Уличная красотка

Ах, Нина, Ниночка, Нинель.

У учительницы младших классов Нины

Под ресницами тепло и бирюза,

А в эту ночь ее глаза – аквамарины,

От которых отрывается слеза.

И купаются в ней лебедями двойки,

И квадраты превращаются в круги.

А потом она дотянется до койки

И забудет про зарплаты и долги.

Ах, Нина, Ниночка, Нинель…

Страна направит и заплатит.

Есть три пути: один на паперть,

Другой – на сирую панель.

А третий, Ниночка, Нинель?

Душа кричит истошно: «Хватит!»

Но дети празднуют капель…

Ах, Нина, Ниночка, Нинель.

У учительницы младших классов Нины

Все – от ласточки до певчего сверчка.

И доска за ней черней, чем гуталины,

Пишет: «С днем рожденья, Ниночка!»

И когда к груди притянет все букеты

И расставит в банки все до одного,

Вдруг захочется давиться сигаретой —

Не хватает только от него.

Ах, Нина, Ниночка, Нинель…

Страна направит и заплатит.

Есть три пути: один на паперть,

Другой – на сирую панель.

А третий, Ниночка, Нинель?

Душа кричит истошно: «Хватит!»

Но дети празднуют капель…

Ах, Нина, Ниночка, Нинель.

1999 год

«Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва…»

Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.

Ее метла пинками мечет в кучи.

Но, глянь, один листочек злополучный

Еще не брошен ветру в жернова.

Не постарел еще? А может, страшно —

вниз?

И оттого трясет, как в лихорадке?

В кору вогнав по щиколотку пятки,

В последний раз – его эквилибрис.

Попридержись, циркач осенний, не сорвись,

Дождись, когда арена станет белой.

Я, как и ты, мечусь осатанелый

И без конца заглядываю в высь.

Когда же снег? Когда пожухлые цвета

Накроет залп снегов, и с них – довольно?

Тогда, пожалуй, можно добровольно

Слететь замерзшей бабочкой с куста.

Чтоб кувырком, как шут, барахтаясь —

крутясь,

В ее окно ударить и с досадой

Вдруг заорать: неужто вы не рады,

Что выпал снег, что я не втоптан в грязь!

Что я лечу, что я покуда не упал,

Ведь завтра мне до окон не подняться —

Седая хмарь меня запишет в святцы,

Освищет ветер мой осенний бал.

И понесет меня с карниза на карниз,

И будет бить о каменные стены,

Крича мне: ты – простой, обыкновенный,

Бессовестно прорезавшийся лист!

Ложись же в снег, циркач бульварный,

дворовой,

Не доводи старуху до падучей! —

Листва давно послушно сбилась в кучи,

Попряталась, укрылась с головой.

Довольно с них. Пускай судачит воронье.

Давай, листок, в стекло к ней постучимся.

Минуту, две… Простимся и умчимся,

Разбросанные, каждый за свое.

А после нас замрут ледяшками слова,

Что нынче – снег. Что вовсе нам

не грустно.

Решим на том, что в этом доме – пусто.

Все сожжено до углей, как дрова.

Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.

1986 год

Одно собрание 1970 года

Коллектив здоровый мутим, травим мы,

Как мы смели, подлецы!

Взвился с места комсомолец правильный,

Закивали одобрительно «отцы».

– Вот, слыхали, воют «быдлов-роллингов»,

Нам ни спать и ни учить под вой! —

И президиум сверкнул очами кроликов,

И, казалось, выкрикнул: «Конвой!..»

Замер сход. Застыли оборванцами

Трое мы – бродяги на балу.

И, вчера еще довольный танцами,

Факультет в пылу клеймил «хулу».

Конница идейной жандармерии

С шашками речевок наголо

Вырубала нас, чтоб не намерились

Повторить подобное падло.

Господи, да вы ли это, девочки?

Мужики, да вы ли это тут?

Кто он вам? В припадке к небу вздев очки,

Тыча в нас, командует: ату!..

Кто он, наставляющий так истово

Нас заткнутся впредь и вас – смолчать? —

С расстоянья пушечного выстрела

Мастер выявлять и обличать.

Нас тогда оставили, не выгнали.

Видно, нам написано на лбу.

Руки все согнули, руки выгнули —

И решили, стало быть, судьбу.

Мы потом давились дымом «шипочным».

Был осадок горек и тяжел.

Узнаю с тех пор я безошибочно

Всех, кто на собранье не пришел.

1984 год

Она – не моя

Бокал все полней и полней,

А в стенке бокала я с ней отражаюсь. Я с ней.

Она – не моя.

Она убежала от мужа. Ушла, уползла, как

змея.

Она положила себя,

Как битую карту, рубашкой помеченной

вниз.

Она – не моя.

И ночь для нее на сегодня не больше чем

просто каприз.

Громко и неслаженно

Оркестрик про любовь проголосит.

Зачем она со мной – неважно.

Зачем я с ней – поди, спроси.

Про завтра не хочется знать.

Ей хочется сладкого – надо в него поиграть.

Она – не моя.

Ей надо вернуться назавтра, не зная, не помня,

кто я.

А я не хочу потерять,

И взять насовсем я ее не могу, не хочу.

Она – не моя.

А все-таки виснет рука и плывет у нее

по плечу.

Громко и неслаженно

Оркестрик про любовь проголосит.

Зачем она со мной – неважно.

Зачем я с ней – поди, спроси.

1995 год

Осень

Оставляю в бушующем лете

Я тебя навсегда. Навсегда.

Как в сгоревшей дотла сигарете,

От огня не оставив следа.

Но в казенных гостиничных шторах

Уцепилась и прячется лень.

В них расплачется осень так скоро

На стекле. На стекле.

А в глазах, как в море синем,

Солнце на плаву.

Бьется на плаву и слепит.

Листья календарные пустые рву

Под несносный городской лепет.

Как усталыми звездами шают

Отслужившие службу слова.

Их, конечно, сотрет и смешает,

Если выудит, злая молва.

Отзвенит и ударится оземь

Шепелявое слово «прощай»,

И расплачется желтая осень

На груди у плаща.

А в глазах, как в море синем,

Солнце на плаву.

Бьется на плаву и слепит.

Листья календарные пустые рву

Под несносный городской лепет.

Оставляю в бушующем лете

Я тебя навсегда. Навсегда.

Как в сгоревшей дотла сигарете,

От огня не оставив следа.

И всезнающий ветер хваленый

Не собьется к зиме на пути,

И любовь, как горящие клены,

На душе облетит.

1999 год

Пароходишко

Вот он – пароходишко бумажный,

Ходит он от берега ко дну.

В луже, там, где дом многоэтажный,

Где она пройдет, перешагнув.

Флагом всполохнет ей или дымом

И гудит-дудит во все гудки.

А она опять нарочно мимо,

Прячется в кудряшки-завитки.

Рвется, будто пес, порвав ошейник,

Голос, осмелевший от темна.

Полночь. И мы терпим с ним крушенье

В луже, где распрыгалась она.

К трапу мне! И прямо на восходе

Прочь уплыть в далекую страну!

Надо бы. Да только пароходик

Ходит вдаль от берега ко дну.

А потом, когда просохнут лужи

И наступит зной, того гляди,

Станет он сухим листком ненужным

И на первом ветре улетит.

Близко ли, далеко ли – неважно.

Где никто его не узнает…

Белый пароходишко бумажный

Вдоль по борту с именем ее.

1998 год

Пароходишко колесный

Пароходишко колесный —

Сто заплат на оба борта —

Катеров папаша крестный

В семь часов уйдет из порта.

И, как боцман дым табачный,

Монотонно и привычно,

Станет воду чавкать смачно

И гудком прощаться зычно.

А портовые зеваки

Посчитают: киносъемка.

И потянут слухи-враки,

И развяжут рты-котомки.

Посмеется хором пристань,

Потолпится и позлится:

Мол, катаются артисты,

А вот нам не прокатиться!

А еще на шлейф из сажи

Берег вылупит бинокли,

И малец в панаме скажет,

На кулак мотая сопли:

– «Когда вырасту я взрослый,

Я в такой не сяду даже —

Пароходишко колесный —

Мало хода, много сажи!»

Даст затрещину мамаша

Малолетке кипешному

И ресницами помашет

Пароходику смешному.

А малец, с обиды плача,

Впредь усвоит быстро-просто,

Как решаются задачи

В интересах пароходства.

Только я в молчанье стисну

Ржавый поручень причальный —

Я один на всю на пристань

Знаю: рейс его – прощальный.

Не к актерам и актрисам

Тащит латаное днище —

Он отплавал, он приписан

К корабельному кладбищу.

А еще сквозь мысли-блудни

Память выстрелит дуплетом:

Вот на этом самом судне

Мне хотелось вокруг света.

Никакой был шторм не грозен,

Но пробило время склянки,

И мечту мою увозят

Вдаль на вечную стоянку.

1987 год

Патефон

Вы не фея, не миледи

И не кукла, но

Ваши кудри шеей лебедя

Льнут к груди хмельно.

Вы – танцовщица из бара,

Южной ночи визави.

Для гулянки вы не пара,

Но вы пара для любви.

Вы не ведьма, не мадонна,

Не икона, но

Я плыву к вам речкой сонной

И теряю дно.

Вы бушуете, как лето,

Распускаясь и звеня,

И на сердце у поэта

Сладко вьетесь, как змея.

Нас мотает, бьет и кружит,

Как осенний лист.

Я – над небом. Вы – над лужей.

И то вверх, то вниз.

И над миром полуночным,

Презирая маету,

Мы разбрасываем клочья —

Нашу с вами красоту.

Дрожит, дрожит в глазах у вас

слезинка,

И вечер наш пошит, как пестрый

балахон.

А жизнь, а жизнь играет, как

пластинка.

А время, время, время – патефон.

2006 год

Побрякушка

Хоть на палец или в ушко,

Поощряя красоту,

Я куплю вам побрякушку

В промежуточном порту,

Где по-русски, не считаясь,

Я куплю любой ценой,

Чтоб на вас она болтаясь,

Хоть чуть-чуть дышала мной.

Вам – как по снегу полозья —

Палец ей окольцевать.

Но слетит, ударит оземь

И забьется под кровать,

Потому что у торговца

Нехорошая рука:

Он дарить не чаял вовсе —

Он продал наверняка.

Он продал. А сам смеется,

Тормоша ее в горсти:

– Ты гляди, с другим схлестнется,

Потеряет, не найти!

Ты возьми еще хоть пару —

Испытаешь не одну.

Я отдам почти задаром

И, поверь, не обману.

Я о нем, как о болезни,

Расскажу вам, покривясь,

Чтоб, когда кольцо исчезнет,

Оправдались вы, смеясь,

Чтоб как лучшую подружку,

Коль останетесь одна,

Вспоминали побрякушку.

Побрякушку – грош цена.

1995 год

Подсолнух

От жары затих, не дышит вечер сонный.

Дом когда-то был, я помню, угловой,

Где на изгородь уставился подсолнух

И кивает мне ушастой головой.

Гаснет пламя, и ломают руки спички.

Кольца дыма повисают за плечом.

Дом чужой, но да послушные привычке

Пальцы шарят по карману за ключом.

Эй, подсолнух, как ни пялься,

не узнаешь —

Ты живешь на свете только первый

год.

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, зря

киваешь —

Каждый третий здесь меня не узнает.

Тянет душу, как сиротская гармошка,

Дверь не скрипнет – как к воротам

приросла.

Эй, подсолнух, покивай еще немножко —

Мысли кругом, будто лодка без весла.

Пособи мне – стукни стеблем прямо

в раму,

Бей, покуда растеряешь семена.

Эй, подсолнух, желторотый, глупый самый,

Ты махни мне, если выйдет не она.

Эй, подсолнух, что увидишь на дороге,

Глаз тараща от темна и дотемна?

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух

длинноногий,

Не идет ли где по улице она?

Новой краской, видно, крашены ворота,

И мальчишки с крыш глазеют наверху.

Эй, подсолнух, оборвут тебя в два счета —

И не сыщешь по дороге шелуху.

Одногодки, сорванцы и шалопаи

Хитро шепчут и мотают головой.

Эй, подсолнух, видишь, мне один кивает?

Самый шустрый среди них, конечно, твой!

Эй, подсолнух, зря ты, видно,

лупоглазый,

С любопытством шею тянешь

за плетень.

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух,

слышишь, сразу

Головы своей лишишься в тот же день.

1983 год

Попутчица

Колеса бьют по стыкам перегона

За солнцем, оседлавшим косогор,

И в свете ночника купейного вагона

С попутчицей мы строим разговор.

Мелькают за окном платформы станций,

Считающих минуты тишины,

И фразы ни о чем устраивают танцы

Смешно и неуклюже, как слоны.

Испытаны все методы и средства,

Но гаснет безнадежно разговор,

И час назад еще удачное соседство

Грозит молчаньем выстроить забор.

Но вдруг девятым валом откровенность

Нахлынет и затопит с головой,

И чопорное «вы», и глупая степенность

Друг другу расхохочутся впервой.

Кто мы теперь – кому какое дело? —

Попутчики и пленники дорог.

И шутим мы: вот так в раю Адам и Ева

Свой первый начинали диалог.

Летит состав, гудком взрывая темень,

На небе дымом вычертив вопрос:

С какой же ты цепи тотчас сорвалось,

время,

И бешено несешься под откос?

1985 год

Послушаем магнитофон

Погода – дрянь. И на дороге гололед.

Шныряет «дворник» по стеклу туда-сюда,

взад и вперед.

Вот кто-то машет мне. Пожалуй, подвезу.

Я – не такси, но для нее готов на всем газу.

Остановлю. Спрошу у ней перед

капотом:

Согласна ли на самый дальний перегон?

Ах, этот холод… Этот транспорт

по субботам…

Садись, послушаем магнитофон.

Мне лекарь – музыка, и ночь – всему судья.

На красный свет мой путь опять среди житья —

бытья.

На самых диких виражах мотор не глох —

Машина хочет жить как я: на двух, а не

на четырех.

Как хорошо, что в эту ночь могу

помочь я,

Кто непогодой с теплым домом разлучен,

Кто в свете фар моих всплывает только

ночью.

Садись, послушаем магнитофон.

Ну обругай, ну назови меня: лихач.

Нарочно нервы тереблю твои, пуская вскачь.

Гоню затем, чтоб нам не в спину смерть,

а в лоб,

И чтоб из музыки тебя сейчас ничто

не отняло б.

Кори меня, но не исчезни в вихре

мутном

По воле прочих невезений и препон.

Я отпущу педаль, но только рано утром.

Садись, послушаем магнитофон.

Я от тебя на полдороге без ума.

Гасите рыжие зрачки скорей, в ночи дома.

В поклоны рабские ослепших фонарей

Наплюй, машина, светом фар, рубя их

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.