Впрочем, личную жизнь со служебной Мордвинова никогда не путала. Поэтому бисексуальность ее меня ничуть не тревожила. Я пригласил ее пить чай. Она согласилась.

Разговор кураторша начала не сразу, долго ходила вокруг да около и делала туманные намеки. Выслушав очередную, кажется, пятую историю о гражданине Имярек, который не совсем правильно понимал стоящие перед всеми нами задачи, я потерял терпение.

– Алиса Эдуардовна, вступление слишком затянулось. Говорите конкретно, что нужно. Чтобы я грохнул Мурку?

– Да ни в коем случае, дорогой вы мой. К чему подобное живодерство? Такой красивый зверь. Кстати, где она сейчас?

– Убежала, – сказал я бесстрастно. – Со вчерашнего утра в глаза не видел.

– Замечательно, очень удачно. Знаете, дорогуша, мне кажется, вы не видели ее еще дольше. А может быть, вообще никогда. Домыслы сплетников вряд ли могут считаться серьезными фактами того, что вы владели этим зверем.

«Н-да, – подумал я, – отдел «У» полностью солидарен с Рыковым. Отсутствует Мурка – отсутствуют доказательства. Только подполковник прямо велел пристрелить, а эта – тонко намекнула. Дипломатша хренова».

– Вы правы. Пересуды обывателей о какой-то ручной росомахе – полная чушь. Эти бестии не приручаются в принципе, любой дрессировщик скажет.

– Очень верное понимание ситуации. Родион, вы умница!

Мы помолчали, прихлебывая чай. Через минуту я объявил:

– Алиса Эдуардовна, мне нужен отдых. Месяца на два. Устал.

Она закивала – как будто даже с облегчением:

– Конечно-конечно, Родион. Сама намеревалась предложить вам нечто подобное. Более того, отдел «У» готов выплатить отпускные и совершенно вычеркнуть вас из своих списков. Временно, разумеется. Чтобы какой-нибудь излишне рьяный функционер не побеспокоил в течение этих двух-трех месяцев. Понимаете, дорогой вы мой?

Разумеется, я понимал. Руководство отдела «У» не желало иметь ничего общего с человеком, который вляпался в двусмысленную историю. Да и хрен с ними.

– Понимаю. Рад, что мы нашли общий язык, – сказал я.

– Мы всегда его находили. – Кураторша улыбнулась и поднялась. – Отдохните хорошенько, дорогой вы мой Колун.

– Уже нет. Просто Родион, – усмехнулся я… и внезапно почувствовал себя мастерски изнасилованным.

Мордвинова с притворным огорчением постучала себя по лбу и начала прощаться. Я проводил ее до ворот сада, пообещал «непременно звонить», помахал вслед ручкой. Мерзкое ощущение использованной и выброшенной вещи не только не проходило, а даже усилилось.

Я вернулся домой. Там уже заливался телефон. Звонила Ирина. Голос ее звучал взволнованно:

– Родион… В общем, так. Относительно нашего договора. Я должна это видеть. Должна обязательно присутствовать. Иначе мне не будет покоя. Буду все время бояться и думать, что он вернется.

– Надеюсь, у тебя достаточно крепкий желудок, – сказал я. – Сцена обещает быть неаппетитной.

– Приму противорвотное. Но ты-то не против?

– Желание клиента для меня закон. Только имей в виду, красавица, окончательная стоимость возрастет.

– Договоримся, – сказала она, как я когда-то, и положила трубку.

Не успел я привести мысли в порядок, телефон зазвонил снова.

– Здорово, Раскольник. Рыков на линии. Проверка канала на «прослушку» включена, все чисто, так что не мандражи. Итак, относительно ночной беседы. Что ты хочешь взамен?

«Твою шкуру, офицер».

– Сущую малость, господин подполковник. Первое: вы быстрым темпом и навсегда заминаете дурацкую версию, что столичного порнографа задрала Мурка. Полагаю, на самом деле виноваты бродячие собаки, которых развелось немерено.

– Не вопрос, уже делается. Дальше.

– Второе. Если Книга Рафли действительно поможет составить список кровососов, то копия списка – полная, без купюр – должна появиться у меня.

– Ты храбрый парень, Родя. Я всегда это знал. Годится, заметано.

– Ну и третье. Немножко наличных. Из конторы по устранению чрезвычайных ситуаций меня полчаса назад уволили, а жить на что-то нужно.

– Сумма?

– Договоримся.

Дьявольщина, до чего ж прилипчивое словечко!

– Когда и где встречаемся?

– Завтра в полдень. На Тещином болоте. Возьмите джип, дорога дрянная, настоящая канава. Доедете до ее конца, там уже будет стоять моя машина. Слева увидите тропку, ведет в кусты. Пешком движетесь по ней метров пятьсот. Там будет еще один отворот налево, я помечу красной тряпочкой. По нему – метров двести ходу. Выйдете на полянку. Там и стану ждать. Сходить с тропинки не советую, можете ухнуть в грязь по маковку.

– Понято, – сказал Рыков, ничуть не удивленный странным местом встречи. – Увидимся.

* * *

Эту ночь я решил тоже провести вне дома. Душа пребывала в беспокойстве, инстинкт самосохранения вопил благим матом, требуя непременно куда-нибудь укрыться. В надежное место, где меня ни за что не сообразят искать. Где даже не учуют.

«Где умный человек прячет опавший лист? – спрашивал Честертон и сам себе отвечал: – В лесу».

«Или в куче листвы, – добавил бы я, – которую навалили дворники». Тем более, в лесу я уже был.

Игнатьев (жил он прямо в котельной, там была смежная комнатка) встретил меня удивленным восклицанием:

– Уже наигрался Кодексом? Решил вернуть?

– Не совсем, – сказал я. – Надобно где-то ночку перекантоваться. Пустишь к себе, Родион Кириллович?

Он скривился. Пускать меня ему жутко не хотелось.

– А что за нужда?

– Опасаюсь, за книжечкой кто-нибудь придет. Помешает сладко почивать.

– Говорил я, что ты дурачок… – пробурчал Игнатьев. – Сколько ночей собрался квартировать?

– Одну.

– Плата знаешь какая?

– Догадываюсь, – сказал я и вытащил из рюкзачка фляжку. Фляжка была увесистая и теплая. На бойне я побывал каких-нибудь полчаса назад.

– Нет, тезка, скотскую кровушку ты сам хлебай. Мне б чего-нибудь послаще.

– Своей, что ли, наточить? – Я хохотнул.

– А ты брось ржать, жеребец.

– Не понял! – рыкнул я с угрозой. – Что за вурдалачьи шуточки?

– Все ты понял, Родя, – сказал Игнатьев строго. – Или сливаешь двести миллилитров жидкости, или возвращаешь мою вещь. Так вот, если хочешь одновременно рыбку съесть и на елку влезть, не оцарапав попы, будь готов выступить донором. Инструментами обеспечу, стерильными и качественными. Иначе – катись колбаской. К бабам своим, авось приютят.