Колумбийская балалайка

– Всем тихо! – скомандовал Леха. – Сбежать было бы неплохо, отец, но как?

– Мужики, – снова затянул Вова, – а, мужики…

– Слушай, иди… – Леша подумал. – Иди посмотри в пакете, может, курево найдешь. Ты соображаешь, отец, у них у каждого по стволу! Как бежать?

Миша хотел было взбрыкнуть по поводу того, что кого-то откомандировывают копаться в его пакете, но потом махнул рукой.

– А если взаправду им нужен один? Других перестреляют, – сказала Люба, и в ее глазах опять заблестели слезы.

– Народ, гля, че я надыбал! – страшным голосом вдруг заорал Вовик.

Агент “Неваляшка”

Мне виделось, что морская прогулка – чуть ли не счастливая случайность, дававшая отсрочку неизбежной развязке или даже снимавшая ее неизбежность, что на катере я уведу “персону” из плотного, сужающегося кольца… Колумбия-то рядом, точка изъятия – в двух шагах… Оказалось, все не так. Оказалось, что прогулка была умело сконструирована. Очень умело. И финал ее застал меня врасплох. Времени не хватило отправить донесение, и это самое скверное в создавшейся ситуации. Хотя одно положительное обстоятельство все же имеет место быть: “персона” подконтрольна, я рядом с ней. Отпускать ее от себя никак нельзя. А надо изо всех сил играть залегендированную личину. И носа из-под нее не казать. Быть именно тем человеком, за кого я себя выдаю. Поступать как этот человек. Говорить как этот человек. Даже думать. Чтоб ни у кого не возникло и тени сомнения. И вот почему.

Как неведомый противник сумел так лихо подчинить себе “форс-мажор”? Пьянка – материя капризная, может повернуть в любую сторону. Хорошо, пускай катер и панамец были нам подсунуты. Но ведь вторую половину ночи и до десяти утра Энрике в рубке не было! Катер вели пьяные люди, по своей вроде как прихоти поворачивая штурвал. И выйти точно к месту атаки не могли. Такого не бывает. Значит, напрашивается вывод: все-таки катер оказался там не случайно. Кто-то доложил на берег о курсе “Виктории”… Выходит, кто-то из нашей компании? Кто? Вот почему его сразу не отделили от нас, я понимаю. В лицо его знают, как говорили охранники, только двое: дон Мигель, он же Маэстро, и дон Эскобара, он же Падре.

И еще одно. По крайней мере, вопрос о том, из какой хреновины подбили “Викторию”, можно считать отпавшим. Подозрительный железный ящик, который солдатня погрузила в грузовик вместе с нами, очень сильно смахивал на родимый ракетный комплекс “Тритон-210”, предназначенный для точечного поражения целей любого масштаба. И если у моего противника имеются такие возможности…

Ладно. Назовем определение мистера Икса задачей номер два. Именно поэтому мне сейчас нельзя раскрываться. Пока у меня есть фора: он (или она?) понятия не имеет о моем существовании. А задача номер один – прежняя: “персона”, ее сохранность, подконтрольность и спасение.

Кто-то сидел на циновках, кто-то стоял, наклонившись, но все рассматривали находку Вовика. То, что он обнаружил в пакете.

Доллары. Увесистая пачка, завернутая в мокрые Мишкины плавки. Мишка шумно поскреб пятерней бритую голову и смущенно хихикнул:

– Штука там. Точняк. Я и забыл, как сунул. Хе, надо же! Подмокли, зелененькие…

– Ну что вы делаете? – рыдающим голосом спросила Люба. – О чем вы говорите? Надо же что-то делать, мужики вы или тряпки?! Ну придумайте что-нибудь! Нас же убьют! Бежать надо!..

– Может, подкупить охрану? Здесь это большие деньги, – не обращая на ночную подругу внимания, предложила Татьяна.

– Хрена, – отрезал Мишка, – они бабки чисто себе заберут.

– Татьяна, ты бы не отвлекалась, слушала, о чем они там говорят… – всхлипнула Люба.

Татьяна молча отошла от тесной группки соотечественников.

– Правильно, – одобрил Борисыч, – не помешает. Что все-таки делать будем?

– Кормить и выгуливать нас не станут, – задумчиво протянул Алексей. – До приезда ихнего пахана дверь не отопрут. На фига? Значит, надо, чтобы они открыли дверь. Эти двое.

– Нет, я так больше не могу, не могу… – вновь заплакала Люба.

– Ты хочешь сказать – напасть и обезоружить. – Борисыч снова нацепил кепку на голову. В глазах его замерцал непонятный огонек.

– Это что, тюряга? Во засада… Какое сегодня число, а, ребята? – вдруг обеспокоился Вовик.

– Увянь, ботаник, бля! – гавкнул на него Михаил. – Вы че, мужики, в натуре свинитить отсюда собрались?

Алексей ответил:

– А чего гадать – “стрельнут, не стрельнут”? Эх, как бы их дверь заставить открыть…

– Ты занимался чем или на силу надеешься? – спросил Борисыч у Лешки.

– Мордобоем в Мурманске занимался по малолетке. Ну вообще-то на корабле ребята показывали кой-чего. Боцман у нас самбист был. Учил помалу, от не фиг делать. А сила… Чего сила? Не обижен вроде. – И, подумав, добавил: – Двоих вырублю. С виду они тут все хлипковаты.

Вернулась Татьяна.

– Молчат, будто уснули. Побег задумываете, слышу.

– Какое сегодня число? – опять влез Вовик.

Но на Вовика теперь внимания обращали не больше, чем обращают, скажем, на радиоточку, которая гнусаво мямлит что-то в углу на кухне.

– Ребят, вы серьезно? – Теперь этот вопрос поступил от Любы.

Агент “Неваляшка”

Другого выхода пока нет: необходимо убедить их бежать, потому что я знаю: боевикам действительно нужен только один из нас. И не сомневаюсь, кто именно: моя обожаемая “персона”. Потому что это уже перебор – заваривать такую кашу из-за кого-то еще. Другие – лишь опасные свидетели в игре на большие ставки, и жалость в ее правила не входит. Меня и еще четверых расстреляют (пардон, может, всего лишь троих, так как один (или одна) предположительно из команды соперников). Поэтому если и суждено умереть – впрочем, моя работа предусматривает постоянную готовность к такому исходу, – то прежде надо использовать все шансы выжить. Я вижу на данный момент единственный шанс: побег до прилета Маэстро на базу.

Необходимо убедить остальных. Но инициатива должна исходить не от меня. Или не только от меня. Если в команде имеется засланный казачок, то нельзя обращать его внимание на себя. Он наверняка раскроется, если попытается помешать побегу. И тогда я его увижу. И упредительно зайду со спины.

– Это, Леша, глупости из фильмов – все эти заболевшие животы и доллары за глоток воды, – говорил Борисыч. – Не сработает. Не идиоты же нас пасут. Надо иначе действовать… Конечно, стопроцентный план мы не изобретем, но с высокой вероятностью удачи, думаю, придумать в состоянии.

– Чего-то придумал? – быстро спросил Мишка.

– Да, забрезжила одна идейка. Так, пока только эскиз…

– Ну, говори, говори, – подбодрил Алексей.

– Скажу, конечно. Представим себе этих людей, что поставлены нас охранять. Психологию часовых, так сказать…

– Отец, давай сразу по делу, а? – Лешка притопнул ногой в замшевой туфле.

– Не всегда нужна спешка, Леша, не всегда, – размеренным менторским тоном ответил Борисыч. Будто время тянул. – Итак, они не боятся нас, безоружных и с виду бестолковых, зато очень боятся своих главарей. Это банда, и законы у них суровые, расправа быстрая.

– Батя, а ты не из тамбовских пацанов будешь? – хохотнул Михаил.

– Часовым наверняка дано строгое предписание не открывать камеру, – пропустил его слова мимо ушей старик. – По крайней мере, без разводящего. Без, так сказать, начальника караула. Старшего, иными словами. Или, возможно, открывать только в присутствии имеющегося на данный момент главаря. Или по прибытии так называемого Маэстро.

Алексей демонстративно тяжело вздохнул, но промолчал.

– И даже сотня долларов за стакан воды, что ты предлагал, не заставит их отпереть дверь. Потому что, узнай об их проступке старший, они могут потерять гораздо больше.

– Смотри главу о суровых расправах в банде, – вставила Татьяна.

Борисыч с укоризной бросил взгляд на девушку и продолжил:

– Однако мы можем использовать то обстоятельство, что, по их мнению, этого загадочного Маэстро интересует только один из нас и они не знают, кто именно. Но они уверены, что этот неизвестный представляет для Маэстро огромную ценность.

– Ну и что, что? – прорвалось у Алексея нетерпение.

– А теперь я перехожу собственно к плану…

Аккорд четвертый

Искусство убегать

Легкий двухмоторный спортивного класса самолет поднялся с аэродрома в пригороде Медельина. Его пассажир бросил взгляд на удаляющееся летное поле аэроклуба “Новая Гранада”, принадлежащего семье дона Асприлья – семье, близкой его собственной не только общими интересами и делами, но с недавних пор и кровно. Месяц назад они породнились. Свадьба его сына Антонио и Хуаниты, дочери дона Асприлья, прогремев оркестрами и фейерверками, отшумев фонтанами вина и заздравных криков, упрочила давний деловой союз семей.

Пассажир самолета всегда ценил хитрого и удачливого Асприлья-старшего, умевшего балансировать на тонкой ниточке между законом и тем, что законом преследуется, умудрявшегося приятельствовать с официальной властью и властью подлинной и наживать на этой дружбе капитал. И балансировал он столь ловко, что нет-нет да и возникнет подозрение: а уж не заключил ли старый прохвост контракт с самим Дьяволом?..

Пассажир, он же Мигель Испартеро, тот, кого некоторые называют Маэстро, отвернулся от иллюминатора. В следующий раз он посмотрит на землю уже на подлете к базе Диего Марсиа.

Кроме пилота, с доном Мигелем летели двое телохранителей. Он мог бы обойтись без охраны в этом простом путешествии, но сегодня секьюрити должны будут сопровождать еще одного человека, ради которого, собственно, путешествие и было затеяно. И не только путешествие. Он мог бы не лететь сам, а послать любое доверенное лицо, того же Антонио например, которому пора заканчивать с медовым месяцем и возвращаться к делам. Однако Мигелю позвонил сам дон Эскобара, тот, кого некоторые называют Падре, и попросил все сделать лично.

Заинтересованность Падре в этой русской особе возрастала с каждым днем. Мигель, один из немногих достоверно знающих, для чего она понадобилась боссам, был, разумеется, польщен, что его берут в новое, сулящее хорошие перспективы дело, но с другой стороны – из подвала тянуло холодком. Да, из того мрачного подвала его сознания, где притаились предчувствия, предрассудки, необъяснимые страхи и память о том, чего никогда не было, отчетливо веяло холодом. Дон Мигель ощущал этот холод с тех пор, как его втянули в это предприятие. А ведь раньше всякий раз, когда накатывало это леденящее покалывание в теле, впереди непременно поджидали неприятности. Незаурядной интуицией, видимо, наградила его бабка, которая однажды предсказала землетрясение в родном Бунавентуре и тем спасла жизнь себе, близким и поверившим ей соседям. Так гласит семейное предание. Дон Мигель тоже привык доверять своей интуиции. Но… Его втянули в дело с русскими, и отказаться он не мог. А если б и мог… то все равно бы не смог. Потому что банк в случае удачи можно сорвать преизрядный, и он никогда себе не простит, что упустил такую возможность.

Дон Мигель вылетел на два часа раньше запланированного, отменив в высшей степени важную встречу с одной шишкой – членом правительства. Поступать столь опрометчиво, может быть, и не следовало, но он захотел поскорее покончить с русскими, сбросить с себя ответственность, перестать думать об этом и избавиться от неприятных, давящих ощущений.

– …Я не перебивала, пока вы обсуждали, но вот вы сказали… Вы не оговорились, назвав это, – Татьяна взмахнула руками, – гауптвахтой?

– Я думаю, – кивнул козырьком Борисыч, – что здание строилось как гауптвахта, а не как тюрьма. Если б, Танечка, планировалась тюрьма, дверь не поставили бы столь непродуманно. Вы заметили, что она открывается внутрь? Рискованно для острога, не находите? А для “губы” сойдет. Далее…

– Да погодите вы с беседами, е-мое, – возмутился Алексей. – Никак все обговорили? А если у меня что сорвется, на кого надеяться? На Мишку? Мишка, ты можешь чего?

Михаила заметно коробило от “Мишки”, но он решил до поры задвинуть эту тему. А на вопрос ответил, что, мол, не спецназ, но в шар могу закатать реально. И с нажимом добавил: “Кой-кому”.

– М-да, – покачал головой Алексей.

– Я тебя подстрахую, – вдруг вызвался Борисыч. – Хотя гарантировать ничего не могу: возраст.

– А ты что, дедуля, часовых снимал? – К этому времени в разговоре участвовал и Вовик, и к нему теперь даже иногда прислушивались.

Борисыч смущенно крякнул, потер пальцами губы, повел головой:

– Снимать не довелось. Самого меня снимали как часового – это да, было. Спасибо, живым оставили.

– В войну, что ли? – обалдел Вовик.

– Именно что в войну, – усмехнулся Борисыч.

– Так сколько ж тебе лет, батя? – изумленно вскинулся Михаил.

– Так много. По молодости меня снимали… а на закате сам вот собрался. По кругу ходим, едрить ее в кольцо…

– Стойте! – вскрикнула Любка. – Сколько прошло? – И сама посмотрела на часы, которые только у нее и имелись. – Полтора часа. Через два, ну, то есть уже через полчаса, наших часовых сменят. Понимаете?

И она замолчала, закусив костяшки больших пальцев.

– Она права, – посерьезнев, поднялся с циновки Борисыч. Аккуратно, а на самом деле нервно отряхнул брюки и рубашку от налипшего мусора. – Новые могут и не быть уверены, что Маэстро нужен лишь один из нас. Начинаем!

Настала тишина, будто, дернув рубильник, выключили все звуки. Тишину нарушила Татьяна:

– Мне вдруг в голову пришло… Мы не подумали вот о чем… Если нас ждали здесь, значит, нас завезли сюда… А кто завез? Энрике? Но почему тогда его убили?

Любовь открыла было рот, чтобы ответить, но передумала.

– Вот потому и убили, что свидетелей мочат. Отработал свое – и привет, – охотно поддержал беседу Михаил – не исключено, чтобы оттянуть время их смертельно опасной затеи. – Как и у нас. Панамец, сука, и пил небось, чтоб мы фишку не прорубили.

– Ребята, – заканючила Люба, – время…

– Все, конец базарам, – твердо сказал Алексей. – По местам.

Хорхе поглядывал попеременно то на часы, то на клюющего носом Пабло. Хорхе не знал, кто их меняет, и молил Бога, чтобы не Хосе с Раулем, эти недоноски, которые любят составлять пару. Которым самое место на банановой плантации, а не в боевом подразделении. Они, эти два идиота, без приказа свои грязные задницы не поднимут. А если вовремя им не прикажут, так Хорхе и Пабло проторчат на этой вонючей ступеньке вонючего крыльца дьявол знает сколько. Прости, Господи, что поминаю нечистого всуе. Но мы и так опоздали на первый тайм, а играют на кубок Либертадорас “Сан-Паоло” и “Бока Хуниорс”, – вчера не посмотрели впрямую, так хоть в записи бы увидеть…

Хорхе в очередной раз расстроился из-за того, что не додумался запрограммировать видео на запись матча. Какая промашка…

Он не в первый раз поднялся с единственной, но высокой деревянной ступеньки, добрел до угла гауптвахты, выглянул. Никого. Никто не двигался к их посту. Самое пекло, все сидят в казарме, в холодке. Сиеста.

Он собрался продолжить замысловатое ругательство, но вовремя вспомнил про обет, который наложил сам на себя после излечения от очередного триппера, – не сквернословить два месяца. Горестно вздохнув, Хорхе вернулся под козырек, вновь опустился на ступеньку, прислонился спиной к двери. Пабло будить не стал, пускай подремлет. В последнее время напарник из-за головных болей мучается бессонницей. Сказывается та вылазка в городок… как его там?.. Когда они вместе с ребятами из Ревармии захватили его и удерживали несколько дней, пока их не выбили правительственные войска. Что там стряслось, Пабло не рассказывал. Не ранили и не контузили – это факт, но головные боли он заполучил нешуточные – это тоже факт.

За дверью раздались скрежет, громкие голоса. Потом изнутри донесся истошный, протяжный вопль. И сразу же в дверь ударили с такой силой, что Хорхе вскочил со своего места. Пабло открыл глаза. В дверь забарабанили. Потом послышались крики, возня какая-то, опять крики, женский визг.

– Беспокойные эти русские, – повернулся Хорхе к Пабло.

Пабло встал, открыл “глазок”, заглянул внутрь.

– Хорхе! – изумленно выпалил он. – Святая Мария, что они делают!

Хорхе плечом отодвинул Пабло и посмотрел сам.

Единственное окошко гауптвахты располагалось как раз напротив двери. К окошку русские подтащили железный бак для дерьма, перевернули его. К решетке окна приладили чей-то ремень, свободный конец которого свисал петлей. И в эту вот петлю, с трудом умещаясь на дне бачка, ставшего его верхом, двое русских мужчин просовывали голову третьего. Тот мотал головой, исступленно кричал, вилял всем телом. Руки и ноги его, судя по всему, были связаны. Все шло к тому, что вот-вот его голова окажется в петле.

– Вешают! – с непонятной интонацией выдохнул Хорхе.

– Того самого, – убежденно поддакнул Пабло, – про кого я говорил. Точно. Мстят. Из-за него они все сюда попали.

– Нас потом самих повесят! Надо вмешаться!

– Выведем его! Потом ты постережешь его, а я сбегаю за Диего. – Пабло сорвал автомат с плеча.

– Давай так. Я захожу внутрь, ты стоишь у порога. Стреляй в крайнем случае. Сначала в потолок. В самом крайнем – по ногам.

– Вмажь им прикладом, Хорхе, хорошо вмажь!

– Разберусь…

Хорхе еще раз глянул в глазок. Голова приговоренного сокамерниками проскользнула в петлю. Один из вешателей затягивал ее потуже. После чего им оставалось только спрыгнуть и выбить бак. Медлить было нельзя.

Хорхе отодвинул засов и распахнул дверь.

– Держи его. – Перепоручив Вову Михаилу, Алексей спрыгнул с параши. Спрыгнул, едва услышал шевеление запора.

Три шага по прямой. Раздался резкий короткий лязг – удар ограничителя о фиксирующую скобу. Засов отодвинут. Сейчас будут открывать дверь. Поэтому – немедля вбок, под прикрытие двери.

Женщины стояли посреди камеры, но так, чтобы не заслонять обзор из глазка на страшную сцену повешения. Они ревели, визжали, кричали Михаилу, чтобы тот отпустил Вовика. Работали с перебором – кричать можно было что угодно, важно, чтоб по-русски, хоть “Слава КПСС”. А вот сейчас им предстоит главное. Как только отворится дверь и покажется часовой, они должны отвлечь его на себя.

Борисыч, заняв позицию в полуметре от дверного проема, сидел на корточках. “Если старик подкачает, – подумал Алексей, – все может накрыться”.

Дверь отскочила, распахнутая толчком. Женщины взревели, простерли руки навстречу пока невидимому Алексею часовому, переместились вперед и вбок, как и было задумано, перекрыв караульному обзор. “Молодец Борисыч, – проскочила у Алексея похвальная мысль, – дело придумал. То, что одного у окна не хватает, насторожило бы гадов”.

Из-за края двери выглянуло автоматное дуло. Оно ходило вверх-вниз под крики на испанском. Алексей следил за этими покачиваниями, как завороженный. Понимал, что пора начинать, но был не в силах сдвинуть себя с места. “Амба, фраер! На абордаж!” – подхлестнул он себя.

И начал.

Шаг вперед, рука летит к стволу, пальцы обхватывают нагретый солнцем металл. И – рывок на себя. Не очень сильный. С тем чтобы вторая рука подхватила автомат под магазин. И – теперь уже изо всех сил.

Алексей вложился в рывок. Вложил всю злобу и силу. Рванул так, будто за тот конец автомата держался человек из чугуна, а не из мяса и костей.

Кряжистая фигура в пятнистом камуфляже сотрясла плечом дверь и вылетела на Алексея вслед за автоматом. Мелькнули перекошенная физиономия и отделившийся от общей массы кусок грязно-зеленой материи, оказавшийся кепкой с длинным козырьком.

Человек в хаки валился Алексею в ноги, увлекая за собой и автомат, ремень которого, выпущенный на всю длину, висел у того на плече.

Алексей не мог выпустить ухваченное оружие и упал вслед за часовым, прямо на него. Караульный обрушился на пол боком, но, придавленный сверху, очутился на спине. Автомат, издав несерьезное звяканье об бетонный пол, лег рядышком со своим владельцем.

Хорхе ничего не понял. Потому что не ожидал подвоха. Хоть и не был расслаблен. Мир перекосило, оружие вырвалось из рук, плечо приняло удар, мир в глазах закружился. Едва он успел осознать, что лежит на полу, как темное пятно накрыло сверху, а живот и колени приняли на себя чужую тяжесть. Хорхе не был готов к столь коварному нападению русских, казавшихся полными олухами. Но он был готов к борьбе как таковой. Хорхе даже не думал, что ему делать, – пальцы сами вцепились в автомат, ствол которого упирался ему в подмышку. Автомат сейчас означает жизнь, а грязная вонючая гауптвахта ясно виделась Хорхе распутьем судьбы, откуда отходят три дороги: в рай, в ад и на базу, ко второму тайму футбольного матча. Где же Пабло, дьявол его забери…

Алексей перехватил у запястья метнувшуюся к оружию руку испанца (“Или ты у нас колумбиец? Да по барабану”…). Сразу же прижал локоть второй руки к полу. Не дать завладеть автоматом. Это главное. Прозвучит выстрел – и все станет совсем плохо. И так хорошего мало. Борьба затягивается. Спина и затылок Алексея в любой момент ждали приклада или выстрела. Но он ничем не мог спасти себя от угрозы сзади. Пока не управится с этим, на полу.

Колумбиец выгнулся, стремясь перевернуться и сбросить с себя русского. Алексею пришлось почти лечь на маленького, но жилистого латиноса, прижимая того к полу. Внезапно Лешка выпрямился, одновременно освобождая и приподнимая правую руку. И с короткого замаха направил кулак в украшенную короткой бородкой челюсть.

С боксерской реакцией колумбиец дернул головой, и кулак, лишь скользнув по щеке, врезался в бетон пола. Костяшки пальцев пробила боль. Алексей отдернул руку, встряхивая кисть, и увидел пальцы боевика уже в районе приклада. Каким-то неимоверным акробатическим перемещением всего тела он опустил колено на выглядывающую из камуфляжа ладонь, перекрывая ей доступ к спусковому крючку. И тут же почувствовал, что солдат выскальзывает из-под него. Борьба не просто затянулась, а немыслимо, погибельно затянулась.

Алексей не сразу понял, что произошло. Чужие пальцы накрыли искаженное натугой лицо колумбийца, скрючились, длинными ногтями впиваясь в глаза. И истошный визг, который тут же дополнился криком часового на полу: “Убей его!” – визг этот перешел в вопль.

Вопила Любка, чьи пальцы раздирали глаза солдата. Алексей освободил руки врага, которые тут же метнулись к лицу – спасать глаза, отвел правое плечо назад и уже с полноценного размаха всадил онемевший кулак в подбородок часового. И еще раз. Еще, еще. Бил до тех пор, пока тело под ним не перестало извиваться, а голова латиноса не легла бесчувственно щекой на бетонный пол.

– К Борисычу, быстро, быстро, быстро… – хрипел Алексей, стаскивая автомат с нокаутированного часового. Стаскивая и бормоча как заклинание свое “быстро”, он поймал себя на мысли, что выстрелов-то никаких не слышал. Будто все в порядке?

Пленники исходили из того, что Алексею сразу удастся завладеть оружием часового и нейтрализовать того прикладом или кулаком. А затем он переключится на второго. В задачу Борисыча входило не дать второму выстрелить даже в воздух. Если не Леха, то другие мужики должны были немедля прийти на помощь именно Борисычу. Предполагалось, что последние, едва каша заварится, бросают свой спектакль к чертовой матери и мчатся к двери…

Но вышло не так. Получилось все очень странно и глупо.

Михаил продолжал изображать из себя вешателя до тех пор, пока от двери не послышались вскрики и шум борьбы.

– Понеслась, – подсказал Вовик, чья голова красовалась в ременной петле.

– Давай за мной, – бросил ему Михаил, соскакивая с параши. И в спешке наступая на край железного бака.

Бак перевернулся и откатился. А Михаил упал, растянувшись на смердящих кислятиной циновках. Пропала секунда – одна из тех, на которые шел сейчас счет в помещении гауптвахты. Вскакивая, он услышал сдавленно-хриплое: “Урод!.. Спасите!..” – и агоническое шарканье по стене.

Обернувшись, Михаил увидел, как Вовик, схватившись обеими руками за короткий поводок ремня, подтягивает себя вверх, перебирая ногами по стене.

Секунда ушла на осмысление того, что делать, куда бежать. За эту секунду лицо Вовика заметно побагровело.

– Танька, дура! – заорал Михаил дурным голосом на бегу. – Вытаскивай этого мудилу! Бак кати под ноги!

Татьяна стояла как вкопанная, полные ужаса глаза ее были устремлены на возившихся на полу Алексея и колумбийца. Девушка, похоже, не услышала своего начальника и бой-френда.

– Вовка!!! – совсем уж диким голосом прокричал Михаил в лицо подруге, подскочив к ней и толкнув к окну. После чего уже без задержек рванул на улицу, где должен был находиться Борисыч. Впрочем, и той задержки, что состоялась, могло хватить на что угодно…

В камеру зашел всего один часовой, второй остался за порогом, и его Борисыч не видел. Как далеко этот второй от двери? Нет, далеко он быть никак не может. И решится ли Алексей? Борисыч знал, что в такие мгновения, когда твои поступки сопряжены со смертельным риском, человека парализует и вырваться из паралича не многим удается – несмотря на понимание того, что действовать надо, что иначе нельзя.

Алексей провел атаку молниеносно. Теперь и ему нельзя было медлить. Борисыч пружиной вышел из сидячего положения и выпрыгнул на улицу.

Если б он не прокручивал в мозгу свои действия, то мог бы и растеряться. Ему было неизвестно ни положение противника, ни его габариты, ни то, как и в какой готовности тот держит оружие. Но Борисыч настроил себя – что бы ни было, даже если дуло смотрит в его сторону, он летит на автомат. Сам часовой его интересовать не должен.

Чего Борисыч не знал, так это того, насколько сильно болит у Пабло голова. Снотворные таблетки ночью спасали от бессонницы, но днем – от жары, что ли? – голова раскалывалась. Будто левую половину черепа кто-то отколупывал изнутри. Каждую ночь Пабло держался до последнего, надеясь, что сон придет сам собой, но потом не выдерживал и глотал чертовы пилюли. Все из-за старой монахини, которую он, видит Бог, случайно застрелил в том чертовом городишке. Первым ворвавшись в тот чертов дом, откуда раздавались одиночные, но очень досаждавшие воякам выстрелы из какого-то допотопного ружья, он стал палить по всем силуэтам без разбору. Кто ж виноват, что среди них оказалась монахиня. Виноват старый идиот, который от наводнившей город пальбы окончательно рехнулся и сорвал со стены охотничью одностволку.

Успокоиться Пабло с тех пор не мог. Он никогда никому не признавался, как боится попасть в ад. Раньше он надеялся, что ему простится пролитая кровь – как воину, делающему свое дело, которое кто-то должен делать в этом мире, и как примерному прихожанину, не скупящемуся на пожертвования. А кто простит ему служительницу Господа? Как ему вымолить прощение, какими приношениями откупиться? С того самого дня монахиня, прошитая автоматной очередью, являлась каждую ночь, и ночи превратились в кошмар, а дни – в головную боль.

Не знал Борисыч, вылетая из дверей гауптвахты, что Пабло успел бы выстрелить, если б не проклятая головная боль, замедлившая рефлексы.

Старик увидел второго часового сразу за порогом. В точно такой же камуфляжной форме, что и первый. Автомат в опущенных руках, у бедер, ствол повернут в сторону от дверного проема, палец на спуске. Борисыч прыгнул, обрушиваясь всем весом на поднимающееся оружие. И умудрился испытать краткое и явно досрочное ощущение победы, когда понял, что ему удалось выбить автомат из рук.

Борисыч упал на песок, накрыв собой оружие часового. И часовой от столкновения тоже повалился на землю. Но проворно вскочил, оказался на ногах первым, выхватил из ножен на поясе нож с широким лезвием и изогнутым острием. И незамедлительно атаковал. Единственное, что успел Борисыч, – это перевернуться на спину. Успел до того, как блеснувший в лучах клинок понесся ему в грудь. Его рука вылетела навстречу, согнулась в локте и подставилась под падающую руку с ножом.

И еще что удалось Борисычу и что тоже произошло неосознанно – он согнул ногу в колене. Иначе ему пришлось бы принимать рукой вес всего тела противника, а это вряд ли можно сделать одной рукой. А так, огибая выставленное колено, противник, чтобы не терять темпа, вынужден был сам упасть коленями на песок и из этого положения продолжать атаку.

Удар он смягчил, но не избежал его вовсе. Острие ножа дошло до груди и распороло наискосок рубашку, когда старик отводил руку с ножом. Тело, к счастью, не задело.

– Теперь мы еще посмотрим, чья возьмет, – сквозь стиснутые зубы выдавил Борисыч, ухватив руку колумбийца с зажатой в ней рукоятью ножа. И попытался выкрутить ее.

Почувствовал – горло будто сдавило клещами. Вторая рука, которая нашаривала уже под спиной автомат, метнулась к шее отдирать чужие пальцы.

Вывернуть руку с ножом Борисычу не удалось, солдат оказался нешуточно силен. И старику снова пришлось сдерживать опускающийся нож. Лезвие то плясало перед самыми глазами, то его удавалось отодвинуть, то оно возвращалось, то колумбиец делал попытку вырвать руку с ножом из захвата, и этого тоже нельзя было ему позволить.

Он продолжал удерживать нож и отдирать пальцы от горла. Силы таяли. Охранник был все-таки намного моложе.

“Где же остальные?” – одна мысль пульсировала в мозгу Борисыча.

“Где там Хорхе?” – думал в это время Пабло.

И вдруг поднялась песчаная буря. Песок засыпал глаза, веки рефлекторно закрылись. Песок попал и в рот, заскрипел на зубах. И продолжал сыпаться. Борисыч попытался открыть глаза, но резь и хлынувшие слезы заставили веки вновь сомкнуться. “Конец”, – сердце сжалось комком.

Выскочив за порог на песочную поляну перед тюрягой, Михаил остановился, наткнувшись на пыхтящую внизу парочку. Бросил взгляд под ноги, затем кругом. Где же автомат?

– Сейчас, батя, сейчас… – Михаил продолжал озираться, не понимая, куда подевалось оружие. – Чем же огреть тебя, морда?

Внизу опасно отсвечивал металлом нож, и им владел не Борисыч. Тормозить больше было нельзя.

И Михаил сделал то, что первым пришло на ум. Загреб, сложив ладони ковшиком, песку и швырнул в лицо латиносу.

Что все без толку, Миша понял по тому, как вовремя дернул головой и закрыл при этом глаза проклятый папуас. Тогда он запустил вторую порцию песка и третью и, наконец оценив бессмысленность своей “артподготовки”, набравшись злости и решимости, заехал ногой в камуфляжную спину. И тут же отскочил. С ударной ноги слетел пляжный шлепанец. Вторую атаку Михаил провел босой пяткой.