Полина; Подвенечное платье

Я горел желанием узнать, по каким причинам графиня Безеваль, молодая, богатая, по-видимому, любимая мужем, была заключена в подземелье разрушенного аббатства. Почему кто-то желал ее смерти? Для чего муж Полины распустил слух о ее кончине? Зачем выдавал труп другой женщины за тело своей жены? Не от ревности ли?.. Эта мысль с самого начала представилась уму моему: она была ужасна… Полина любит кого-нибудь!.. Эта мысль разрушала все мои мечты, потому что для этого человека, для своего возлюбленного, она возвращалась к жизни, и где бы она ни находилась, он найдет ее. Я спас ее для другого; она поблагодарит меня как брата и только; этот человек пожмет мне руку и скажет, что обязан мне болmit, чем жизнью. Потом они будут счастливы и тем вернее, что останутся в неизвестности… А я! Я возвращусь во Францию, чтобы страдать, как страдал уже тысячу раз, потому что это совершенство, которое я видел издали, приблизилось ко мне, чтобы безжалостно от меня ускользнуть; тогда наступит минута, когда я прокляну тот час, в который спас эту женщину, или пожалею о том, что, мертвая для целого света, она жива для меня, но где-то далеко, рядом с другим… Впрочем, если она виновата, мщение графа справедливо… На его месте… я не оставил бы ее умирать… но наверное… убил бы… ее и человека, которого она любит!.. Полина любит другого!.. Полина виновна!.. О! Эта мысль грызла мое сердце… Я медленно поднял голову; Полина, запрокинув голову назад, смотрела в небо, и две слезы катились по ее щекам.

– Бог мой! Что с вами? – воскликнул я.

– Неужели вы думаете, – сказала она, не меняя положения, – что можно оставить навсегда отечество, семью, мать без того, чтобы сердце не разорвалось на части? Что можно перейти, если не от счастья, то, по крайней мере, от спокойствия к отчаянию без того, чтобы сердце не облилось кровью? Неужели вы думаете, что в мои годы отправляются в плавание, чтобы провести остаток жизни на чужой земле и не смешивают слез с волнами, которые уносят вас далеко от всего, что вы любили?..

– Но разве это навсегда?

– Навсегда! – сказала она, качая головой.

– И вы не увидите никого из тех, о ком плачете?

– Никого.

– И все без исключения никогда не должны узнать о том, что та, которую они считают умершей и о которой сожалеют, живет и страдает?

– Все… навсегда… без исключения…

– О! – вскрикнул я. – Как я счастлив! Какой камень свалился с души моей!..

– Я не понимаю вас, – сказала Полина.

– Вы не знаете, сколько сомнений и страхов пробудилось во мне… Но неужели вы не желаете услышать, что за случай привел меня к вам? Благодаря Небо за свое спасение, вы будете знать, какие средства оно для этого употребило…

– Да, вы правы; брат не должен иметь никаких тайн от сестры… Вы расскажете мне все… и, в свою очередь, я не скрою от вас ничего…

– Ничего… О! Поклянитесь мне… Вы позволите мне читать в вашем сердце как в открытой книге?

– Да… и вы найдете в нем одно несчастье, покорность судьбе и молитву… Но сейчас не время. Я еще так близка ко всем этим страшным событиям, что не имею никаких сил о них рассказывать…

– Я буду ждать сколько потребуется!

Она встала.

– А сейчас мне не помешало бы немного успокоиться, – сказала она. – Вы, кажется, говорили, что я могу спать в этой палатке?

Я проводил ее туда, расстелил свой плащ на полу и вернулся на палубу. Я сел на то самое место, которое занимала Полина, и пробыл там до самого приезда в Гавр.

Следующим вечером мы сели на корабль «Бригтон» и через шесть часов оказались в Лондоне.

VI

Первой моей заботой по приезду стало наше размещение. В тот же день я отправился к банкиру, к которому был аккредитован. Он показал мне небольшой домик с меблированными комнатами, очень удобный для двоих. Я поручил ему совершить сделку и на другой день мне сообщили, что дом в моем распоряжении.

Когда графиня еще спала, я отправился в магазин; тут мне собрали полный комплект белья, довольно простого, но сделанного с большим вкусом; через два часа, помеченное именем Полины де Нерваль, оно было перенесено в спальню той, для которой предназначалось. Потом я зашел к модистке: несмотря на то что она была француженкой, она быстро снабдила меня всем необходимым; что же касается платьев, то, не имея с собой мерки, я взял несколько кусков материи, самых лучших, какие только смог найти, и попросил модистку прислать ко мне в тот же вечер швей.

Вернувшись домой к двенадцати часам, я узнал, что сестра моя проснулась и ждет меня к чаю. Я нашел ее одетой в очень простое платье, которое ей успели сделать за те двенадцать часов, что мы провели в Гавре. Она была прелестна в этом платье!

– Не правда ли, – сказала она, увидев меня, – мое платье вполне подобает моему новому положению, и вас теперь не затруднит представить меня гувернанткой.

– Я сделаю все, что вы прикажете, – кивнул я.

– Но вам не так надобно отвечать: я исполняю свою роль, а вот вы, кажется, забываете о вашей. Братья не должны так слепо повиноваться желаниям сестер, в особенности старшие. Вы изменяете себе, берегитесь.

– Удивляюсь вашему присутствию духа, – сказал я, опуская руки и глядя на нее. – В ваших глазах печаль, потому что вы страдаете душой; на вашем лице бледность, потому что ваше тело истощено… Вы навсегда лишены того, что любили, и имеете силы улыбаться? Нет, лучше плачьте, плачьте! Мне это больше по душе, и это меня не столько печалит.

– Да, вы правы, – отозвалась она, – из меня получится дурная комедиантка. Не правда ли, что за моей улыбкой видны слезы? Но я плакала все то время, пока вас не было, и это облегчило мои страдания. Так что, будь ваш взгляд менее проницательным, брат, менее внимательным, вы могли бы подумать, что я все уже забыла.

– О, сударыня! – воскликнул я с горечью, потому что все мои подозрения вернулись. – Будьте спокойны, я не поверю этому никогда.

– Можно ли забыть мать свою, когда знаешь, что она считает тебя мертвой и оплакивает твою кончину?.. О, мать моя, бедная мать! – вскрикнула графиня, не сдерживая больше слез и падая на диван.

– Посмотрите, какой я эгоист, – сказал я, приближаясь к ней, – я предпочитаю слезы улыбке: слезы доверчивы, улыбка скрытна. Улыбка, это покрывало, которым прикрывается сердце, чтобы лгать… Когда вы плачете, мне кажется, что вы нуждаетесь во мне, нуждаетесь в том, чтобы я осушил ваши слезы… Когда вы плачете, я надеюсь, что некогда своей заботой, вниманием, почтением утешу вас. А если вы сейчас утешитесь, то какая надежда мне остается?

– Альфред! – обратилась ко мне графиня с глубоким чувством признательности, впервые называя меня по имени. – Довольно нам обмениваться пустыми словами: с нами произошло столько странных вещей, что нам стоит оставить хитрость и изворотливость. Будьте откровенны, спросите меня о том, что вам хочется знать, и я отвечу вам.

– О, вы ангел! – вскрикнул я. – А я, я – сумасшедший, я не имею права ничего знать, ни о чем спрашивать. Разве я не был счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек, когда нашел вас в подземелье; когда, сходя с горы, нес вас на руках своих; когда вы опирались на плечо мое в лодке? Не знаю, но мне бы хотелось, чтобы вам угрожала вечная опасность, чтобы сердце ваше дрожало подле моего. Такое существование было бы непродолжительно… Не более года прошло бы, и сердце разорвалось бы на части. Но какой долгой жизни не променяешь на подобный год? Вы были бы преданы страху, и я один остался бы вашей последней надеждой. Тогда воспоминания о Париже больше не мучили бы вас. Вы не стали бы улыбаться, чтобы скрыть от меня слезы; я был бы счастлив!.. Я не ревновал бы.

– Альфред! – строго сказала графиня. – Вы сделали для меня столько, что я перед вами в долгу. Впрочем, надо страдать, и много, чтобы говорить со мной так. Своими словами вы показываете мне свою забывчивость, напоминаете, что я нахожусь в полной зависимости от вас; вы заставляете меня краснеть за себя и страдать за вас.

– Простите, простите! – воскликнул я, падая на колени. – Но вы знаете, что я любил вас юной девушкой, хотя никогда не говорил вам этого; знаете, что только недостаток состояния препятствовал мне искать руки вашей; знаете еще, что с того времени, как я нашел вас, эта любовь, усыпленная, может быть, но никогда не угасавшая, вспыхнула еще сильнее и ярче, нежели когда-либо прежде. Вы это знаете, ведь нет надобности говорить о подобных чувствах. И что ж? Я страдаю, когда вижу вашу улыбку; страдаю, когда вижу ваши слезы. Когда вы смеетесь, то скрываете от меня что-нибудь; когда плачете – признаетесь мне во всем. Ах! Вы любите, вы сожалеете о ком-нибудь.

– Вы ошибаетесь, – ответила графиня. – Если я любила, то не люблю больше; если жалею, то только о матери.

– Ах, Полина! Полина! – вскрикнул я. – Правду ли вы говорите? Не обманываете ли меня? Боже мой! Боже мой!..

– Неужели вы думаете, что я способна купить ваше покровительство ложью?

– О! Боже меня сохрани! Но что вызвало ревность вашего мужа? Ведь только это одно может привести к подобному злодейству!

– Послушайте, Альфред, я открою вам эту страшную тайну: вы имеете право знать ее. Сегодня вечером вы ее узнаете; сегодня вечером вы прочтете ее в душе моей; сегодня вечером вы будете располагать не только моей жизнью, но честью моей и честью моей семьи; но с одним условием…

– Каким? Говорите, я заранее принимаю его.

– Вы никогда больше не будете говорить мне о своей любви; а я обещаю вам не забывать, что вы меня любите. – Она протянула мне руку; я поцеловал ее с почтением.

– Садитесь, – сказала Полина, – оставим это до вечера… Что вы нынче делали?

– Я занимался поисками небольшого домика, простого и уединенного, в котором вы могли бы быть полной хозяйкой. Вам нельзя оставаться в гостинице.

– И вы нашли его?

– Да! На Пикадилли. Если хотите, мы поедем посмотреть его после завтрака.

– Так берите же скорей вашу чашку.

Мы напились чаю, сели в карету и поехали к домику.

Он был невелик, с зелеными ставнями, с садиком, наполненным цветами, – одним словом, настоящий английский домик в два этажа. Первый этаж предназначался для Полины, а второй – для меня.

Мы вошли в ее покои; они состояли из передней, гостиной, спальни, будуара и кабинета, в котором уже было все, что нужно для музыки и рисования. Я открыл шкафы: в них уже лежало белье.

– Что это? – спросила Полина.

– Когда вы поступите в пансион, – ответил я, – вам это понадобится. Здесь ваши инициалы П. и Н.: Полина де Нерваль.

– Благодарю, брат, – сказала она, пожимая мне руку. Первый раз она обратилась ко мне так после нашего объяснения; но теперь это не показалось мне неприятным.

Мы вошли в спальню; на постели лежали две шляпки, сделанные по последней парижской моде, и простая кашемировая шаль.

– Альфред! – сказала мне графиня, заметив их. – Я должна была одна войти сюда, чтобы найти все эти вещи. Мне стыдно перед вами. Я доставила вам столько хлопот… Да и прилично ли это…

Примечания

1

Единица измерения расстояния; 1 фут приблизительно равен 0,3 метра.

2

Род танца или музыка к нему.

3

Пакетбот – двухмачтовое судно, с помощью которого перевозили почту и пассажиров в некоторых странах в XVIII–XIX веках.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.