Ильгет. Три имени судьбы

Железный Рог шуткой напророчил беду. Добыча оказалась оскорбительно мала – всего лишь на полное вооружение одного воина. Одна рубаха из блестящих пластин, великая пальма с лезвием более широким и длинным, чем у обычного оружия, панцирь из двух половин и железная шапка. Там же в землянке под горой лежали бесформенные куски железа, до которого не добрались руки Тогота.

Тунгус печалился недолго. Он сказал Ябто, что добыча хоть и мала, но легко делится и предложил широкому человеку взять панцирь и клинок, а ему отдать рубаху и железную шапку. Ябто был недоволен. Железный Рог сказал, что может поменяться долями, но и это не утешило Ябто. Тогда тунгус сказал, что знает место, где можно обменять добычу на котлы, меха и стадо.

– Мне не нужны олени, – сказал широкий человек.

Тунгус хлопнул его по плечу.

– Зато у тебя есть свое войско – хоть малое да злое. Добудешь еще железа.

– Уходим, – сказал Ябто, взял свою долю и понес к нартам.

Гусиная Нога забежал вперед отца.

– Отец, там хаби… Помнишь, я тебе говорил. Что с ними делать?

– Что хочешь.

Ябтонга взвизгнул и, крикнув Явире, понесся к укрытию в горе, доставая на ходу стрелу. Уходя, широкий человек услышал свист тетивы и вскрики. Человеческие голоса замолкли быстро, но оружие продолжало говорить.

В пути Ябто будто бы оттаял душой, приятельски беседовал с вечно веселым тунгусом.

Но после одной из ночевок – в половине пути до стойбища – Железный Рог не проснулся.

Я видел тунгуса… Он лежал в походном чуме вверх лицом, змей на его носу вытянулся и замер, олени на жирных щеках и узор вокруг рта обвисли, прижимаясь к короткой шее, поперек которой пролегла ровная кровавая полоса.

Долю и оружие тунгуса Ябто положил в свои нарты.

Тогот жил сам по себе и даже его род не знал, где кочует мастер. Поэтому весть о гибели стойбища дошла до остяков, когда весна оголила кости. Искать тех, кто погасил очаг, мог только большой шаман. Потеряв Тогота и всех его наследников, остяки поняли, что теперь они уже не владеют лучшим оружием. Они поклялись отыскать убившего – много их, или всего один человек.

Сердце раба

После набега Ябто и сыновья отсыпались и отъедались несколько дней. Покой загладил остатки досады, преследовавшей широкого человека всю обратную дорогу.

Но в те дни он впервые говорил со мной. Я тащил из лесу нарты с дровами, когда Ябто вышел из большого чума.

– Подойди ко мне.

Бросив нарты, я подбежал на зов и остановился в нескольких шагах, как того требовало почтение к высшему.

Хозяин стойбища присел на корточки, и его глаза оказались вровень с моими глазами.

– У меня никогда не было костяных стрел. Откуда они взялись? Я видел твою поклажу.

В речи широкого человека не было видимой угрозы, он говорил как хозяин, всего лишь наводящий порядок в своих вещах, а каждую свою вещь Ябто знал лучше собственной ладони.

– Ты украл железную стрелу, из тех, что я дал Ябтонге. Украл?

Собравшись с силами, Вэнга выдохнул.

– Да.

– Ты хотел сказать: «Да, отец».

– Да, отец.

Ябто улыбнулся.

– Почему украл только одну? Разве одной хорошей стрелы достаточно воину? Почему молчишь? Боялся, Ябтонга увидит, что у него не хватает стрел?

Обрадовавшись готовому ответу, избавлявшему от необходимости искать слова, я сказал:

– Да, отец.

– Ты ведь хотел воевать, как все, и мог бы спросить стрел у меня. Отчего не спросил?

Широкий человек поднялся – он понимал, что всякое слово заморышу не по силам.

– А ты – стрелок. Можешь не только глухаря добыть. Так откуда ты взял костяные стрелы?

– Сам делал.

– Зачем?

– На глухаря…

Ябто помолчал немного.

– Вспоминаешь тунгуса? – вдруг спросил он. – Не отвечай, вижу, что вспоминаешь. Наверное, ты хотел, чтобы он перерезал мне глотку? Ведь я строг, а шитолицый был добр к тебе. Он был единственным взрослым мужчиной, который разговаривал с тобой и к тому же научил, как достать сердце у врага. Каково оно на вкус? Как свежая оленья печень? Расскажи, каково это – отведать человеческого сердца?

– Не знаю.

– Тот парень был раб Тогота. Ты съел сердце раба и теперь сам можешь стать рабом. Ты это понимаешь? Понимаешь, как добр был к тебе Железный Рог?

Я опустил лицо.

Разговор надоел Ябто, он знал, что не дождется ответа от этого мальчишки с лицом Лара.

– Ты им уже стал, – сказал он. – У тебя не будет ни лука – даже такого слабого, ни стрел – даже костяных. Только нарты и топор, чтобы рубить и возить дрова. Мне не нужен сын, который отведал рабьего сердца.

Ябто развернулся и отправился в свой чум, услышав, как за его спиной покорно зашуршали полозья.

И вдруг куда-то под горло его ударила странная боль. Это был стыд. Назвав Вэнга сыном, широкий человек устыдился своей лжи. «Что заставляет тебя лгать?» – услышал он насмешливый голос своего демона.

Он дважды вздохнул во всю грудь, и боль исчезла так же внезапно, как пришла. Демон молчал. Ябто улыбнулся и с наслаждением подумал о том, что все дело в его великодушии, которым воспользовался какой-то проказливый дух и заставил заговорить с этим нелепым существом.

Спустя немного времени Гусиная Нога и Блестящий, гогоча, развлекались моим оружием. Они стреляли по старой лосиной шкуре, которую костяные наконечники едва пробивали.

Вечером сломанный лук и древки стрел потрескивали в очаге.

* * *

– Нету теперь твоих стрел. Чем охотиться будешь, хозяин?

Нара стояла напротив и тоненько смеялась.

– Все еще собираешься жить своим очагом?

Я старался не смотреть на нее – смех бил по лицу тонкой лозой. Невыносимо хотелось плакать, и когда мука дошла до края и дрова были выгружены, я выпрямился, поднял топор и сказал глухо:

– Уйди.

Нара перестала смеяться.

– А ты ударь, – произнесла она так, будто шепнула на ухо.

Положив топор, я принялся ломать об колено длинные ветки. Крик сухого дерева давал облегчение душе.

Я думал: хорошо бы сказать этой твари, что уже убил врага и отведал его сердца, – ведь она наверняка ничего не знает. Братья считают себя взрослыми мужчинами и по примеру отца не говорят с женщинами о своих делах.

Но прежде чем я успел открыть рот, Нара сказала:

– Боишься ударить? А ведь ты, кажется, уже убил кого-то.

Нутро вздрогнуло. После некоторого молчания я произнес, как мог сурово:

– Да, убил. Врага. И съел половину сердца.

– Ой! – Девочка Весна взвизгнула так, будто ей подарили бусы крупного бисера. – Настоящий воин! Настоящий…

– Да, настоящий.

Я почти кричал, вновь чувствуя позорную теплоту, подступающую к глазам.

– И настоящий воин делает бабью работу…

Нара не успела закрыть рот, как кривой сосновый сук просвистел перед ее лицом. В долгом молчании я увидел – ее черные глаза, похожие на два маленьких лука, раскрылись широко, будто кто-то натянул тетиву.

Наконец она сказала:

– Ты ведь не убьешь меня… как того… того, которого убил?

– Нет, не убью…

Я поднял со снега топор и положил его на нарты.

– Иди. Разве у тебя нет работы?

Но Нара не уходила.

– Хочешь посмотреть, как настоящий воин делает бабью работу, – смотри.

Девочка Весна стояла не двигаясь, не говоря ни слова, и вдруг заговорила так, будто доставала из заветного туеса свое главное сокровище.

– К отцу приезжал человек… они ели много мяса, ели несколько дней… громко разговаривали и смеялись…

– Слышал.

– Нет, ты не слышал. Этот человек приехал с другого берега реки, оттуда, где земли людей Нга, – продолжала Нара, и после этих слов я замер. – Я слышала, как этот человек… я была рядом с чумом, мать приказала принести толченой рыбы…

– Говори!

… этот человек сказал, что видел Лара. Он жив, здоров, ест жир вместе со всеми. Старик Хэно сделал из него хорошего оленевода… и скоро, может быть, раньше, чем через три года, отдаст Лару свою дочь… самую красивую дочь…

Нара говорила все медленнее, перекатывая слова, как речные камешки в ладони. По ее щекам текли слезы.

Точно так же они текли, когда отец увозил Лара из стойбища, – только этих слез никто не видел. Она берегла их, как великую тайну, и проливала в редкие мгновенья одиночества.

И таким же, как слезы, сокровищем Девочки Весны стал я, заморыш Вэнга, человек с маленьким телом и лицом Лара. Я не знал о том, что в Наре уже завязалось главное умение женщины скрывать, прятать, лгать и этим яснее самых лучших слов говорить правду о себе. Я стал ее куклой, самой драгоценной из всех, – насмехаясь надо мной, она открывала мне эту тайну, которую я разгадал много лет спустя.

Теперь она понимала, что слезы выдали ее, она рассыпала свое сокровище, но ни обиды, ни досады на себя в ней не оставалось – была какая-то тихая, нежная боль.

Она развязала ворот парки и достала ремешок с белыми птичками.

– Вот… твои птички со мной, – сказала она. – Всегда со мной.

Нара повернулась и ушла.

* * *

У меня оставалась только половина души. Другую половину, Лара, широкий человек отсек и бросил за реку, в земли людей Нга.

Я жил словом «Беги», услышанным от Куклы Человека. По-прежнему я носил еду в чум старика и надеялся, что человек, открывший мне самую главную тайну, хотя бы раз повторит это слово, или назовет трусом.

Но старик не говорил ничего. Он отказывался даже открывать глаза на все, что происходит вокруг него. И заветное слово остывало в моей душе. Я начинал верить словам широкого человека о том, что отравился сердцем раба.

Но увидев слезы Девочки Весны, Вэнга вдруг понял, что может жить. Он не знал, какой она будет, эта жизнь, но уже не боялся ее.

И так – без страха – дожил до конца зимы. Потом отшумела весна, промелькнуло знойное, слепящее лето. Я ждал чего-то, чему не находил имени. Это ожидание не было тревогой, оно давало силы. Место заветного слова заняла Нара.

Девочка Весна была красива – об этом говорили отец, мать и особенно братья. Я понимал, что они говорят правду.

Но красота Нары была для меня небесным сиянием, которым любуются, но даже в самых потаенных мыслях не мечтают сделать своим. Так и смотрел на нее – как на сияние. Пролив слезы, Нара уже не смеялась надо мной, не говорила обидных слов – она совсем перестала меня видеть. Но я от этого нисколько не страдал. Я мог смотреть на нее издали, а когда не видел ее – знал, что Девочка Весна где-то рядом, помогает матери выделывать шкуры, шить бокари и малицы.

Нара оживила для меня брата. Глядя на нее, я чувствовал, как бьется живое сердце Лара. Трое – мы стали единым существом.

С той поры я ничего не слышал о судьбе Ерша – человек с другого берега реки больше не приходил.

В начале осени в стойбище появились верховые олени тунгусов рода Кондогир. Ехавший впереди старик Молькон сказал, что просит почтенного Ябто отдать свою дочь за его сына Алтанея, что по-тунгусски «Силач».

Молькон дает за дочь Ябто калым, равный сотне оленей, а если такое стадо не нужно лесному человеку, его можно заменить добрыми вещами и оружием.

Ябто дал согласие, которое отметили пиром.

Нару усадили на белолобую важенку и увезли на полночь, туда, где к Йонесси припадает Срединная Катанга.

Через ночь после того, как исчезла Девочка Весна, проснулся мой чудесный слух. Сквозь завывания ветра я слышал олений хорк и тихий плач, похожий на смех.

Бег

Сила и разум не живут в человеке, они приходят к нему, как гости, когда участь позовет их. Так они пришли ко мне.

Разум мой проснулся свежим человеком, оставившим на постели последнюю усталость.

Разум сказал, что все нужное для того, чтобы уйти, уже есть – оружие лежит в чуме Ябто, лодка, приготовленная для завтрашней ловли, ждет на берегу.

Разум сказал, что обдумывать будущее и бояться неудачи заставляет трусость, которая так же посланница участи. Если участь скажет трусости уйти, она повинуется и покидает души даже самых ничтожных людей.

На исходе ночи, когда небо побледнело, и огромная белесая луна коснулась вершины горы, за которой пряталась днем, я вышел из чума. Ябтонга и Явире не услышали ничего. Я шел к жилищу широкого человека и его жены. В руках моих был маленький топор.

Сердце мое было спокойно, ибо чувствовало, что наступил день, которого я ждал. Вчера явилось мне чудо – впервые за многие месяцы Кукла Человека заговорил со мной.

– Уйми бубенцы, – сказал старик, не открывая глаз.

Я поставил перед ним блюдо с мясом.

– Какие бубенцы?

– Давно, очень давно одна женщина предала своего мужа. Тогда была война, и мужчины спали в железе. Однажды женщина лаской упросила мужа снять доспех, чтобы он любил ее. Муж поддался, а ночью пришел любовник жены и убил его спящим. Женщина с любовником убежали и жили долго, на зависть многим. С тех пор, убивать спящих уже не грех. Но если человек хочет спать раздевшись, как в мирные дни, он привязывает к оружию бубенцы. Они разбудят, когда оружия коснется чужая рука.

Больше старик ничего не сказал.

Я не часто бывал в родительском чуме, но знал, что Ябто хранит добытое в стойбище Тогота рядом с собой. Свежий разум подсказывал, что вернее всего зарубить широкого человека во сне, одним ударом, а если понадобится – так же прикончить Женщину Поцелуй. Я был готов поступить так, если бы почувствовал, что это необходимо.

Но в тот великий день я всей кожей чувствовал участь, и та делала свою работу – придавила людей и собак сладким предутренним сном, послала слабый свет сквозь дымовое отверстие, дала привыкнуть глазам и не позволила ошибиться руке.

Тусклую железную точку я увидел на средней части лука, зажал колокольчик ладонью, вынес большой лук из чума и положил у порога. Вскоре там же оказалась пальма, колчан с длинными стрелами, кожаная рубаха, обшитая железными пластинами, панцирь и голубой изогнутый нож.

У порога я развернул большой кусок старой ровдуги – о ней я подумал заранее, чтобы никого не разбудить звоном железа, когда буду тащить его к берегу, – сложил на нее все украденное. Железо покорно молчало, когда ровдуга скользила по мягкой траве.

Помню, тогда я всерьез опасался лишь одного, что у меня не хватит сил столкнуть в воду огромное судно. Мачты на нем не было – широкий человек ставил ее только тогда, когда собирался плыть по Йонесси.

Но и силу послала мне участь, хотя ноги мои, казалось, уходили в прибрежный песок до колен.

Нежная темная вода взяла лодку и тихо понесла вдаль. Тайга молчала в близком ожидании света, и это блаженное молчание разливалось по сердцу. Я держал весло, не смея тревожить воду, глядел на медленно удаляющийся берег и думал о том, что путь от несчастья к счастью бесконечно мал, он короче собственных рук человека, и я заплакал от этой близости счастья… Слезы обжигали щеки, я плакал беззвучно, сжимая губы изо всех сил, будто боялся выпустить на волю, потерять этот драгоценный плач.

Откуда-то из глубин неба появился слабый колыхающийся звук, он рос, приближался, наступая на тишину – это первые журавли покидали тайгу. И тогда я почувствовал, что слез больше нет. Подняв голову, я увидел ровный клин, похожий на наконечник стрелы… Небо светлело.

Я взялся за весло и направил лодку к другому берегу.

* * *

Ябто не привык гневаться на самого себя.

Его разум оказался в тумане – он понимал это, вспоминая свое пробуждение, когда увидел пустым то место, где лежало оружие. Он упустил день, пытаясь поймать лодку, и дал заморышу время углубиться в тайгу. Лишь наваждение, посланное каким-то враждебным к Ябто и его доброму демону существом, отвело разум широкого человка от единственно верной мысли, что путь у заморыша только один – на другой берег, в земли людей Нга, там, где Лар.

Ябто искал причину помрачения и находил ее в Кукле Человека. Старик мало ест, но несомненно возмущает враждебного духа и вред от него, как от сильного врага. Жизнь старика, оскорбительно долгая жизнь, должна прекратиться, и Ябто обязательно сделает то, о чем запамятовали боги, – он расставит вещи в их истинном порядке и вернет потерянное.

Но сейчас, когда наваждение ушло, Ябто подумал, что тщедушному не под силу нести на себе столько оружия. Догнать его, отыскать в тайге – не такая уж трудная задача для опытного охотника. Только надо следить за разумом, задобрить демона и не совершать ошибок.

На другое утро, после того, как была возвращена лодка, широкий человек с сыновьями переплыли Сытую реку.

В половине малой ходьбы от берега было озерцо, в которое впадала речка. Ябто шел вдоль извилистого русла, приказав сыновьям разойтись на некоторое расстояние и искать любой след человека.

Он перебирал местность добросовестно, как сеть с мелкими ячеями, чтобы не оставить места для новой ошибки.

Широкий человек знал: предстоит преодолеть немного пути и начнутся горы – плосковерхие хребты, расположенные в ряд, будто борозды от когтей великого зверя, прикоснувшегося к земле, когда она была молодая и мягкая. Приближаясь к горам, речка распрямляла змеистое русло и уходила в ущелье, где становилась глубже и громче.

Ябтонга шел в десятке шагов справа от отца, Явире – слева, примерно на таком же расстоянии. Ябто шествовал впереди. За – его спиной был сильный, почти взрослый лук, который он когда-то сделал для Лара.

По пути они наткнулись на медведя трехлетка – молодой зверь недавно покинул мать и, жалобно урча, пытался добывать рыбу на быстрине – малая речка изобиловала хариусом. Увидев людей, медведь заревел и начал удирать, – сыновья Ябто увидели его зад прежде, чем успели испугаться. Они подняли крик и хохот вслед убегающему медведю. Коротким грозным рыком Ябто заставил сыновей замолчать.

– Смотрите под ноги, росомахи глупые.

В ущелье река входила в силу и грохотала, заглушая голоса. Осеннее солнце, непривычно щедрое в такую пору, взошло на вершину и застыло между гор, покрытых ярко-желтыми и алыми пятнами увядающей листвы. Местами просыпался осмелевший от тепла гнус. Это были времена доброй предзимней охоты и ловли. Тайга звала, как щедрый хозяин зовет гостей, и вокруг сердца Ябто слепнем увивалась досада.

Но он, поживший человек, знал, что слепня не стоит замечать, ибо другой половиной сердца слышал иную речь. Демон, живущий между лопатками, шептал, что проложит ему путь, выведет к удаче и что он сильнее, заведомо сильнее того, другого духа, который потворствует заморышу.

Добрый демон вскоре показал себя. Там, где заканчивалась гора и река становилась шире и спокойнее, Ябто увидел на берегу яму. На дне ее валялась полусгнившая рыбешка. Широкий человек улыбнулся во весь рот, рывком поднял руку, приказывая сыновьям подойти к нему.

– Это он! Он! – восторженно зашептал Ябтонга.

– Ищите по берегу, – коротко сказал широкий человек.

Сыновья разбрелись, пытаясь найти другие следы, и вскоре Блестящий с радостным визгом летел к отцу – он нашел, спрятанную в прибрежной траве, плетеную из лозы ловушку для рыбы.

– Заморыш… Он… Точно он, – дрожа, говорил Ябтонга. – Он где-то недалеко. Что будем делать, отец?

Ябто молча осматривал вершу, сплетенную умело, и, наверное, давно – в нескольких местах она была сломана.

– Ты хоть раз видел, чтобы заморыш делал пасти?

– Мы вместе резали лозу, мы давно…

– Если ум ходит далеко – не открывай рта. Это не он.

– Кто же? – разом спросили сыновья.

– Не знаю, – ответил Ябто и швырнул вершу обратно в траву. Он отошел от сыновей и сел на валун у самой воды. Ябто думал.

– Так что, отец, пойдем дальше? – робко спросил Ябтонга.

– Нет, – ответил широкий человек, вставая с валуна. – Останемся здесь. Дня уже немного осталось. Ты, – он указал на Блестящего, – готовь ночлег. А ты, – приказал он старшему сыну, – добудь чего-нибудь на завтрашнюю еду. Не уходи слишком далеко. Места здесь изобильные…

– Отец, так ведь уйдет же, – почти закричал Гусиная Нога, – солнце высоко…

– Может быть, ты знаешь, где его искать? – с едва уловимой улыбкой спросил Ябто и прибавил твердо: – Никуда он не уйдет. Делайте, что сказано.

Сыновья ушли в лес рубить лапник и добывать еду. Широкий человек выбрал место посуше и улегся в траву. Он смотрел на отглаженное железо неба и наслаждался покоем. Он ни о чем не беспокоился и верил своему демону, который привел его сюда, как взрослая рука ведет младенца.

То, что рука заморыша не касалась ловушки, ничего не значило для широкого человека. Он знал, что к этому месту, где смыкаются три ущелья, приходят все, или почти все, кто хочет попасть в земли людей Нга. Вэнга может ходить, где ему вздумается, но рано или поздно встанет на этот путь, а река через несколько ночевок приведет прямо к стойбищу Хэно.

Здесь Живущий Между Лопатками подсказывал широкому человеку, что у заморыша есть свой демон, но он слаб против него – демона Ябто.

* * *

Наверное, он был прав, этот демон.

Путь к стойбищу, где живет брат, был неизвестен мне, как всякий другой путь на земле. Никакого голоса за спиной я не слышал. Моим демоном была только вера в участь, позволившая легко совершить то, на что так долго не хватало решимости. Вера непонятным мне образом одобряла одни мысли и отвергала другие.

И еще было во мне единственное знание, подобранное в разговорах взрослых: нужно идти туда, куда указывает звезда Отверстие Вселенной, которую тунгус называл Буга Сангарин. Звезда поведет на север, где живет Нга, повелитель холода и зла, а значит, там живут и его люди, и там я найду Лара. Наши разорванные души вновь станут одной целой душой. Так я думал.

В то утро, когда я достиг другого берега, в мой ум начали входить мысли, приносившие непонятную радость. Следуя одной из них, я положил в лодку толстую полусгнившую лесину, лежавшую на берегу, и пустил по течению. Лодка отделилась от берега, медленно поворачиваясь на гладких водоворотах, и когда отошла далеко, я, улыбнувшись, подумал, что не зря утяжелил ее, – лодка шла почти ровно, к тому же издали казалось, что в ней есть гребец, который сумасбродно бросил весло и лег спать.

Неподалеку от берега я нашел оставленную каким-то зверем нору, разрыл ее пальмой, положил туда железную рубаху, шлем, панцирь, затем вырезал ножом большой пласт мха и прикрыл тайник. Чтобы не забыть место, я воткнул мертвую лесину в мох. Себе я оставил роговой лук, колчан с железными стрелами, пальму и свой старый топор, которым рубил сучья для очага, когда был рабом. Собравшись, я вздохнул глубоко и побежал.

Я бежал изо всех сил, но вдруг какая-то невидимая и непроходимая преграда остановила меня и погнала обратно к берегу. Там, притаившись в зарослях тальника, я наблюдал, как на другой стороне реки беснуется Ябто. Это зрелище дало моей душе легкости, а ногам вдвое большую силу. Я летел, не ощущая тела, ноги безошибочно находили путь среди сырых мшистых валунов, и я чувствовал, что могу бежать бесконечно, не думая об опасности. Все вытеснила одна мысль о том, что приходит новая жизнь, и какой бы она ни была, она будет лучше прежней.

Не прерывая бега, я поднимался на гору и остановился только на вершине, чтобы оглядеться. Но горы ничего не сказали мне: подножия утопали в белом пуховом тумане, и только редкие птицы черными, едва различимыми точками кружили над вершинами.

На вершине первая забота вошла в разум – лук Ябто. Это был мощный лук из рога и дерева, единственное богатое оружие, которым обладал широкий человек до набега на тайное стойбище остяка. Высотой он доходил почти до глаз, и на мое счастье накануне Ябто надел тетиву, собираясь на ловлю налима.

Так же, как с лодкой, я тревожился, что это оружие мне не под силу, и подумал, что сейчас самое время испытать верность судьбы. Я достал из колчана стрелу. Оперенье легло на тетиву и, когда рука начала движение, оружие не захотело сразу отдавать власть над собой. Рука замерла в половине пути, и грудь – помимо воли – исторгла такой отчаянный крик, что лук вздрогнул и покорно отдал силу стреле, и стрела исчезла в небе. Я не видел ее и не искал.

Радостный и всемогущий, я спускался в низину.

В тот день я шел, будто боги проложили для меня становой путь. Каждый шаг убеждал меня в этом. Когда солнце пошло на закат, я впервые за этот день почувствовал голод – злой, молодой, подкашивающий ноги голод, который набрасывается, как рысь из засады. С собой я не взял даже малого куска, но чудеса не прекращались, – на большой, словно вытянутая исполинская рука, ветви сосны сидел черный глухарь и ждал… Он достался мне, как подарок. Добычу я съел, не разводя огня, и, едва добравшись до подножия горы, лег и уснул. Наутро я шел по сухому распадку гор, пил воду из ручьев и перед заходом солнца развел костер, чтобы изжарить жирного, с полинялой клочкастой шкурой зайца, добытого накануне.

На этот путь ушел день, который подарила мне ошибка Ябто. Прежде чем уснуть, я посмотрел на небо, чтобы заметить место, где сияло Отверстие Вселенной.

И участь, давшая мне оружие и свободу, до первой звезды охраняла меня, спящего, чтобы на другой день привести к берегу малой реки, где ждал своей удачи широкий человек.

* * *

Ябто проснулся первым, сходил по нужде, после чего ногами растолкал спящих сыновей. Он приказал убрать лапник, забросать травой давно потухший костер и спрятаться в тальнике.

Я оказался в петле, не успев удивиться предательству демона.

В полдень передо мной оказалась река, я смотрел на воду и размышлял об этой встрече. Тело реки, будто стрела, показывало на север, туда, где вчера мерцала моя звезда. Эта река, думал я, мала для самой малой лодки, но достаточно велика, чтобы ей кормились люди, а значит, если идти вдоль берега, рано или поздно выйдешь к стойбищу – большому или малому, все равно какому.

Потом я подошел туда, где недавно жгли костер, увидел остывшие угли, небрежно прикрытые пучками травы, – Явире-Блестящий слишком спешил выполнить приказ отца и сделал еще хуже… Мысль о том, что здесь были люди, которым зачем-то понадобилось заметать следы в столь глухих местах, будто ударом пробудила меня от недавнего покоя.

Я положил у ног пальму, огляделся – и увидел Ябтонгу.

Гусиная Нога поднялся из зарослей тальника и не спеша шел навстречу, его оружие было готово к стрельбе. Ябтонга улыбался, будто объелся жира. Обернувшись, я увидел Явире – тот стоял на месте, так же приготовив лук.

Я смотрел на них и чувствовал только свистящую пустоту в голове. Но и это продолжалось недолго. Удушье повалило меня на землю и погасило свет в глазах. Широкий человек пустил в дело ременный аркан.

* * *

У той реки Ябто сделал временное стойбище.

Сыновья, соорудив балаган из тонких еловых стволов и нескольких кусков ровдуги, которую всегда брали в недалекий путь, собирали дрова и носили их к костру.

Неподалеку от очага было дерево – сосна невеликой толщины. Полумертвого от удушья, широкий человек, будто малую вещь из мешка, вытряхнул меня из одежды и голым привязал к стволу. Глаза прояснились, когда Ябто затягивал узел на моей груди. Ремни почти не оставляли места для дыхания.

Ждал я крика, ругани и боли. Но ничего не было.

Когда Ябтонга и Явире ушли в лес добывать птиц, Ябто произнес первое слово. Он сидел у костра, смотрел на вялое, затихающее пламя и не давал огню новой пищи, хотя сухие сучья лежали рядом.

– Осень будто забылась, – сказал он, глядя куда-то в сторону, – солнце, как летом. Самая охота… Сохатый жирный, олень жирный… Еле ползают от жира, так щедра тайга. Да?

Ябто встал, подошел ко мне на расстояние шага и долго глядел в лицо.

– Где железо?

Ответа он не услышал.

– Спрятал? Зря ты молчишь…

Широкий человек отошел и сел у костра. Огонь совсем погас, дым от углей поднимался светлыми клубами и таял.

– А ты не такой уж заморыш, каким казался. Никто меня не мог провести, даже Железный Рог, а ты провел. Видно, сильный дух тебе помогал. Знаешь имя этого духа? Хэ… Откуда тебе знать, ты ведь не шаман. Чего ты стоил бы без этого духа? Меньше, чем самый последний из людей. А теперь, оказывается, и дух тебе помогает паршивый. Куда вел и куда привел, а? Чего молчишь? Все еще веришь в него? Зря, парень, зря, не верь, он отступился от тебя, это уж я точно знаю…

Ябто встал и вновь подошел к сосне – было видно, что молчание заморыша дразнит в нем злость.

– Железо я и так найду. Мы с сыновьями пойдем твоим путем. Я знаю эти места и знаю, где ты шел.

Он говорил правду, и правда широкого человека пробудила во мне отчаяние, а отчаяние развязало онемевший язык.

– Если знаешь – убей. Чего ждешь? Сам говорил, что тебе не нужен сын, который съел сердце раба. Почему не убьешь – боишься пролить родную кровь?

Широкий человек рассмеялся.

– Эта старая безмозглая кость все тебе рассказал. А ведь он был прав, когда предупреждал меня, что с вами я приведу в стойбище чужих духов. Вы были так малы, что и жить вам оставалось совсем немного – вас загрыз бы любой волчонок, росомаха была для вас больше лося. Не достались бы им, подохли бы с голоду. А я, теплая душа, спас ваши паршивые жизни, вскормил вместе с родными сыновьями, хотел сделать из вас лучших воинов. Но прав старик – чужие духи своими не станут, чужие боги не помогут. Да ведь и вам они не помогли.

Ябто приблизил лицо и зашептал:

– Подумай, кто ты теперь? Кто ты? Тело без души. Твоя жизнь принадлежит мне, как одежда, которая на мне. Ты живой, а тебя уже нет. Шаман путешествует по мирам и не находит души раба, потому что она растворилась, как дым. Человек становится рабом, когда родные духи отступаются от него. Так и твои отступились. Кто кормил их? Кто приносил им жертвы? Они с рождения злы на тебя, потому и живешь ты хуже старой собаки. И не только ты – твой брат тоже.

– Лар живой, – со злобой прошептал я.

Ябто рассмеялся и снял с пояса нож светлого железа и рукояткой белой кости – я впервые видел его у широкого человека.

– Смотри, – Ябто поднес нож к самым моим глазам, – это твой Лар. И роговой лук, который ты украл у меня, тоже Лар. Хэно купил у меня Лара за такую плату и еще рвал волосы, что отдал дорого. Дух твоего брата – слабый. Я пришиб его, как слепня.