Ответ римского друга: Книга стихов

Александр Тимофеевский

Ответ римского друга: Книга стихов

Из письма конфидентке

…Я не нашел тобой любимых строк

Про мужеский с ветвей свисавший признак,

Но образ груш таился, подстерег

И предо мною вдруг предстал как призрак.

Твой Бродский гениальный графоман,

Он пишет быстро и ужасно длинно,

Порою с блеском и всегда невинно,

А впрочем, черт с ним, он терибль анфан,

У нас иные страсти и заботы,

А я вот утонул в его стихах.

Когда прочел их, вспомнил о деньгах,

А денег нет, и лоб мой мокр от пота.

Ответ римского друга

Целый день брожу по улицам, глазея.

В Риме осень. Все мертво. Все одичало.

Туча черная висит над Колизеем,

Неизвестно, что бы это означало?

Льется дождик. Небо платит недоимку.

Жалко, льется не на пашню, а на камень

В тех горбатых переулках, где в обнимку

Мертвецы твои стоят с особняками.

Помнишь дом, где мы не раз с тобой бывали?

На лужайке облысевшей травка вянет,

Не осталось даже праха от развалин,

А меня туда все время что-то тянет.

В этом доме ты когда-то был счастливым,

И элегию читал о Джоне Донне,

И плоды желто-зеленые оливы

У хозяйки смуглолицей ел с ладони.

Где веселая хозяйка? Где маслины?

Нам остался лишь пустырь за поворотом.

Безусловно, позади одни руины,

Но руины все же лучше, чем пустоты.

Только женщине идет непостоянство,

Мы же любим то, что в юности любили.

Кто придумал, что отечество – пространство?

Это мы с тобою родиною были.

Ты мне пишешь, чем в империи томиться,

Лучше жить в глухой провинции у галлов,

Только стоит ли с отъездом торопиться,

Ведь империи сто лет как не бывало.

Рухнул Рим, никто не помнит точной даты.

Вот и спорим, и проводим параллели…

Всюду те же кровопийцы и солдаты,

Кровопийцы и ворюги, мой Валерий.

Лучше сам ты возвращайся, путь недолог.

Мы с женою заждались тебя в столице.

Неужели так уж важно въехать в город

На четверке в триумфальной колеснице?

Мимо каменной стены, священной рощей,

Где стоят легионеры в карауле…

Мне-то кажется, на кухне нашей проще

О Назоне толковать и о Катулле.

Воск застывший на странице старой книги,

Гости, спящие вповалку где попало.

Всюду пепел, на полу огрызок фиги,

На столе вишневый обод от бокала.

А когда отмерит время Хронос гулкий,

Проводить тебя сумеет старый Постум.

Вместе выйдем на последнюю прогулку

И отправимся на твой любимый остров.

1950–1970

Слово

В начале было Слово

Евангелие от Иоанна

Стертой монетой упало слово,

А я хочу поднять его снова,

Чтоб все увидали блеск металла, —

Для этого жизни должно быть мало.

Родилось слово, как правда, голо.

Оно трепетало, как в небе голубь.

И шли за ним на смерть и на голод.

Звучало слово в сердечном стуке

И вдруг попало убийце в руки.

Там, где орудовал вор кастетом,

Его находили по всем приметам.

Оно прикрывало хватку воровью,

Себя покрывало грязью и кровью.

И вор по свету пустил фальшивку,

Из слов похожих скроив подшивку,

Была подхвачена мысль ханжами

Издать миллионными тиражами,

И слово трепали в богатых дачах,

В дешевых радиопередачах,

И слово твердили в речах елейных,

Повседневных и юбилейных.

И слово жирело и разбухало,

Осточертело всем… и упало.

Стертой монетой упало слово,

Кому как не нам поднять его снова.

* * *

Стояли дома,

Как книжек тома,

А окна – как строчки,

А трубы – как точки,

И мы, брат, с тобою

Тех книжек герои,

И мы про себя

Их читали без скуки.

Такую бы книгу

Редактору в руки.

Струхнул бы редактор,

Подвел бы итог,

Сказал бы, что автор

От жизни далек

Ночной поезд

Плетется поезд еле-еле,

У полустанка грязь и снег.

С рукою за бортом шинели

Стоит недвижно человек.

Ложится тень от монумента,

Вширь раздается и в длину —

На нас, на лес, на рельсов ленту,

На всю бескрайнюю страну.

Мы от нее упрямо едем,

Блестит в окно луны оскал.

Уныло пьяные соседи

Поют про озеро Байкал.

Что за беда у них? Спроси их.

А в песне той разгул и стон,

Как будто пьяная Россия

Вместилась вся в один вагон.

Как будто их судьбой суровой

Сдавило всех, скрутило в жгут,

Как будто в бочке омулевой

Сейчас все вместе поплывут.

Но не уйти от жуткой тени.

Она ползет. Сгустился мрак.

И только не смолкает пенье,

Гимн безграничного терпенья, —

И было так… И будет так.

А впрочем, что мне сердце гложет?

Уймитесь, мысли-палачи.

Еще и не такое может

Вдруг померещиться в ночи.

Должно быть, это все от стука,

Уж так в дороге повелось,

Что навевает песня скуку,

Тоску наводит стук колес…

К утру, не разобрав постелей,

Уснут соседи пьяным сном,

И лишь пришибленные ели

Маячить будут за окном.

* * *

Примета времени – молчанье,

Могучих рек земли мельчанье,

Ночей кромешных пустота

И дел сердечных простота.

Как обесценены слова…

Когда-то громкие звучанья

Не выдержали развенчанья.

Примета времени – молчанье.

Примета времени – молчанье.

Предпраздничная кутерьма…

Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,

Бесчинствует на перекрестке.

Стоят такси, оцепенев,

И не мигают светофоры,

По главной улице в стране

Проходят бронетранспортеры.

Проходят танки по Москве,

И только стекол дребезжанье.

Прохожий ежится в тоске.

Примета времени – молчанье.

Мысль бьется рыбою об лед,

И впрямь, и вкривь, в обход, в облет.

И что ж – живой воды журчанье

Сковало льдом повсюду сплошь.

Мысль изреченная есть ложь.

Примета времени – молчанье.

* * *

Наивный Гамлет хочет цепь разбить,

Взять два звена из всей цепи сомнений,

Но мир не знает роковых мгновений,

Не существует «быть или не быть» —

Вот в чем разгадка наших преступлений.

* * *

Поэзия жутка, как Азия,

Вся как ночное преступление.

Души и тела безобразия

Дают в итоге накопления.

В ночном лесу, в кустах репейника,

Разбойник режет коробейника.

На окровавленное лезвие

Гляжу, терзаю, рву и рушу,

И в сотый раз в огонь поэзии

Швыряю собственную душу.

Воссоздается и сжигается

Душа, и вновь воссоздается…

А в результате получается,

Что ничего не остается.

Вернее, остается пошлая

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.