Пуля-дура - Штык-молодец. Суворов против Вашингтона

Александр Больных

Штык-молодец

Суворов против Вашингтона

Глава 1

Лорд Уильям Хау недовольно глянул на своего адъютанта, вломившегося без доклада. Ну неприлично для истинного джентльмена столь неприкрыто проявлять свое волнение, хорошо еще не испуг. И вообще отвлекает, что такого может произойти в сонном Бостоне?

– Докладывайте, Аксбридж, – лорд сразу постарался вернуть адъютанта в нормальное состояние, напомнив, что он все-таки офицер Его Величества.

– Мятежники, милорд.

– Какие мятежники? – брезгливо поморщился лорд Уильям. Ну покричали дурные американцы, покидали ящики с чаем в воду, на том все и кончилось. Просто горлопаны, а не мятежники.

– Собрались напротив города, строят укрепления.

– Какие укрепления?

– В гавани, милорд. Возле Чарлстауна. Наверное, хотят установить батареи на холме и взять город под обстрел.

Вот это было бы уже довольно неприятно. Размеренная жизнь в Бостоне которую не нарушали даже мелкие инциденты вроде похода к Конкорду действительно могла прервать свое плавное течение, которое так нравилось лорду Уильяму. Тем более что жизнь в этой варварской Америке всегда готовы были скрасить местные прелестницы. Им, разумеется, недоставало истинного столичного лоска, но в том ли суть? В общем, Хау еще раз тяжко вздохнул и распорядился:

– Прикажите подать лошадей, съездим, посмотрим, чего там эти фермеры понастроили.

Впрочем, настроение уже было испорчено. Когда в мае 1775 года лорд Уильям прибыл в Бостон, он намеревался в самом скором времени разогнать толпу смутьянов, которых не желал называть даже бунтовщиками, однако те, как ни странно, не пожелали разгоняться. Хуже того, они учинили форменную осаду Бостона, и британские войска, страшно подумать! – начали голодать. А британский солдат с пустым животом воюет очень скверно. Можно даже сказать вообще не воюет, а только вид делает. Короче, требовалось что-то сделать, но пока генеральская троица – Хау, Клинтон и Бургойн – решала, как поступить, действовать начали американцы. Толпа подозрительных оборванцев прибежала на полуостров Чарлстаун, и начала там окапываться. Примчавшийся оттуда британский офицер сообщил, что до трех тысяч американцев под командованием самозваного генерала Путнэма готовят укрепления, после чего намерены поставить там пушки и начать обстрел Бостона.

Надо сказать, что бывшие фермеры и поденщики рыли очень сноровисто. Поэтому, когда лорд Уильям прибыл на берег, чтобы лично удостовериться во вздорности слухов и отчитать паникера, от изумления он едва не уронил подзорную трубу. На холмах рядом с Чарлстауном высились настоящие редуты, черневшие свежевырытой землей. Нет, это просто возмутительно! Корабли адмирала Грейвза, стоявшие в гавани, лениво стреляли по этим укреплениям, но их ядра никак американцам не мешали. Поэтому лорд Уильям решил лично наказать дерзких. Правда, тут же начались разногласия. Генерал Клинтон предлагал выйти из Бостона через перешеек и зайти американцам в тыл. Но Хау решил, что это слишком много чести для смутьянов, проще переправиться через бухту, высадиться на полуострове и разогнать наглецов.

Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Англичанам потребовались целых шесть часов, чтобы собрать пехоту, перевезти ее на полуостров и построить по всем канонам военной науки напротив холма Брид. Американцы глазели на этот спектакль, разинув рты, никому из них даже в голову не пришло как-то попытаться помешать неприятелю, хотя генерал Хау заметил несколько пушек, установленных вдалеке. Лорд Уильям поднялся на вершину холма Моултон, дабы лучше все видеть и лично руководить действиями своих войск. На мгновение он пожалел, что нет рядом живописца, который бы запечатлел сей знаменательный день, но потом устыдился своего порыва. Неприлично хвастать победой над диким сбродом, который недалеко ушел от краснокожих.

С вершины холма ему открылась картина еще более неприятная, позади холма Брид он разглядел еще одну толпу американцев. Наверняка это были подкрепления, и атаковать их с имеющимися силами было бы неразумно. Поэтому лорд Уильям отправил посыльного в Бостон с приказом прислать дополнительные силы, а пока выдвинул полк легкой пехоты в качестве охранения, разрешив гренадерам сесть, чтобы не слишком утомлять людей.

Ничего не понимающие американцы по-прежнему не думали стрелять. Лорд Уильям разглядел, что в руках у них мелькают какие-то бутылки, явно не с лимонадом. Это просто оскорбление какое-то! Но вот чего генерал не увидел, так того, что американцы незаметно подтянули дополнительные силы на вершину холма. Хотя заметить это было трудно – люди подходили мелкими группами и вообще поодиночке, а не маршировали колоннами. Более того, пока англичане медлили, противник успел построить еще одну импровизированную баррикаду, прикрыв холм с фланга. Но все это делалось настолько беспорядочно, что английские офицеры ни на секунду не усомнились в своей грядущей победе.

Только через два часа прибыли подкрепления, и теперь в распоряжении генерала Хау оказались пять пехотных полков и батальон морской пехоты. Ну, с такими силами он сметет неприятеля. Однако он был человеком осторожным и осмотрительным, поэтому на всякий случай к адмиралу Грейзву был отправлен посыльный с просьбой поддержать атаку огнем корабельных пушек, тот охотно согласился. Впрочем, единственным результатом пальбы с кораблей стали пожары в городке Чарлстаун, откуда опрометью побежали перепуганные жители. Адмирал был совершенно удовлетворен тем, что сумел рассеять вражеских снайперов.

Любые приготовления однажды заканчиваются, и вот четыре линии красных мундиров под треск барабанов и визг флейт двинулись вперед. Генерал напутствовал их словами: «Ведите себя как подобает англичанам и хорошим солдатам!» Но показательной атаки не получилось. Наступавшая вдоль берега легкая пехота смешалась в неприличную кучу, а когда подошла поближе к американской баррикаде, попала под четкий огонь врага. И вот ведь подлость какая – у американцев очень многие были вооружены старыми так называемыми пенсильванскими ружьями. Они имели длинные стволы, а потому были довольно тяжелыми и неуклюжими, заряжать их просто форменное мучение. Но ствол-то имел нарезы! Поэтому пенсильванское ружье стреляло втрое дальше стандартного британского мушкета «Браун Бесс», проверенного оружия, которому уже стукнуло полвека. Пусть всякие там европейские армии, русские и прусские, переходят на новые фузеи, а вот армия Его Британского Величества сильна своими традициями. И ничего, что из него дальше чем за сто ярдов попасть нельзя даже в дом, пехота всегда может подойти поближе.

Но вот почему проклятые американцы стреляют издали? Лорд Уильям даже выругался вполголоса, глядя, как один за другим падают офицеры, идущие впереди. Нужно было бы вообще запретить этот варварский обычай – стрелять по офицерам. Благородные люди должны разрешать свои споры один на один, а тут какая-то деревенщина взялась убивать сыновей лучших семей Британии! Возмутительно!

Однако эта стрельба возымела свое действие. Полк легкой пехоты и так уже пришедший в беспорядок из-за давки, закрутился на месте, а потом – позор-то какой! – побежал назад. Да, именно побежал самым постыдным образом. Гренадеры, наступавшие в центре прямо на холм Брид, отступили в полном порядке, не ломая строя. Вот только и там и тут на сухой траве остались лежать несколько десятков тел в красных мундирах.

Обозленный лорд Уильям спустился с холма, чтобы лично разобраться с командирами, допустившими этот позор. Но когда он увидел, что именно произошло, у него волосы зашевелились. В том самом полку легкой пехоты один майор был убит, второй ранен, погибли два капитана и три лейтенанта, десять офицеров были ранены. Стоило ли обвинять солдат, которые растерялись, лишившись своих командиров? Легкая победа не получалась, еще одна такая атака, и у лорда Уильяма не останется вообще ни одного офицера. Он запоздало вспомнил предостережения полковника Перси, который так неудачно ходил к Лексингтону. Перси предупреждал, что американцы предпочитают стрелять из укрытий и не принимают штыковой бой, именно поэтому он тогда потерял чуть не треть своих солдат, по сути, даже не вступив в бой. Мелькнула даже трусливая мыслишка: а не отложить ли наступление до завтрашнего дня? Дело уже близилось к вечеру, солдаты устали и проголодались, то есть появился удачный предлог. Но генерал постарался взять себя в руки, это значило бы потерять честь, а такого он допустить никак не мог. Пусть даже сейчас ляжет половина его армии, он возьмет проклятый холм. В конце концов, у него достаточно опытных сержантов и смелых офицеров, чтобы привести в чувство перетрусивших было солдат и провести новую атаку.

Лорд Уильям подозвал к себе командиров.

– Господа, сейчас мы повторим атаку. Прошу вас лично вести солдат, чтобы у них не возникло даже мысли о том, чтобы отступить. Мы должны довести дело до конца.

Командовавший гренадерами подполковник Аберкромби кисло заметил:

– Трудно штурмовать редут без помощи артиллерии.

– Действительно, милорд, может прикажете доставить из Бостона пушки, тогда мы вышибем эту сволочь оттуда в два счета, – поддержал Кларк, чья легкая пехота понесла особенно тяжелые потери.

Майор морской пехоты Питкэрн промолчал, он нежно баюкал перевязанную левую руку. Однако весь его вид ясно показывал, что он вполне согласен с товарищами и совсем не рвется атаковать. Генерал Хау неодобрительно посмотрел на майора, на секунду задумался, а потом решил:

– Господа, я немедленно отправлю посыльного в Бостон с приказом доставить легкую батарею. Однако мы не станем терять время и повторим атаку. И только если она снова окажется неудачной, лишь тогда мы пустим в ход артиллерию. Полагаю, к этому времени ее уже доставят.

– Милорд, – мрачно произнес Кларк, – я готов выполнить любой приказ, однако повторяю: я против немедленной атаки.

Лорд Уильям молча глянул на него исподлобья, да так, что подполковнику оставалось лишь козырнуть и идти к своему отряду.

И вот снова британские полки построились в колонны, под сдержанную ругань сержантов офицеры заняли свои места, и лорд Уильям торжественно махнул рукой. Он особенно любил этот первый момент атаки, когда батальоны еще стоят в идеальном строю, поле боя не заволок пороховой дым, а грохот выстрелов не заглушает звуки горна. И действительно, затрубили трубы, глухо затрещали барабаны, и батальоны, словно на параде, снова двинулись к холму. Сырой ветер слегка трепал знамена, все выглядело очень красиво. Как ни странно, на сей раз американцы не стреляли, они позволили англичанам беспрепятственно приблизиться к подножию Брид-Хилл, и лорд Уильям уже решил было, что противник больше не будет сопротивляться. Может, они даже пойдут на переговоры и сейчас выкинут белый флаг? Или у них кончились патроны? Такое тоже вполне может случиться с этими лавочниками и фермерами?

Но в этот момент словно ад вырвался на землю! Вершина холма, бруствер редута исчезли в клубах грязно-серого дыма, в котором мелькали тусклые красные вспышки выстрелов. И из этой клубящейся, клокочущей мути со свистом понеслась туча пуль, которые все сметали на своем пути. Лорду Уильяму на мгновение даже показалось, что американцы подтянули пушки и ударили картечью, но он точно знал, что пушек у противника нет. Однако и без того зрелище было ужасным. Смертоносный град ударил по сомкнутым колоннам в красных мундирах, и генералу сначала показалось, что все его солдаты погибли. Раздались дикие стоны и крики, но американцы продолжали стрелять не переставая, и все новые и новые тела в красных мундирах валились на землю.

Впрочем, на сей раз паники не было.

– Сомкнуть строй! – заорали сержанты, лорд Уильям увидел, как офицеры взмахами шпаг подзывают к себе солдат. – Сомкнуть строй к центру! Вперед! Вперед!

Окровавленная толпа, переступая через бьющиеся в агонии тела, попыталась двинуться дальше. Лорд Уильям с ужасом увидел бредущих назад солдат, которые обливались кровью – отступали только раненые. Но сколько их было! Знамя одного из полков легкой пехоты рухнуло на землю, похоже, убило знаменщика, древко подхватили, но почему-то никто не подумал это знамя поднять. Солдат просто волок полотнище за собой по кровавой грязи.

– Вперед! На штурм! – снова закричал кто-то, и генералу показалось, что он узнает голос Аберкромби.

Волна окровавленных людей с воем бросилась на штурм, лорд Уильям различил сквозь пороховой дым, что они уже подошли к подножию редута, который второй раз словно взорвался. Теперь огненный вихрь хлестнул солдатам прямо в лицо, и они не выдержали. Сначала один, за ним другой, а потом уже мелкие группы покатились назад, сливаясь в целую реку. Американцы дали им вслед еще один залп, а потом снова прекратили стрелять. Второй штурм холма Брид тоже был отбит, причем с еще большими потерями, чем первый.

Американцы просто растерзали в клочки наступавшие полки. Генерал еще подумал, что если бы он командовал войсками, засевшими на вершине холма, то не преминул бы воспользоваться благоприятной ситуацией для контрудара. Если бы сейчас американская пехота пошла в штыки вниз по холму, то британская армия была бы разбита наголову, если не вообще полностью уничтожена. Все-таки хорошо, что эти лавочники не умеют воевать. Уметь хорошо стрелять – это еще далеко не все.

На сей раз совещание было гораздо более печальным. Выяснилось, что подполковник Аберкромби убит, причем его тело так и осталось лежать где-то у подножия американского редута. Майор Питкэрн получил еще две пули и больше не мог командовать, батальон принял какой-то лейтенант, потому что оба капитана были убиты. Проклятые американцы с дьявольской меткостью выцеливали офицеров. Мундир Кларка был чуть не в клочья изодран пулями, но сам подполковник каким-то чудом остался цел. Он-то и рубанул совершенно прямо:

– Милорд, я предлагаю отказаться от дальнейших штурмов, иначе мы потеряем всю армию. Нужно эвакуироваться обратно в Бостон. За ночь мы приведем полки в порядок, а уже на следующий день повторим попытку. Только тогда нужно будет начать с высадки гаубиц, которые разрушат проклятые укрепления, после чего пехота без труда возьмет их.

Командовавший левым флангом бригадир Пиготт поддержал его.

– Милорд, третий штурм, вне зависимости от результата, будет означать гибель армии.

Лорд Уильям вспыхнул.

– Как вы не понимаете! Если мы сегодня эвакуируемся, то американцы займут и последний холм, они же видят, где строятся наши войска. Нельзя рассчитывать на непроходимую глупость противника. Второй раз они не позволят нам беспрепятственно высадиться здесь.

– Флот легко отгонит противника от берега, – возразил Кларк.

– Флот… Как же! – раздраженно бросил Хау. – Чего добился адмирал Грейвз до сих пор? Сильно нам помогали его корабли? Да, он поджег Чарлстаун, но американцам от этого хуже не стало, только обыватели бежали из города, затаив злобу на нас. Вон, сумели разрушить часовню – вот и все достижения наших доблестных моряков.

Кларк не рискнул возражать, потому что прекрасно знал подоплеку раздражения генерала. Дело в том, что между адмиралами Грейвзом и генералом Хау шло постоянное соперничество, причем пока что Хау оставался в проигрыше. Командующим флотом в американских водах был назначен именно Грейвз, а Хау оставался лишь вторым. Нужно ли напоминать, что адмирал лорд Ричард Хау был родным братом генерала лорда Уильяма Хау. Кстати, мелькнула у Кларка нехорошая мысль, нельзя совсем исключить и тот вариант, что Грейвз не слишком стремился поддерживать брата своего соперника. Во всяком случае, самые сильные британские корабли мирно стояли на якорях вдалеке, а стрельбу вели только мелкие посыльные суда. Но, конечно же, у адмирала моментально найдутся тридцать три причины, по которым его корабли не могут участвовать в сражении.

– Тогда, может, лучше вообще отказаться от штурма и ударить через перешеек, – предложил Кларк. – Американцы будут уверены, что мы снова будем штурмовать укрепления рядом с Чарлстауном, и потому на перешейке никого не останется. Наш удар будет внезапным и успешным.

– Нет, вы не правы, сэр, – уперся Хау. – Вы прекрасно знаете, что перешеек еще уже, чем этот полуостров. Там горстка людей сможет остановить и куда более крупные силы, чем наши. С одной стороны Бостон, благодаря этому практически неприступен, но с другой он является настоящей мышеловкой, из которой вырваться невозможно.

Время шло в непрерывных спорах, никто из командиров Хау не стремился повторять штурм. Все более действовали на нервы стоны и проклятия раненых, которых оказалось не просто много, чудовищно много. Если первая атака стоила англичанам не более двухсот человек, среди которых, однако, оказалось слишком много офицеров, то теперь не менее полутысячи красных мундиров лежали на земле, убитые или раненые. Кстати, уже половина офицеров штаба самого генерала также получила ранения, и при нем осталась только пара ординарцев.

Британским командирам потребовалось не менее часа, чтобы привести в порядок свои полки и подсчитать выбывших из строя. И перед лордом Уильямом открылась неприглядная картина – он потерял уже четверть своих солдат, причем не только не захватил редут, но даже не сумел хотя бы сдвинуться с места.

Солнце потихоньку миновало зенит и начало медленно катиться вниз, когда, наконец, из Бостона прибыли долгожданные пушки, и артиллеристы засуетились, устанавливая их на вершине холма Моултон. Вместе с артиллерией прибыли еще два свежих полка под командованием генерала Клинтона, что лорд Уильям воспринял с огромным облегчением. Не потому, что теперь он имел больше солдат, нет. Он решил поручить командовать третьей атакой Клинтону, потому что в случае неудачи можно будет все свалить на него. Ну а если атака все-таки увенчается успехом, то произошло все это исключительно благодаря мудрому командованию лорда Уильяма, который в решающий момент переломил ход боя, нанеся удар свежими силами, доставленными благодаря его распоряжениям.

Хау снова взглянул в подзорную трубу на позиции американцев, там происходило какое-то подозрительное шевеление. Какие-то люди бежали вперед к редуту на холме Брид, какие-то, наоборот, отходили назад, к Банкер-Хиллу. Внезапно лорда Уильяма прошиб холодный пот. А что, если американцы за это время втащат на редут пушки? Тогда о штурме можно забыть.

Тем временем в гавани началось какое-то шевеление. Лорд Уильям оглянулся. Как ни странно, но флагман адмирала Грейвза «Сомерсет» спустил шлюпки, которые сейчас тащили огромный линейный корабль ближе к берегу. Он величественно развернулся, и все увидели, как раскрылись черные отверстия портов, из которых выдвинулись хищные жерла пушек. Кажется, моряки все-таки решили пошевелиться, с удовлетворением подумал генерал, но тут же его кольнула неприятная мысль – опять честь победы может улететь от него, адмирал заявит, что только корабельные пушки принесли победу англичанам.

На мачты корабля взлетели боевые флаги, и «Сомерсет» окутался дымом, мгновение спустя долетел тяжелый грохот. Да, бортовой залп линейного корабля ничуть не походил на пальбу полевой батареи. Лорд Уильям даже залюбовался этой эффектной картиной. Минуту спустя «Сомерсет» дал второй залп, затем третий… теперь следовало посмотреть, чего же он добился. Генерал снова навел подзорную трубу на американский редут и едва не выронил ее. Редут стоял нетронутый! Зато все подножие холма Брид было перекопано и вспахано ядрами и гранатами, чернела свежевырытая земля, среди образовавшихся воронок можно было различить какие-то неопрятные куски и обрывки красных мундиров. Корабельные пушки превратили в кровавую кашу тела британских солдат, ковром устилавших склоны холма. О судьбе раненых, которые еще могли оставаться там, даже думать не хотелось.

А моряки тем временем разошлись не на шутку. Залпы гремели один за другим, и ливень раскаленного чугуна продолжал сыпаться на склоны холма, никак не достигая редута на вершине. Лорд Уильям наконец понял в чем дело – корабельные пушки просто не могли поднять ствол, чтобы поразить вершину холма, не рассчитаны они на это. Зато простая пехотная гаубица – будь они сейчас у него! – без проблем положила бы бомбу прямо внутрь редута.

– Аксбридж! – Хау подозвал к себе одного из двух уцелевших адъютантов, – отправляйтесь к адмиралу и попросите прекратить эту бессмысленную пальбу. Скоро наша пехота снова пойдет в атаку, и мне не хотелось бы, чтобы она пострадала от собственного огня.

Неизвестно, то ли Аксбридж успел как-то известить адмирала, то ли сам он понял, что делает что-то неправильно, однако пальба «Сомерсета» вскоре умолкла. Свежий бриз унес прочь клубы темно-серого дыма, и корабль вновь предстал перед генералом во всей своей грозной красе. Величественный и… бесполезный.

Тем временем английские полки в очередной раз построились, причем прибывшие с генералом Клинтоном стали во главе штурмовых колонн. Пушки на холме Моултон рявкнули, но их ядра, нацеленные на редут, тоже не принесли ему никакого вреда. Они безвредно зарылись в бруствер. Следующий залп был ничуть не более действенным. Хау недовольно поморщился и приказал перенести огонь на баррикаду, которая преграждала путь вдоль берега. Вот здесь артиллеристов ждал успех. После первого же залпа в воздух взлетели обломки бревен и жердей, раскрошенный камень. Наспех сооруженная преграда не выдержала и начала разваливаться. Не выдержали и американцы.

Дело в том, что их положение к этому времени стало критическим, о чем лорд Хау не подозревал. С самого утра солдаты находились на позициях, не имея ни еды, ни даже воды. День был солнечным, и они жестоко страдали от жажды, англичанам в этом плане было все-таки легче. Шлюпки постоянно подвозили из Бостона бочонки с водой и какую-никакую провизию. Генерал Путнэм требовал прислать ему подкрепления, но главное – воду и порох. Увы… Его помощник генерал Старк бестолково метался по городку Кембридж, расположенному у основания полуострова, пытаясь найти хоть одного возчика, который согласился бы отправиться на Брид-Хилл. Увы, все они наотрез отказывались, заявляя, что это не их война, и все происходящее их никак не касается. И вообще, вон, англичане даже колокольню не пощадили, так что с ними будет? Правда, тут возчики начинали многозначительно закатывать глаза и причмокивать, вот если господин офицер решит заплатить, то тут можно уже будет начать разговор. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы платить какими-то серебряными долларами. Вот если генерал найдет полновесные английские гинеи, тогда можно будет поговорить о цене. Старк сорвал голос, пытаясь воззвать к их патриотизму, – напрасно. Возчики стояли насмерть, как солдаты на Брид-Хилл: деньги вперед! И только английским золотом!

В результате солдаты на холме не получили вообще ничего, как неожиданно выяснилось, у них начали подходить к концу патроны. Все-таки они стреляли целый день, а порох и пули также никто не подвез. Поэтому генерал Путнэм чувствовал себя, пожалуй, даже хуже, чем генерал Хау. Он видел, что англичане не намерены отказываться от своего решения захватить редут, чего бы ни стоило.

И вот в третий раз британские колонны медленно двинулись к редуту и полуразрушенной баррикаде на берегу. Лица солдат стали мрачными, потому что они помнили, чем закончились предыдущие атаки и, что гораздо хуже, им приходилось идти, переступая через тела своих товарищей. Однако они все-таки шли. Американцы снова подпустили англичан вплотную и лишь тогда дали сокрушительный залп, снова выкосивший первые ряды. Но гренадеры поспешно нырнули в ров под бруствером и там замерли, не решаясь двигаться ни назад, ни вперед. Впрочем, пару американцев, осмелившихся выглянуть из-за бруствера, они застрелили. Создалось странное положение: англичане не смели штурмовать редут, американцы не смели отогнать противника.

Исход сражения решился на берегу, там где наступали остатки легкой пехоты, поддержанные свежими полками Клинтона. И здесь американцы встретили их сильным огнем, однако здесь не было рва, здесь не было бруствера, и англичане после небольшой заминки оказались по ту сторону разрушенной баррикады. Взбешенные пехотинцы хотели было ударить в штыки, но американцы предусмотрительно пустились наутек, измученные англичане не стали их преследовать, тем более что их подкараулила новая напасть.

Лорд Уильям едва успел обрадоваться первому успеху, как тут их обстреляли с бокового фаса редута. И снова легкая пехота заколебалась, ведь к этому времени от некоторых рот осталось несколько человек. Лишь неимоверными усилиями Кларк сумел удержать их от отступления, более того, при поддержке резервных полков он пошел на штурм редута. Американцы не успели окопать его круговым рвом, поэтому англичане сумели подняться на бруствер. Последний залп американцы дали им буквально в лицо, и скошенные пулями рухнули сам Кларк и еще два капитана, которые вели солдат.

Снова рукопашная не состоялась, американцы поспешно отступили на Банкер-Хилл, англичанам удалось приколоть лишь десяток замешкавшихся, остальные продемонстрировали незаурядную быстроту бега. После этого на редут поднялись и застрявшие во рву гренадеры. Лорд Уильям, видя все это, немедленно поднялся на Брид-Хилл, чтобы организовать преследование. Так требовала европейская военная наука, и он не собирался отступать от проверенных временем рецептов.

Он намеревался принять командование, чтобы в решающий момент лично возглавить победоносные полки и нанести последний удар. Однако, поднявшись на редут, он едва не взвыл. Солдаты валялись на земле вповалку и не выказывали совершенно никакого желания наступать дальше. Они выглядели настолько измотанными, что на их серых лицах не осталось даже испуга, который был ясно различим перед началом последней атаки. К лорду Уильяму подскочил бригадир Пиготт – единственный из старших офицеров, которых удалось увидеть генералу, такой же серый и измученный, как и его солдаты. Мундир бригадира был перемазан землей, а из левого рукава пуля вырвала огромный клок, хотя самому офицеру повезло, его даже не зацепило.

– Разрешите доложить, милорд…

– Ну, говорите, – милостиво разрешил Хау. – Но только покороче, нам нужно подготовить солдат к новой атаке. – Он театрально обнажил штагу и указал на возвышающийся впереди Банкер-Хилл, на вершине которого можно было различить такой же редут, как тот, что был взят. – Мы должны добить противника.

Но Пиготт лишь устало махнул рукой.

– Солдаты уже не валятся с ног, они свалились. Весь день в бою, на солнцепеке. Они измотаны до предела, да вы сами видите, милорд. К тому же у нас чудовищные потери в офицерах, просто некому командовать.

– Как некому? – удивился Хау. – Я знаю, что во время первой атаки был убит подполковник Аберкромби, неприятно, но что?

– Только что был убит подполковник Кларк, – сухо сообщил Пиготт.

Лорд Уильям поморщился.

– А где командир морской пехоты?

– Майор Питкэрн тоже убит. Несмотря на две раны, он повел своих солдат в атаку и получил пулю в голову.

Это была уже серьезная неприятность, но лорд Уильям не привык отступать. Он просто обязан, обязан одержать победу, иначе ему не простят огромных потерь. Он совсем не собирается ехать на какой-нибудь Маврикий губернатором. Поэтому генерал жестко потребовал:

– Позвать ко мне генерала Клинтона.

– Не могу, милорд, – развел руками Пиготт. – Генерал Клинтон пропал.

– Как пропал?

– Пропал без вести. Милорд, посмотрите, – Пиготт указал на склон холма, усыпанный трупами. – Вероятно, он где-то там, причем я вполне допускаю, что он еще жив, – хотя в тоне бригадира не прозвучало ни малейшей уверенности.

Хау едва не застонал. Проклятые американцы! Они не оставили ему никакого выбора. Он снова выхватил шпагу из ножен и приказал Пиготту:

– Постройте Шестьдесят третий полк! Они прибыли на полуостров последними и участвовали лишь в третьей атаке, значит, у них сохранились силы. Я лично поведу их! И я своей рукой пристрелю каждого, кто скомандует отступление!

Снова затрещали барабаны и небольшая британская колонна двинулась на Банкер-Хилл. Лорд Уильям шел впереди солдат, нервно передергивая плечами, ему казалось, что вот-вот очередная пуля ударит в украшенный орденами мундир. Но… пули не было. Не было вообще ничего. Колонна подошла к подножию Банкер-Хилла, генерал Хау перекрестился, взмахнул шпагой и крикнул:

– Вперед! – и даже сам удивился тому, какого петуха дал. Голос сорвался на писклявый фальцет.

Пехотинцы, ничему не удивляясь, бросились вперед, Хау благоразумно подождал, пока его обгонят два дюжих сержанта и тоже начал карабкаться на бруствер. Поднявшись на редут, он широко раскрыл глаза от удивления. Внутри не было никого! Лорд Уильям точно знал, что до сих пор сражался не более чем с половиной сил американцев, но при этом положил почти всю свою армию. И вот американцы, которых теперь было чуть не втрое больше, чем англичан, почему-то бежали? Почему? Зачем? Какой-то новый хитрый план? Нет, не знаю и знать не желаю! Лорд Уильям гордо выпрямился и приказал:

– Полк, становись! – После того, как солдаты построились, он торжественно продолжил: – Вы одержали блестящую победу над бунтовщиками, увенчав новыми лаврами британское оружие! Противник позорно бежал! Вскоре мы окончательно разгромим его и восстановим порядок в колониях! Ура!

Увы, лорду Уильяму не дано было заглянуть в будущее. Его кровавая победа оказалась совершенно бесполезной. Бостон все равно остался в плотной осаде и менее чем через год лорд Уильям приказал эвакуировать оттуда британские войска, да так поспешно, что бросил там более ста пушек, доставшихся генералу Вашингтону. Генерал Клинтон отыскался на поле боя живым и почти невредимым и принимал участие в дальнейших сражениях, но также больших успехов не добился.

Глава 2

Нельзя сказать, чтобы появление барона фон Вальдау произвело фурор в парижском свете, скорее, наоборот, он остался практически незамеченным. Еще один немецкий барончик, прикативший в столицу мира, чтобы приобщиться ко всем радостям, которые способна дать столица прекрасной Франции. Да, у него водились кое-какие деньги, однако Париж видывал подлинное мотовство, когда здесь объявлялись восточные набобы. А у этого только и было за душой, что серебряный рудник где-то в Шварцвальде – повеселиться хватит, а вот поразить парижан не получится. Но все-таки барон был принят в некоторых парижских салонах, хотя его больше интересовали заведения, вроде «Прелестницы Жанетт», что и понятно. Разве немецкие фрау могут сравниться с парижскими… ну, сами понимаете кем. В Версаль, разумеется, его не приглашали, но, похоже, барон этим не слишком огорчался. Зато он успел свести короткое знакомство со всяческими странными и даже подозрительными личностями. Разумеется, господин Бомарше сочиняет прелестные пьески, но дела его какие-то мутные. А уж якшаться с американскими варварами вовсе не к лицу истинному дворянину, пусть даже и немецкому барону. А его видели в салоне господина Франклина, который вообще человек неблагородный и замечен среди всяческих энциклопедистов за разговорами о материях, противных истинной вере. Если бы господь бог пожелал, он бы сотворил электричество в день четвертый, однако в Библии этого нет, значит, и электричества быть не может. Впрочем, чего еще ждать от немецкого барона? В общем, он даже начальника королевской полиции господина де Сартина не слишком интересовал, так, приглядывали вполглаза, на всякий случай.

* * *

Интересно, кто решил, что в Париже дела делаются в министерствах? Глупость это. Настоящая парижская жизнь кипит в салонах персон значительных и не очень, куда далеко не всякого министра пустят, а если даже пустят, то не всякий день. Но наш барон сумел добиться приглашений в некоторые дома, где бывали нужные люди. Ну, к графине дю Барри его, разумеется, не приглашали, впрочем, и сам барон туда не сильно рвался. Конечно, королевская фаворитка могла решить любой его вопрос, но уж очень при этом громкая огласка получалась, а те, кто барона знал, сразу подметили, что не стремится барон бывать на виду, скрытный он скорее, не похож на тех, кто богатством кичится, а деньги у барона водились и, похоже, немалые.

Главное же, что людей отвращало, так это его свита. Всегда при нем находились какие-то верзилы, ни слова не знавшие по-французски и говорившие на каком-то варварском диалекте, никому не знакомом, в диких горах Шварцвальда в ходу подобные наречия. Зато кулачищи у них были – не приведи бог. Но не эти верзилы пугали больше всего, а управляющий его милости. Вроде бы обычный человек, но только до тех пор, как не взглянешь ему в глаза. В тех глазах невозможно было различить ничего, кроме непроглядной черноты, засасывающей, словно бездонный омут. Они словно бы не отражали даже солнечного света и казались двумя бездонными черными колодцами. Чернота одновременно пугала и притягивала, и любой, на кого обращал взгляд этот Severin, немедленно терял дар речи и обливался холодным потом. Вот потому гости у барона появлялись не часто, никто не хотел встречаться с управляющим. Хотя всякие несерьезные дамочки находили этот мертвый взгляд весьма даже возбуждающим, а потому этот самый Severin пользовался определенным успехом, что вызывало кислую усмешку барона. Говорят, барон его нанял, будучи на службе Фридриха Прусского во время кампании в дикой Полонии, где медведи бегают по улицам и ходят в бани, чтобы полакомиться женщинами.

Но сейчас барон с милой улыбкой раскланивался с прочими гостями маркизы дю Плесси-Шатийон, хотя было заметно, что его не слишком интересуют светские разговоры. Они крутились вокруг в основном вокруг двух тем – последних эскапад госпожи дю Барри и нескольких звучных оплеух, которые получили генералы короля Георга III от возмутившихся американских колонистов. Собственно, политика завсегдатаев парижских салонов интересовала куда как мало, но уж очень приятно было перемыть косточки коварному Альбиону. Слишком свежи были в памяти грустные неудачи последней войны, когда Франция потеряла свои владения не только в Америке, но и в Индии. А из Пондишери поступали не только пряности, но и драгоценности из сокровищниц махараджей и набобов. И вот это было серьезной потерей, ощутимо бьющей по кошельку многих присутствующих. Отчасти поэтому и был приглашен барон, ведь его серебряные рудники в горах Шварцвальда и таинственные связи с какими-то людьми, наезжавшими в дом, который он снимал, позволяли фон Вальдау время от времени с приятной улыбкой предложить кому-нибудь то изумрудное колье фантастической красоты, то фермуар рубиновый. И главное – камни всегда были как на подбор, глубокий цвет, огранка безупречная, а золотые оправы всегда поражали филигранной работой. Бродили слухи, что сама дю Барри через третьи руки приказала купить пару браслетов с изумрудами, но от этого барон ни на шаг не стал ближе к приемной фаворитке.

Впрочем, он не особо грустил.

– Герр де Бомарше, – вежливо поклонился барон, не выпуская бокал с шампанским.

– Господин барон, – последовал не менее вежливый ответный поклон.

Фон Вальдау приятно улыбнулся, ответная улыбка Бомарше была еще шире и слаще. Да, состязаться с парижанами в вежливости куда как сложно, но барон и не собирался. После пары приятных фраз ни о чем он предпочел перейти к делу, но проделал сие очень хитро.

– Герр де Бомарше, говорят, вы получили самые свежие и самые достоверные известия из Америки. Поговаривают, будто доблестные войска короля Георга в очередной раз потерпели конфузию прежестокую. Причем от кого – необученные фермеры королевских гренадеров потрепали.

– Что вы, барон, вы преувеличиваете мою осведомленность, – ответил Бомарше. – Я скромный парижский адвокат, сумевший выиграть пару процессов. Откуда мне быть в курсе американских дел. Да и зачем?

Барон откровенно посмаковал вино.

– Неправда ли, просто чудесный напиток? Я полагаю, доставили прямиком из подвалов аббатства Отвильер. Нигде еще не найти столь изысканного вкуса.

– Да вы подлинный знаток, господин барон.

Фон Вальдау чуть усмехнулся уголками губ.

– Вино, сделанное по рецептам достопочтенного дома Периньона, было бы просто грешно не узнать.

– Вы, безусловно, правы, – кивнул Бомарше. – Однако, я полагаю, что вы искали меня отнюдь не для того, чтобы обсуждать проблемы французского виноделия.

– Считайте меня наивным искателем совершенства, столь редкого в нашем несовершенном мире. И французское вино являет собой одно из немногих исключений. Но я не могу считать себя счастливым, потому что остальное остается для меня недостижимым.

– Например?

– У нас считается, что льежские ружья, еще известные как литтихские, являют собой также образец совершенства. Жаль только, что они не в большом ходу, поэтому далеко не все могут по достоинству оценить их совершенство.

Глаза Бомарше остро блеснули, всего на один миг, однако барон успел заметить этот хищный блеск.

– У вас…

– Да, во время недавней кампании армия короля Фридриха, особливо же полки гренадерские, были вооружены именно этими ружьями. Французская армия имела удовольствие оценить их качества.

– Барон, вы нетактичны.

Фон Вальдау растерянно развел руками.

– Но я же не виноват, что в этом сражении ваши соотечественники были разбиты, причем во многом благодаря меткой стрельбе прусских солдат.

Бомарше кисло улыбнулся.

– Но какая связь между этими ружьями, которые, я допускаю, великолепны, и делами американскими? И уже совершенно непонятно, каким образом все это может интересовать меня.

Лукавил господин Бомарше, лукавил. Все он прекрасно знал. Война развивалась по довольно странным канонам, англичане вроде бы все делали согласно законам военной науки, но при этом ухитрялись проигрывать одно сражение за другим. При этом они вдобавок несли огромные потери офицеров. Бесстыдные американцы отстреливали капитанов и майоров Его Британского Величества с той же легкостью, с какой стреляли в индюшек в зарослях Виргинии и Джорджии, и помогали им в этом как раз те самые литтихские ружья, достать которые пытался господин Бомарше. Он давно уже связался с представителями Континентального конгресса в Париже Бенджамином Франклином и Сайласом Дином и пообещал им наладить поставку оружия для американской армии. Однако пока это получалось плохо, французские арсеналы до сих пор не восполнили потери после прошедшей войны, а чтобы закупать оружие за границей требовались деньги, которых у Бомарше не было.

Американцы вежливо улыбались, говорили о своей готовности платить столько, сколько потребуется, но кредит предоставить отказывались наотрез. Бомарше знал наверное, что деньги у них имеются, причем деньги большие. На их сладкий запах слетались многие, но далеко не всем удавалось отведать этого душистого меда. А мед действительно был душистым – английские гинеи и испанские реалы, которыми расплачивались американцы, ценились высоко. Это не талеры бывшего короля Фридриха, которые он подрезал не один раз во время войны, чтобы хоть как-то оплатить свои расходы, и уж подавно не американские доллары.

Вот и господин Бомарше очень хотел бы отведать этого медку, потому что деньги его были на исходе, а «Женитьба Фигаро» позволяла лишь кое-как сводить концы с концами. От господина барона попахивало рейхсталерами, но гораздо соблазнительнее был аромат денег американских.

– Знаете, я, наверное, мог бы порекомендовать вам людей, которые сумеют по достоинству оценить качества литтихских ружей, – несколько деревянным голосом произнес Бомарше.

– Но вы же прекрасно понимаете, что поставки оружия воюющим сторонам являются действием противозаконным. Или я ошибаюсь, герр Бомарше? – Барон совершенно намеренно опустил приставку «де». Еще немного, и он назовет собеседника Карроном.

– Видите ли, Вальдау…

– Барон фон Вальдау, – поправка прозвучала изысканно вежливо. – Наша семья записана в Готском альманахе уж… Мнэ-э… Не помню сколько сот лет, со времен императора Фридриха III.

– Да, разумеется, господин барон, – был вынужден согласиться Бомарше. Проклятые имперские дворяне! Они не приобретали титулы через женитьбу. Впрочем, американцы, кажется, собираются упразднить титулы? – Я прекрасно знаю тонкости международного права.

– Да, было бы крайне неприятно столкнуться с противодействием британской короны.

Бомарше покивал.

– Именно поэтому я и намерен познакомить вас с парижским представителем торгового дома «Родриго Горталес и компания». Эти почтенные мадридские негоцианты имеют обширную торговлю с Новой Испанией, Луизианой и Новой Гранадой. Согласитесь, что британской короне нет и не может быть дела до испанской торговли.

– Вы совершенно правы, господин де Бомарше, – согласился барон. – Я буду с нетерпением ждать этой встречи.

* * *

Знал бы только барон, что едва за ним закрылась дверь, как господин Каррон, ныне именуемый де Бомарше, чуть не заплясал от радости. Удача, редкостная удача шла ему прямо в руки. Он с удовольствием представлял, как сумеет заработать на этих поставках, ведь ему выпадала самая удачная и самая удобная роль – посредника. Не затратив ни единого ливра, он мог заработать миллионы, нужно было только договориться с американцами. И это не следует откладывать, потому что желающие на такие деньги слетаются быстрее, чем пчелы на дармовой мед. Он немедленно раскланялся с маркизой, принеся самые вежливые извинения за уход, потому что его сейчас посетил златокрылый ангел вдохновения, и он не может позволить себе терять драгоценные мгновения. При этом Бомарше хихикнул про себя, знали бы только они, что в данном случае он сказал чистейшую правду.

Однако Бомарше не заметил, что у выхода из особняка Плесси-Шатийон его ждала неприметная серая фигура, совершенно слившаяся с серыми промозглыми парижскими сумерками. Он даже не стал ловить фиакр, потому что идти было недалеко, а время терять было недопустимо. Нельзя было позволить кому-нибудь свести барона с американцами, особенно с мистером Дином. Конечно, встреча фон Вальдау с мистером Франклином тоже представлялась нежелательной, однако сильно навредить не могла, потому что Франклин занимался только политикой, но все финансовые дела вел именно Сайлас Дин, к которому сейчас торопился господин баснописец. Обращать внимание на поздних прохожих ему было не с руки.

Американец хоть и удивился позднему визиту, но принял господина Бомарше радушно, тем более что сияющий вид француза намекал на некие приятности. После взаимных приветствий и обязательной рюмочки хереса – как ни странно, но даже Бомарше пристрастился к этому любимому британцами вину, хотя во Франции и свои вина великолепны, – перешли к делу. Мистер Дин уже успел оценить пронырливость Бомарше, который сумел раздобыть ружья из арсеналов французского короля. Ну что из того, что были эти ружья немного староваты, к сожалению, заморские колонии пока не имели вообще никакого ружейного производства, и приходилось соглашаться на то, что дают.

– Мистер Дин, могу вас порадовать. Мне удалось договориться о поставках льежских ружей самой современной модели. Ваша армия будет получать самое лучшее оружие, какое только можно найти в Европе.

Сайлас Дин понимающе улыбнулся.

– Но, как я понимаю, господин Бомарше, и цена этих ружей будет иной, чем тех, что поставлял нам шарлевильский арсенал. Не так ли?

– Разумеется, мистер Дин, – Бомарше поднял рюмку. – Ваш херес просто великолепен, может, вы поделитесь секретом, где вы достаете его?

Мистер Дин улыбнулся еще слаще.

– Мсье Бомарше, вы же не раскрываете мне пути, которыми вы добываете ружья, так почему вы хотите, чтобы другие раскрыли вам свои маленькие коммерческие секреты?

– Потому что вы имеете свой собственный интерес в моих поставках.

Мистер Дин принял обиженный вид.

– Ваши намеки безосновательны и оскорбительны, мсье Бомарше. Наш единственный и подлинный интерес – это свобода. Ее нельзя оценивать ни в какой монете, она является высшей ценностью, и мне очень жаль, что заскорузлая Европа до сих пор этого не поняла. Но очистительный ветер свободы долетит сюда через океан, и европейские тираны почувствуют его дыхание!

Бомарше досадливо поморщился. Мистера Дина в очередной раз понесло. Время от времени он разражался подобными тирадами, не вызывавшими у Бомарше ничего, кроме приступов изжоги.

– Мистер Дин, вы, кажется, намерены оскорбить и моего монарха?

Дин, поняв, что несколько зарвался, поспешил отыграть назад.

– Конечно, нет. Правление монархическое не есть символ тирании и угнетения. Французский король известен всему миру своим милосердием и терпимостью, речь идет о тиране, обосновавшемся в Виндзоре, и о других правителях, не признающих закона. Например, эти проклятые немецкие князьки, которые начали торговать собственными подданными, точно рабами.

– Вот как? – сделал вид, что удивился Бомарше.

– Да! Разве вы не знаете, что более половины войск, которые британский тиран посылает в Америку для подавления тяги к свободе нашего народа, это всякий гессенский и брауншвейгский сброд, купленный на проклятое английское золото. Вот потому нам так нужны ружья.

– Но, мистер Дин, если я не ошибаюсь, в вашей стране существует самое настоящее рабство. И плантации вашего доблестного генерала Вашингтона тоже обрабатывают черные рабы.

– Мсье, не следует путать столь разные вещи. Белая раса самим господом богом предназначена властвовать над миром, а остальные обязаны ей прислуживать. Разве вы не знаете, что так называемые черные – не более чем говорящие орудия в силу своей умственной неполноценности.

Бомарше расхохотался.

– Однако насколько я знаю, это совершенно не мешает вашим плантаторам набирать гаремы из черных рабынь. Если вы так к ним относитесь, почему бы тогда не привозить из Африки обезьян для удовлетворения некоторых специфических потребностей? Поговаривают, что в Древнем Риме некие матроны пробовали это.

Теперь уже мистер Дин надулся и покраснел.

– Господин Бомарше, наши жены добродетельны и чисты, как лилии. Им неведомы нравы распущенного Версаля, где дозволено все и даже немного больше.

– Так я не о нравах говорю, – уточнил Бомарше, – а о том, что ваша свобода носит несколько выборочный характер и распространяется далеко не на всех.

– Нет, мсье, вы совершенно не правы! Наша свобода распространяется на всех людей, и вскоре мы понесем ее знамя угнетенным жителям Канады.

Вот это заявление Бомарше не понравилось уже совершенно. Он прекрасно помнил, что еще совсем недавно Канада именовалась Новой Францией и принадлежала королю Людовику. Лишь несчастливое окончание войны вынудило Францию расстаться с этой благодатной землей. Французы еще не расстались окончательно с мыслью вернуть потерянное, и перспектива передачи Новой Франции в цепкие руки Континентального конгресса, который вдобавок находился не за три тысячи миль, а совсем рядом с ней, не могла радовать. Впрочем, сейчас речь шла о другом.

– Вернемся к проклятому английскому золоту, мистер Дин, – сказал Бомарше. – Надеюсь, вы понимаете, что торговый дом «Горталес и компания» не может согласиться с вашим предложением оплачивать покупки испанскими долларами. Это сугубо колониальная валюта, которая в Европе не имеет хождения и ценится весьма низко. Увы, мы, европейцы, привыкли к золоту. Разумеется, Горталес был бы доволен, если бы вы расплачивались реалами, но у нас имеются сомнения в том, что вы располагаете достаточными суммами в этой валюте. Нас устроили бы французские луидоры, однако они в колониях не имеют хождения. Вот и остаются только английские фунты…

Дин кивнул, не скрывая своего неудовольствия.

– К сожалению, и с ними у нас определенные проблемы. Увы, в достаточном количестве мы располагаем только серебряной монетой.

– Это дело поправимое, – успокоил Бомарше. – Я могу помочь вам с обменом серебра на золото в парижских банках.

– Но за определенный процент, – не спросил, а утвердительно заключил Дин.

– Разумеется, но за очень скромный процент.

– Мне будет сложно убедить казначея конгресса согласиться на незапланированные траты, – вздохнул Дин.

– Мистер Дин, я полагаю, что конгресс достойно оплачивает ваши труды, – заметил Бомарше.

– Увы, увы…

– Но в таком случае, я полагаю, банк найдет возможность вознаградить вас за понесенные хлопоты. Борьба за дело свободы – это святое, но мы живем на грешной земле, где даже самые возвышенные идеалы нередко оцениваются в звонкой монете.

Глаза мистера Дина хитро блеснули.

– И сколько же, по мнению парижских банкиров, стоит борьба за свободу?

Вот здесь и начался настоящий торг, в котором никак нельзя было назвать кошку кошкой, но от того борьба буквально за каждый луидор становилась еще более ожесточенной. Пирог приходилось делить на слишком много частей, причем каждый норовил откромсать себе кусок побольше и посочнее. «Горталес и компания», Бомарше, парижские банкиры, мистер Дин и неведомые пока льежские заводчики – все хотели помочь делу американской свободы, но не бесплатно, разумеется.

– Да уж, мистер Дин, – вздохнул Бомарше после того, как были четко распределены все доли, вся маржа, все прибыли, – если кто-то говорит «скуп, как жид», он определенно не торговался с американцами. Еще пара таких сделок, и я ведь пойду по миру с протянутой рукой.

– Не преувеличивайте, мсье Бомарше, не надо. Итак, вы гарантируете нам поставку шестидесяти тысяч ружей с надлежащим количеством пороха и припасов?

– Да.

– Но нам хотелось бы также получить от вас обмундирование и пушки.

– Мистер Дин, я сделаю все, что от меня зависит, но это требует некоторого времени. Не беспокойтесь, не слишком большого, и вы получите ответ вскорости. Но именно сейчас я ничего обещать не могу.

– Приятно иметь с вами дело, мсье Бомарше.

– Взаимно.

Расстались они совершенно довольные друг другом и особенно сделкой, которую только что заключили. Господин де Бомарше (сам с собой он себя только так именовал), выйдя на улицу, громко свистнул, и почти тут же подъехал фиакр, на котором он отправился к себе домой. День завершился очень удачно, и это следовало отпраздновать. Серая тень внимательно посмотрела ему вслед, но не стала преследовать экипаж, она и так прекрасно знала, где живет господин Бомарше, где живет его любовница, где живет подруга любовницы. Тень это совершенно не интересовало, а вот неизвестный пока обитатель дома, в котором побывал с визитом Бомарше, интересовал, и очень.

* * *

Когда незаметная тень тихонько поскреблась в дверь внешне неприметного дома, совершенно такого же, как десятки соседних, отворили ей очень быстро, словно бы хозяин ждал этого визита. Вот только встретившись взглядом с хозяйским управителем, визитер невольно вздрогнул и втянул голову в плечи, пытаясь сделаться ну уж совершенно неприметным, из тени превратиться вообще в бестелесный призрак. Управитель молча сделал жест, приглашая тень войти поскорее и торопливо захлопнул дверь, чтобы никто из соседей не увидел визитера. Впрочем, кто станет в такой гнусный вечер выглядывать на улицу?

Хозяин встретил позднего гостя весьма приветливо.

– Проходите, господин Рамо, проходите. Как только вам в такую мерзкую погоду не сидится дома.

– Господин барон, дела превыше всего.

– Ваше усердие заслуживает похвалы, милейший Рамо. Не каждый проявляет такую настойчивость и исполнительность.

Тень позволила себе легка улыбнуться. Она понимала, что похвала господина барона будет иметь вполне ощутимые очертания.

– У меня для вас имеются самые интересные новости, господин барон. Согласно вашему пожеланию, я последние несколько дней сопровождал господина де Бомарше в его прогулках по Парижу, дабы отследить все его встречи и знакомства.

– Надеюсь, вы не позволили себе лишней нескромности, заглядывая в будуары, до посещения которых Бомарше весьма охочий? – позволил себе пошутить барон.

– Нет, ваша милость, нет. Я был скромен и стыдлив, как девственница на первой исповеди, – ответила шуткой тень. – У господина Бомарше любовницы, как бы это сказать… Немного не того положения, чтобы действительно важные вопросы решались в их будуарах. Там занимаются только любовью и ничем больше. Это в постели госпожи дю Барри решаются судьбы министров, а у Бомарше…

– Смотрите, прознает господин де Сартин, что его подчиненные имеют совершенно невосторженный образ мыс лей, так не миновать беды. За такие высказывания он вас, чего доброго, и на каторгу пошлет, – погрозил пальцем барон.

Впрочем, сказано все это было совершенно добродушным тоном, из которого следовало, что ни единого слова из этой беседы до ушей господина де Сартина не дойдет. Тень это прекрасно понимала, потому что позволила себе улыбнуться, показывая, что вполне оценила шутку барона.

– Впрочем, перейдем к делам. Сразу после приема у маркизы дю Плесси-Шатийон господин Бомарше отправился с визитом к господину, о котором нам почти ничего не известно. Это некий мистер Сайлас Дин из Коннектикута. Фигура очень даже подозрительная, но по малости своего значения нашу полицию почти не заинтересовавшая. – Тень достала из кармана пару листков с записями. – Бывший школьный учитель, который занялся торговлей, а некоторое время спустя поспешно выехал из американских колоний. По прибытии в Париж начал изображать из себя торговца с Бермудских островов, играет он скверно, сказать прямо. Пытался встретиться с министром иностранных дел де Верженном, но, разумеется, аудиенцию ему не дали опять-таки по незначительности. Но имеется подозрение, что все секретные беседы с министром взял на себя некий Бенджамин Франклин, который официальных постов не занимает и всюду объявляет себя свободным философом и ученым. По таковой причине принят во многих приличных домах, поскольку сейчас пошла странная мода на знакомства с подобными людьми.

– Как сказать, – вставил барон. – Господин Лавуазье весьма известен в кругах ученых, однако на королевских откупах он нажил миллионы. Так что иные ученые не только в вольных искусствах сведущи.

– Совершенно верно, господин барон, – согласилась тень. – Только к господину Франклину это не относится. По нашим сведениям, в парижских банках у него серьезных счетов нет, так, мелочевка на проживание, не больше. А вот за господином Дином следочек тянется. Нам не удалось выяснить наверное, однако деньги у него есть, причем деньги немалые.

– То есть вы хотите сказать, что американцы разделили работу? Переговоры ведет Франклин, а расплачивается Дин?

Тень покачала головой.

– Схема определенно сложнее, но в первом приближении можно сказать и так. Хотя все детали подлежат дальнейшему выяснению и уточнению.

– Отлично, господин Рамо, просто отлично, – обрадовался барон. – Ваша многополезная деятельность будет оценена по заслугам. – Словно бы из ниоткуда на столе возник приятно звякнувший замшевый мешочек. – Единственное хочу сказать: стерегитесь своего начальника. Генерал-лейтенант полиции де Сартин, несмотря на милые улыбки, человек страшный и совершенно беспощадный. И мне не хотелось бы, чтобы наше приятное знакомство оборвалось внезапно.

– Ваша милость, мне этого хочется еще меньше, – кивнула тень. – Есть еще одна важная информация. Насколько нам стало известно, более того, господин де Сартин получил приказ насколько возможно скрыть это, господин Бомарше добился разрешения закупить ружья в королевском арсенале в Шарлевилле для последующей перепродаже американцам. Конечно, ему постараются сплавить всякую рухлядь, которой уже полвека стукнуло, но американцам выбирать не приходится.

– Откуда же у него взялись деньги?

Тень развела руками.

– Это нам неизвестно. Военные стерегут свои тайны временами получше полиции, особенно если это касается денег.

Барон задумался, и когда тень уже начала проявлять признаки нетерпения, встал.

– Не стану вас больше задерживать, господин Рамо. Ваши сведения были крайне полезны для меня и нашего торгового дома, я постараюсь использовать их для взаимной выгоды. Полагаю, вам даже отчислится некий процент, если моя сделка с господином Бомарше завершится удачней.

Тень согнулась в благодарном поклоне, после чего незаметно исчезла, растворившись в мокрых сумерках. Словно бы и не было ее. А вот господин барон после этого крепко задумался, и результатом его раздумий стал еще один визит.

* * *

– Господин Мертенс.

– Господин барон, какая неожиданность, – согнулся в поклоне хозяин. – Хотя вообще-то это несколько неосторожно, приезжать сюда.

– Что же в этом удивительного? – приподнял бровь барон. – Вы представитель уважаемой торговой фирмы, так почему бы богатому состоятельному подданному князю Шварцбург-Рудольштадт не посетить вас по неким торговым делам. В конце концов я достаточно богат, чтобы заказать в славном городе Льеже пару охотничьих ружей со специальной инкрустацией. А вдруг меня пригласят на королевскую охоту. Я желаю выглядеть соответствующим образом и не ударить лицом в грязь перед надменными французами. Конечно, Париж был и остается столицей галантности, но вот в делах оружейных Франция никогда особо не отличалась.

– Вы совершенно правы, господин барон, – еще раз поклонился господин Мертенс. Собственно, какой Мертенс? В Австрийских Нидерландах иметь фамилию Мертенс все равно что не иметь вообще никакой.

– Ладно, ладно, – снисходительно бросил барон. – И все-таки вы должны мне показать нечто.

– Совершенно верно, ваша милость. Некто, прекрасно известный нам обоим, вручил мне вот этот перстень, – Мертенс протянул барону кольцо.

Фон Вальдау внимательно его осмотрел. Все правильно, вот сложный щит, рассеченный надвое, вздыбленный грифон и соболь, изящно поднявший пышный хвост. Все правильно.

– Ну, что ж, господин Мертенс, теперь мы можем беседовать с вами совершенно откровенно. Хотя придется напомнить, что я здесь представляю не самого себя, но Тайную экспедицию правительствующего Сената, а потому вам должно отнестись ко всем делам с совершенной серьезностью.

Неожиданно худое лицо Мертенса исказила кривая гримаса.

– Ваша милость может не беспокоиться. Я помню его сиятельство графа Шувалова, его благостное отношение ко всем лицам причастным. Так же помню Никиту Акинфича, сей перстень мне вручившего, и потому вы можете говорить со всей откровенностью.

– Ну, хорошо, – барон немного помедлил и продолжил: – Насколько у вас скорая связь с Никитой Акинфичем?

– Если расстараться, то в три недели посыльный доберется, но это в самых крайних случаях. Сами понимаете, ваша милость, каковы расстояния.

– Понимаю, понимаю… – кивнул барон. – Но только нужно срочно донести до сведения Никиты Акинфича, что надлежит наладить производство ружей, клейменных знаками льежеских фабрик – и никак иначе. Я договорился о продаже большой партии, но токмо именно льежеских. Мы не должны показывать умение русских мастеров в сих краях. Коммерческая тайна должна быть хранима пуще государственной. Но! Никита Акинфич, как всегда, не должен поставлять ружья лучше тех, что идут на вооружение полков российских. Не след всяким там европейцам знать, на что способна армия императорская. Придет день – узнают на поле боя, а до той поры следует хранить тайну сугубую.

– Простите, ваша милость, я не очень понимаю, – извинился Мертенс. – Я человек маленький, в дела оружейные не вхож. Извольте пояснить вашу мысль.

– Все просто, – недовольно поморщился барон. – Самое простое: не следует в европы продавать ружья с железным шомполом. Вещь как бы маленькая, но большие последствия имеет. Ну и если ружья на продажу будут изготовлены хорошо, но не с сугубым бережением, тоже никто не спросит. Здесь в европах все привыкли обманывать всех, потому не станут особо взыскивать. Однако ж сие не значит, что следует заведомый хлам поставлять. Передайте Никите Акинфичу, что предварительная договоренность имеется на шестьдесят тысяч ружей по цене более двух гиней за штуку.

– Не может быть! – ахнул Мертенс.

– Я попытаюсь выжать из американцев больше, но это известные скупердяи. Причем плата будет произведена золотом, а не каким-то там испанскими долларами, это я твердо обещаю. Деньги проведем, как обычно, через веницейский и стокгольмский банки так, чтобы комар носа не подточил. Ну, и ежели Никита Акинфич восхочет, то мы постараемся его ружья продать не только за океан, но и здесь, в старушке Европе, – барон зло скривился. – Заелись они тут давненько, привыкли к тому, что льежеский да вулвичский арсеналы превыше остальных, а того не ведают, что сии заведения уже который год на месте топчутся. Токмо российские ружья стараниями Демидовых да Ломоносовых давно вперед ушли, и не старым европам с ними равняться.

Глава 3

Да, уважаемый читатель, как вы легко догадались, это снова наш герой, только теперь повзрослевший и заматеревший. Уже ни у кого не повернется язык назвать его Петенькой. Полковник и кавалер граф Петр Александрович Валов-Мариенбургский – это совсем иная статья. И пусть за эти годы он не слишком продвинулся в чинах, зато получил титул и удостоен внимания императрицы, хотя это самое внимание ему не слишком льстило. Он полагал, что для заместителя начальника Тайной экспедиции таковое внимание совсем необязательно. Женат счастливо, имеет сына Петрушу и дочь Анечку, его жена Дарья Михайловна в нем души не чает, равно как в детях, да и сам граф Петр не может нарадоваться на свою семью. Князь Шаховской, зять его, узнав, что Петенька оказался сыном графа Шувалова, окончательно его полюбил, особливо же после преславных деяний в Польше, которые принесли ему графский титул. Конечно, старый князь иногда морщился при упоминании Тайной канцелярии, ныне переименованной, однако ж назидательно заявлял, что России любая служба потребна. Тем более что за победную баталию на высотах Зееловских и пленение короля Фридриха Прусского его зять был удостоен новоучрежденного ордена святого Георгия Победоносца, то есть доказал свою отвагу на поле ратном, что князь ценил превыше всего. Успел Петр отличиться и в деле под Ланцкороной, заслужив благодарность Суворова, то есть служба тайная никак не мешала ратным подвигам, которые князь ценил превыше всего. Тем более летают слухи, будто вот-вот в воздание трудов усердных и мужества оным споспешествовавшего граф вот-вот получит генеральские эполеты. Если же вспомнить, что имеет граф Петр долю в прибылях уральского заводчика Никиты Акинфича Демидова, с коим его связывают отношения совсем приятельские, то становится понятным, что таких зятьев поискать надо.

* * *

Граф Петр откинулся на спинку кресла и отхлебнул горячего кофею. Кофей в Париже продают просто превосходный, дороговато, правда, да как себя не побаловать такой малостью? Приятно сидеть у жаркого камина с чашечкой в руке, да вспоминать дела былые. Не то чтобы он часто предавался воспоминаниям, как старик, просто уж очень славные дела были в Польше, где он вместе с генералом Суворовым воевал. Все-таки, что бы ни говорили, но дела военные и громкие не в пример больше удовольствия приносят, чем тайные разыскные, пусть даже от этих тихих дел эхо по всей Европе прокатывается.

Все началось с приватного разговора с графом Александром Ивановичем Шуваловым. Он по нездоровью уже готовился отходить от дел, но намеревался ознаменовать это событие еще одним славным деянием. Конечно, конференция Потсдамская и ликвидация хищного королевства Прусского останутся навсегда в истории Российской империи, но имена со временем тускнеют. К тому же оставалась некая незавершенность в результатах войны. Россия получила две новые провинции – Восточную Пруссию и Восточную Померанию, однако ж они были отделены от исконных русских земель польскими территориями. Да и с Восточной Пруссией не все ладно обстояло, уж очень неловко принадлежащая полякам Вармия располагалась, прямо в центре новой губернии. Терпеть такое долго было совершенно неможно, вот Александр Иванович и придумал план, достойный самого Макиавелли. Граф Петр даже зажмурился от удовольствия, вспоминая. Хотя дело для него самого было куда как рискованное.

Первый шаг сделали сразу после Потсдамской конференции. Как уже говорилось, сын короля Августа Карл-Христиан, который владел герцогством Курляндским, относился к русским крайне неприязненно и чинил многие обиды русским войскам: мешал переходам в Пруссию, отказывался поставлять провиант. Он едва ли не выступил на стороне Фридриха, но после побед русских вовремя одумался. Однако императрица Елизавета ничего не забыла и ничего не простила. Граф Александр Иванович отправил Петеньку (тогда еще Петеньку!) в Курляндию тайно. Пришлось ему немало потрудиться, чтобы сподвигнуть трусливых курляндских баронов подписать нужную петицию. Три месяца подполковник мотался как проклятый вместе с неизменными Иваном да Василием под хмурым прибалтийским небом по сырым дорогам. Где улещивал, где упрашивал, а где и подкупать пришлось – тьфу! Слякоть, а не дворянство, только трусость и жадность, такая же слякоть, как болота курляндские. Однако ж по истечении времени Петенька привез в Петербург слезную петицию, в коей дворяне просили государыню-императрицу оказать им милость и вернуть на престол Курляндский отправленного в ссылку герцога Бирона.

И все бы хорошо, но тут внезапно императрица Елизавета отошла в лучший мир, и началась некая замятня. Кому престол наследовать? Слухи поползли разные, кто-то даже Иоанна Антоновича помянул, но гвардия все это пресекла железной рукой, и на российский трон взошла государыня Екатерина Вторая. После небольшого промедления оная петиция была повергнута к монаршим стопам, и государыня милостиво согласилась удовлетворить всенижайшее прошение дворянства и вернуть в Курляндию герцога Бирона. Карл-Христиан попытался было протестовать, однако губернатор Восточной Пруссии Василий Иванович Суворов отправил в Курляндию приличный деташемент, дабы защитить от притеснений баронов, жаждущих российского покровительства, и герцог все понял. Он поспешно отъехал в Лейпциг к своему отцу.

Граф Александр Иванович отправил Петеньку тайно Бирона встретить и объяснить ему истинное положение дел. Герцог оказался понятливым, к тому же он прекрасно помнил уральские зимы и уральских медведей. А тут еще случай несчастный приключился, и старший сын герцога Петр Бирон был злодейски зарезан неведомыми татями прямо в Петербурге. Сыск был учинен самый тщательный, но открыть ничего не удалось.

И вот в году 1726 от Рождества Христова Эрнст Иоганн Бирон вернулся в Митаву. Он обязывался пропускать через Курляндию русские войска, не вступать ни в какие сношения с врагами России, оказывать веротерпимость православным и разрешить постройку православного храма в Митаве. Однако ж в самом скором времени за слабостью здоровья, подорванного ссылкой уральской, и дряхлостью по возрасту преклонному герцог понял, что управление Курляндией стало несоразмерно его силам, да и климат курляндский был опасен для здоровья его жены и детей. А потому он испросил милости передать управление герцогством российской короне. Императрица не смогла отказать ему в таковой мольбе и присоединила герцогство Курляндское к своим владениям, после чего мир воцарился на земле, истерзанной негодящим правлением.

Теперь от российской границы до Восточной Пруссии было рукой подать, но воеводство Жмудское таки разделяло их. Это было очень неправильно. Тут началось исполнение второй части плана, задуманного графом Шуваловым. И снова Петеньке пришлось отправиться в рискованное путешествие, теперь уже в Польшу. Никак ему не удалось побыть с маленьким сыном, ну никак. Но дела государственные превыше всего.

Правда, перед этим граф Александр Иванович заставил Петеньку выучить язык немецкий, так как беспомощное лепетание «Ich bin больной» его никак не устраивало. Попутно пришлось освоить азы языка французского. Как объяснил граф с усмешкой ехидной, сей язык зело приятен женскому полу и амуры строить по-французски гораздо способнее. Вот и пришлось учить всякие «Je vous aime», что оказалось после немецкого заметно проще. Ну, по ходу дела пришлось и какие-то английские фразы зазубрить, потому что, как сказал Александр Иванович, никогда заранее не знаешь, что может пригодиться.

Новая поездка была еще более странной и опасной, чем предыдущая. Теперь ему приходилось стеречься королевских стражников пуще прежнего, ведь господин подполковник развозил по шляхетским замкам и фольваркам прелестные листы с прямым призывом восстать против короля. Сразу после окончания победоносной Прусской войны неверный союзник и хитрый лис Август Саксонский умер, и польская шляхта после долгих колебаний и споров провозгласила королем сердечного друга императрицы Екатерины Стася Понятовского. Однако ж Стась слишком рьяно принялся исполнять пожелания королевы сердца своего, и шляхта зароптала. Впрочем, как то свойственно полякам, все недовольство шляхты выражалось в застольном бурчании вперемешку с громкими тостами за Польску, которая, разумеется, еще не сгинела, огромном количестве сожранных колбас и выпитого вина.

Графа Шувалова такое совершенно не устраивало. Поэтому по его приказу Петенька доставил некий письменный циркуляр послу императрицы при короле графу Репнину. Николай Васильевич фыркал и морщился, когда читал ту бумагу, но против бумаги из Петербурга не пойдешь. Заметим мимоходом, что встреча сия самому Валову удовольствия также не доставила – при Кунерсдорфе он был секунд-майором, а Репнин всего лишь капитаном, а вот сейчас Петенька все подполковник, зато граф Репнин уже в генералах ходит. Поэтому он испытал немалое удовольствие, глядя на кислую физиономию посла. Повздыхав изрядно, Репнин настоятельно посоветовал королю Стасю собрать сейм для принятия неотложных и наиважнейших решений. Стась, конечно же, сейм собрал, нимало не помешкав. Сейм незамедлительно подтвердил «кардинальные права», гарантирующие шляхетские свободы и привилегии, и провозгласил уравнение в правах православных и протестантов с католиками. Вот этого шляхта потерпеть никак не могла, поэтому снова принялась за усиленное истребление колбас под венгерское и ренское.

Граф Александр Иванович, видя, что все его планы рушатся с треском, озлился не на шутку, но поделать ничего не мог. Однако ж недаром о нем шла слава, как о хитром змие, способном обмануть кого угодно: начальником Тайной экспедиции кого попало не назначат. И вот снова по шляхетским замкам отправился путешествовать барон Петер фон Вальдау, посланник бывшего короля Фридриха, ныне жалкого курфюрста. Вот где немецкий язык пригодился! Ненависть пруссаков к державе российской была вполне понятна, поэтому и знатные магнаты, и простые шляхтишки охотно барона слушали, а еще охотнее брали золото, которое он рассыпал немерено, чтобы только поляки выступили против русских. Правда, приходилось ему видеть, как только что полученное золото и серебро всякие там Потоцкие, Радзивиллы, Красинские, Огинские тут же кидали на зеленое сукно игорного стола: магнаты предпочитали сражаться исключительно в фараон.

Подполковник даже в отчаяние пришел, ведь это никак не отвечало планам Шувалова, которому отчаянно требовался мятеж против короля. Но на его счастье тут подоспела помощь французская. Из Парижа примчался генерал Дюмурье, имевший поручение министра иностранных дел графа Шуазеля возмутить поляков против короля Стася, которого все и не без оснований считали марионеткой в руках императрицы Екатерины. Под двойным нажимом и двойными субсидиями поляки не устояли – и началось!

В городе Бар на Подолии была собрана конфедерация, которая подтвердила все старые права и привилегии шляхты, еще больше утеснив православных. Бунтовщики взялись за дело так энергично, что король Стась едва сумел ноги унести. Его даже перехватил по дороге разъезд конфедератов, но король проявил незаурядную изворотливость, ловко притворившись собственным конюхом, и удрал. После этого ему не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к императрице с униженной просьбой о помощи. Тотчас на подавление возмущения были двинуты корпуса генералов Апраксина и Кречетникова. Практически сразу выяснилось, что противостоять русскому оружию конфедераты не в силах, они были биты каждый раз, когда сталкивались с русскими в открытом сражении.

Конфедератам пришлось перейти к войне партизанской. Но тут им крупно повезло, так как началась очередная война с турками, и главные силы русской армии ушли на юг. Однако напрасно поляки надеялись, что положение их улучшится, в Польшу был направлен отличившийся как раз в партизанской войне против короля Фридриха бригадир Суворов. Конфедераты очень быстро почувствовали его стальную хватку. Подполковник Валов надеялся, что и ему доверят командовать отдельным деташементом, однако ж граф Шувалов накрепко приказал оставаться в обличье барона фон Вальдау, дабы своевременно и полно информировать генералов русских обо всех планах неприятеля. Обо всех его приключениях в стане конфедератов впору отдельную книгу писать, только неможно тайны государственные так запросто расписывать.

Тогда подполковник и встретился снова с Александром Васильевичем. Он сразу вспомнил щуплого подполковника, который при Кунерсдорфе все рвался ударить в штыки и опрокинуть войско прусское. Сказать по правде, Суворов за эти годы не слишком продвинулся в чинах, несмотря на всемогущего папеньку – всего лишь до бригадира дорос, хотя иные помоложе уже в генералах ходили. Главное же для него огорчение было, что по причине малости чинов Суворову всегда в подчинении паркетных генералов действовать приходилось. Но когда Александру Васильевичу давали свободу, как в Польше, тут уж он показывал, на что способен. Для начала от конфедератов пух и перья полетели под Ореховым. За таковую викторию Суворов был произведен в генерал-майоры.

А вот дальше у него не слишком заладилось, как у остальных русских генералов, потому как поляки, оставив войну регулярную, перешли к войне партизанской. Сказать по правде, эта война не могла принести им победы, но они чинили великие досады русским войскам. Суворов быстро уяснил, что успешно вести партизанскую войну гораздо легче, чем успешно с нею бороться. Конфедератское движение все разгоралось, требовалось отловить и уничтожить великое множество мелких отрядов, для чего регулярная армия не слишком пригодна, как тут не вспомнить старую басню про медведя и комаров.

Александр Васильевич не без раздражения писал: «Какая такая важная диспозиция с бунтовщиками; только поспешность, устремление и обретение их. Знатное и сильное свое войско он содержит совокупно, которое должно не поражать, а их топтать и раздавлять, ежели им пользоваться благоразумно, с желанием окончания здешних беспокойств. Употребляем он есть главнодействующим в стыд наш, степенями сто высших, якобы не имеющих ни качеств, ни достоинств, ни заслуг ему подобных; в стыд России, лишившейся давно таких варварских времен. Когда он нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества, тогда я с горстью людей по гайдамацкому принужден драться по лесам с какими-то разбойниками и рождать для Варшавы площадные прибаски. Ее Императорское Величество наша всемилостивейшая Монархиня довольно имеет верноподданных, которые угрожаемый им его абшит заменить могут и которые прежде его высшими талантами прославились. При сем я только ставлю в образец мое усердие и службу, знакомую его сиятельству послу и иным высшим моим генералам».

Поэтому подполковник и прискакал в лагерь Суворова для конфиденциальной беседы. Приняли его не сказать, чтобы хорошо. И то – что делать прусскому полковнику в русском лагере? Однако ж Петенька тогда не имел права раскрывать свое инкогнито никому, кроме как командующему, вот и притащили его к палатке Суворова мало что не на штыках. Но Александр Васильевич в момент узнал старого знакомца по Кунерсдорфу, хоть и виделись они тогда мимоходом. Поэтому когда барон фон Вальдау испросил аудиенции конфиденциальной, бригадир только глянул на конвой, как тот испарился вмиг.

Впрочем, и беседа сначала пошла туго. Натуре Суворова противны были, как он говорил, лживка да лукавка, а уж шпионство он презирал, о чем не преминул заявить. Шпионы, мол, дороговаты, командиры постов должны сами больше видеть вдали, без зрительной трубки. Пришлось напомнить, что вообще-то перед ним стоит подполковник российской армии, награжденный нововведенным орденом Св. Георгия за преславную баталию на Зееловских высотах и пленение короля Фридриха. При этом Петр выразительно посмотрел на грудь самого Александра Васильевича, которую пока еще не украшала ни одна звезда.

Суворов вспыхнул было, что твой порох, но тут же остыл, поняв, что претензии его не к месту. После этого начался разговор о деле, которого ради подполковник, собственно, и прибыл к нему. Нужно было любой ценой заставить поляков принять регулярное сражение, но добиться того можно было только обманом. Договорились, что барон фон Вальдау передаст кому-нибудь из польских «маршалков» сведения о слабом русском отряде, откомандированном для фуражирства. Слабый-то он слабый, да только обычной шайке не по зубам будет, а потому придется маршалку собирать свое войско.

Александр Васильевич закрутил было головой, не по душе пришлась таковая выдумка, но согласился с тем, что иного пути нет. При этом усмехнулся лукаво и спросил, а не боится ли барон оказаться на виселице, ведь шпионов обычно награждают так. На это Петр холодно ответил, что польские шляхтишки никак не страшнее прусских гренадеров, к тому же при нем неотлучно находятся его верные спутники. Кстати, Ивана с Василием хлопотами графа Шувалова произвели в подпрапорщики, чему те были рады несказанно, ведь им повезло вырваться из низкой доли.

Сказать правду, Петр отчаялся уже во время первого разговора с поляками. Когда он прибыл в замок, где находился генеральный секретарь конфедерации Богуш, то выяснилось, что никто ни к какому наступлению не готовится, хотя посланники заверяли, что шляхетская конница вот-вот ударит на проклятых москалей. Нет, в замке вино лилось даже не рекой, а форменным водопадом. В большом зале на столе, но большей частью под ним лежали герои, проигравшие сражение бутылкам, во множестве валявшимся вокруг. Они напоминали пушечные стволы, сброшенные с разбитых лафетов после разгрома. На том же столе валялись кучки золотых и серебряных монет и главное – карты. Игра шла по-крупному. Причем господа шляхтичи жили не как монахи, в зале было полно частично одетых и частично раздетых дам.

Появление барона вызвало взрыв подлинного энтузиазма.

– Ура, господа! Пруссия с нами!

– Вперед, на врага! – Но провозгласивший это тут же рухнул обратно в кресло, ноги ему уже не повиновались.

А после нескольких таких же энтузиастических возгласов, последовал самый главный вопрос:

– Барон, а сколько денег прислал нам Фридрих?

Фон Вальдау был вынужден отреагировать жестко:

– Попрошу отзываться почтительно о моем августейшем повелителе. Для каждого истинного немца Фридрих был и остается королем Пруссии. Никакие происки диких московитов не могут лишить его дарованного богом титула!

– Да что нам пруссаки! Забыли, как после Грюнвальда были ленниками великой Польши! – завопил некто с сизым шрамом через лицо наискось, оторвавшись от карт.

– Милостивый государь, потрудитесь объясниться! – потребовал барон.

– Да я тебя! – шляхтич выхватил саблю и со свистом рассек ею воздух.

– Ну не в зале же, – кисло улыбнулся фон Вальдау.

– Действительно, выйдем на минутку, – согласился шляхтич. – Господа, не начинайте новую партию без меня. Я только убью этого господина, и мы сразу начнем.

– Попался пруссак, – долетел откуда-то невнятный шелест. – Он ведь уже пятерых на дуэлях зарубил.

Впрочем, все закончилось действительно куда как быстро. Прусский барон вернулся в залу, вытирая какой-то тряпкой, в которой без труда угадывалась пола панского жупана, странного вида тяжелую саблю, лезвие которой отливало фиолетовым. Приятно улыбнувшись, он сообщил слегка оторопевшим панам:

– Все, можете спокойно начинать партию, больше вам никто не помешает. А мы с господином маршалом обсудим план действий.

– Нет, не стоит отвлекать господина маршала от важных дел, – вмешался некий господин с тяжелыми складками у рта и слегка прикрытым, словно бы прищуренным левым глазом. – Мы это можем обсудить с вами.

– Простите?

– Генерал Дюмурье, командир французского отряда.

Разговор с французом оказался более чем полезным. Узнав о продвижении отряда русских фуражиров к Ланцкороне, Дюмурье незамедлительно отправил эскадрон разведчиков к замку, а прусскому барону самым наивежливым образом предложил пока что погостить у него. Похоже, француз уже понял, что доверять в этой стране нельзя никому, и оставил у себя пруссака в качестве заложника. Хотя фон Вальдау уже утомился объяснять всем и каждому, что никакой он не пруссак, а подданный князя Шварцбург-Рудольштадт, состоящий в прусской службе с доизволения правителя. Но это не производило никакого впечатления.

В общем, перспективы были самые смутные, однако ж разведка вернулась радостной и принесла вести самые благоприятные. Русские действительно отправили к Ланцкороне слабый отряд, никак не более девятисот человек, разбить который представлялось и соблазнительно и нетрудно. Обрадованный Дюмурье бросился к панам, требуя выделить ему войска. Паны долго мялись и торговались, ну никак им не хотелось отрываться от приятных занятий. На войне ведь, знаете ли, иногда стреляют и даже убить могут случайно, не посмотрев, что в жилах шляхтича течет сенаторская кровь. А так восстание против москалей и схизматиков развивалось самым приятным образом. Когда надоедало пировать в одном замке, требовали подать кареты и мчались к соседу. Там тоже выкатывались бочонки венгерского или ренского, а ежели был хозяин побогаче, так и французские вина подавали. В огромных очагах жарились бараны, гостям поплоще подавали рубцы и бигос. С люстр под высоким потолком капал расплавленный воск на рогатые парики, разбросанные по столам карты. Парижские луидоры звенели столько же приятно, как гульдены, дукаты, цехины и гинеи. Собственно, русские червонцы тоже служили для расплаты, хотя никто не упускал возможности пофыркать презрительно, не забывая при этом тщательно пересчитать монеты. Нет, почему бы собственно, не повоевать?

Только этот проклятый французский генерал настроение испортил всем порядочно. Можно подумать, что Дюмурье ни разу при дворе Версальском не бывал и обращения деликатного не знает. Устав спорить, он ляпнул в глаза секретарю Конфедерации Богушу, что ежели паны и далее ограничатся картами игральными, а не военными, то он будет считать свою задачу исполненной и отбудет вместе со своими мушкатерами незамедлительно. Маршалы даже растерялись и принялись лихорадочно вспоминать, кто сколько солдат выставить может, и где те солдаты обретаются. Тут же начались выяснения отношений, Пулавский разругался с Потоцким, едва дело до сабель не дошло. В результате Дюмурье сумел уговорить только маршалов Сапегу и Оржевского, с которыми и выступил к Ланцкороне, прихватив собственных мушкатеров. Пулавский согласился было, но узнав, что Дюмурье никому командование уступать не намерен, вспылил и заорал, что не желает получать приказы от иностранца и будет далее вести свою собственную войну.

Короче, привел Дюмурье к Ланцкороне до четырех тысяч солдат, и очень обрадовался, так как позиция казалась ему почти что неприступной. Он разместил свои войска на гребне холмистой гряды, причем левый фланг упирался в замок, где сидела тысяча человек при множестве орудий. Правый фланг прикрывали две рощицы, там Дюмурье поставил своих мушкатеров, тем более что добраться до них по крутым обрывам было и вовсе не возможно. Русским оставалось атаковать сию позицию только прямо в лоб, по склонам, поросшим кустарником, да еще под огнем артиллерии из замка. Разведчики снова подтвердили, что русские движутся малыми силами, не более тысячи человек, командует ими некий бригадир Сувара. Тем более что оптимизм внушал и недавний неудачный штурм замка русскими, который был отбит.

Поэтому Дюмурье не слишком огорчился, узнав, что барон фон Вальдау таки сумел исчезнуть бесследно. В конце концов, мало темных делишек может быть у этого хитрого пруссака? Важнее составить правильную реляцию в Версаль об одержанной победе, чем Дюмурье и занялся.

Вот только не знал бедняга, что к Суворову форсированным маршем подошел отряд бригадира Древица, и теперь русские приближались к Ланцкороне в силах, лишь совсем немного меньших, чем у него. Вдобавок фон Вальдау испарился не «куда-то», а прямиком к русским, и еще накануне русский командир имел самые полные и точные сведения о силах конфедератов и их диспозиции.

Суворов был полон решимости разбить поляков и отомстить за недавнюю неудачу, по поводу которой он был вынужден писать: «Ланцкоронское происшествие зависело от суздальцев, кои ныне совсем не те, как при мне были. Сих героев можно ныне уподобить стаду овец. Как можно надлежит мне приблизиться к сандомирской стороне и выучить их по-прежнему, ежели предуспею… Не упрекайте меня, милостивый государь: я думал с суздальцами победить весь свет». Да, подраспустился полк после того, как Александр Васильевич сдал командование, вообще ему начинало временами казаться, что лишь при нем да при генерале Румянцеве войска русские становились поистине непобедимыми.

Петр, когда докладывал Суворову диспозицию неприятеля, ожидал снова приказов играть генерал-марш и броситься в штыки. Однако ж ему пришлось удивиться преизрядно, помудрел за эти годы Александр Васильевич, очень помудрел, хотя не потерял прежней энергии и стремительности.

Когда Дюмурье доложили, что показались русские казачьи пикеты, он страшно обрадовался и приказал своим солдатам ни в коем случае не стрелять, так как был совершенно уверен в победе и более всего боялся, что русские отступят, не начавши атаку. Он намеревался нанести удар свой лишь когда русская пехота поднимется на гребень холмов, совершенно расстроенная после того, как пройдет сквозь кустарники. Еще ни одному полку не удавалось сохранять строй регулярный в зарослях.

Но француз не подозревал, что Суворов выехал в переднюю линию вместе с пикетами. Обозрев положение противника, он решил, что позиция их во многом напоминает позицию русских под Кунерсдорфом – вроде бы и прочная, но овраги и кусты разделяют ее на части, и один полк может не успеть поддержать другой, если тот будет атакован. Поэтому он приказал полку чугуевских казаков при поддержке эскадрона карабинеров незамедлительно атаковать центр вражеской позиции, чтобы расколоть ее. То же самое пытался тогда сделать генерал Зейдлиц, только теперь кавалерии противостояла не русская пехота, поддержанная шуваловскими гаубицами, здесь в центре стояла кавалерия, вдобавок иррегулярная. Никогда еще дворянское ополчение не в состоянии было выдержать удар кирасиров или карабинеров, на том и построил свой расчет Александр Васильевич.

А вот расчеты Дюмурье оказались фальшивыми. Привыкший к европейскому маниру не учел он стремительности российской, в мгновение ока казаки поднялись на высоты и сомкнулись в лаву, с гиканьем и свистом обрушились они на опешивших поляков. Пока те соображали, что к чему, подоспели и карабинеры, вот тогда полякам пришлось уже совсем плохо. Они ударили по конфедератам, и те сразу брызнули в разные стороны. Маршал Орановский с несколькими храбрецами бросился навстречу русским, но был сражен ударом казачьей пики. Долго еще он ворочался и стонал в грязи, пытаясь собрать руками расползающиеся кишки… Примчался к месту боя Дюмурье, но хоть бы кто его слушал, пустое дело было.

Тем временем, воспользовавшись сумятицей, подошла русская пехота. Мощным натиском опрокинула она французов, которые покатились по кручам, ломая руки и ноги. Дюмурье попытался было остановить соотечественников, но те выстрелили раз из ружей, после чего бросились наутек, не помышляя даже о сопротивлении. Часть поляков бросилась к замку, надеясь в нем укрыться. Маршал Сапега пытался остановить их ударами сабли, но лучше бы он этого не делал. Трусы насупротив сами изрубили его на куски и попытались было затвориться в замке, однако ж и это у них не получилось. Русская пехота к этому времени тоже поднялась на холмы и преследовала конфедератов по пятам.

Надо сказать, что Петр, которого немало уязвило пренебрежение Суворова, правдами и неправдами добыл мундир пехотный и встал во главе одного из батальонов. Со своей знаменитой саблей в руке он шел в первых рядах, и его батальон сумел захватить две польские пушки. Не мешкая, Петр приказал поворотить их против замковых ворот и разбить их ядрами, но то даже не понадобилось. Именно в воротах замка случилась свалка, в которой погиб Сапега, а потому русские ворвались внутрь без малейших проблем. Но оказалось, что поляки поставили во дворе еще одну пушку, нацелив ее на ворота, и русские были встречены выстрелом картечным.

Одна пуля пробила Петру руку, вторая попала в грудь, однако ж он устоял на ногах и крикнул: «Вперед, братцы! Бей супостата!» Пехотинцы, обозленные потерями, бросились в штыки, а тут еще и резерв подоспел, потому поляки во дворе были переколоты штыками. Но в тот самый момент, когда Петр уже намеревался отправить ординарца к генералу, сообщить о захвате замка, потому что из окон махали белыми флагами, из какого-то окна грянули несколько выстрелов. Упали еще трое мушкатеров, и тогда Петр, ожесточившись сердцем, приказал: «Бей их братцы! Пленных не брать!»

В мгновение ока пехотинцы выломали двери здания и ворвались внутрь. Предатели польские должно сильно пожалели о своей подлости, только поздно было уже, русский штык довершил дело, никакие крики «Пардон! Пардон!» не помогли. Как потом Петр написал в своем рапорте: «Подлость сия не зависела от предусмотрения нашего. Офицеры действовали сверх всяких похвал, а солдаты проявили мужество сверх предписанного долгом. И не наша вина в том, что случилось, но воля божья, покаравшая отступников». По окончании боя в одном только замке насчитано было до девятисот трупов возмутителей спокойствия.

Но бой кипел не только в замке. Как уже говорили, русская пехота опрокинула солдат Дюмурье, и спаслись далеко не многие из французов, хотя сам генерал успел бежать. Зато польская кавалерия была окончательно рассеяна, командовавший ею маршал Мачинский был сброшен с коня, ранен штыком и взят в плен. После этого поляки окончательно обратились в паническое бегство. Казаки преследовали их еще несколько верст и изрубили изрядно неприятелей.

Все сражение продлилось не более часа, поляки потеряли множество убитых и всю свою артиллерию, два маршала были убиты, третий попал в плен. Дюмурье сумел спастись, но этот бой окончательно разочаровал его в поляках, а потому генерал уже через две недели поспешно отъехал во Францию. Суворов не без ехидства в своем рапорте отметил: «Мурье, управясь делом, и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по-французскому и сделал антрешат в Белу, на границу». Надо сказать, что у француз ского генерала хватило мужества доложить в Версале все обстоятельства дела, и с того дня французы окончательно отвратились от помощи вздорным полякам. Решено было не тратить более золота на пропащее дело.

Суворов, хоть и без большой охоты, но признал заслуги полковника Валова в штурме замка Ланцкороны, однако не преминул ему выговорить за отчаянность чрезмерную. И все-таки Александр Васильевич, как человек справедливый, не смог пойти против истины и представил его к награждению орденскими знаками Св. Анны. Впрочем, была в этом награждении изрядная доля лукавства – в те годы этот орден еще не числился государственным и почитался домашней игрушкой голштинской династии. То есть с одной стороны, как бы и награда, а с другой – непонятно что.

* * *

Петр вспоминал это не без удовольствия, когда прихотливая судьба привела его в Париж. После сражения под Ланцкороной и бегства французов дела конфедератов решительно покатились под откос, они терпели одно поражение за другим. Александр Васильевич принялся за них всерьез, и теперь ни о каких поблажках конфедераты мечтать даже не смели. Они захотели партизанской войны, они ее получили полной мерой.

Местность тут куда как способствовала ведению войны иррегулярной – холмы местами сменялись даже невысокими горами, повсюду во множестве текут реки и ручьи, часто с заболоченными берегами. Вообще болот вокруг Люблина, который Суворов избрал в качестве своего главного опорного пункта, было много, но лесов еще больше. Дороги были самые скверные, и пехота по ними не то что двигалась, ползла с превеликим трудом. Поэтому Суворов своей главной силой назначил отряды казачьи, которым рысить по бездорожью совсем не в диковину.

Землю здесь почти что не обрабатывали, хутора были редки и невелики, деревеньки также имели вид самый жалкий – убогие избенки, крытые гнилой соломой. Большинство городов не заслуживали такого гордого названия по малости своей и более напоминали селения, зато монастыри католические красовались высокими стенами и более всего напоминали рыцарские замки, готовые к обороне против всякого неприятеля. А тут еще граница австрийская была совсем под боком, иначе куда бы улизнул Дюмурье? В общем, район казался очень выгодным для конфедератов, однако Александр Васильевич оказался в своей стихии. Точно саламандра из огня выныривал он в неожиданном месте, и его опаляющее дыхание истребляло самое намерение к сопротивлению. Правильная война была здесь неприменима, методичность, расчетливость, осторожность и постепенность не могли дать результата. Нужны были стремительность и внезапность удара, чем Суворов владел в совершенстве, что ранее продемонстрировал в Пруссии.

Петр не мог устоять перед искусом и, даже не успев оправиться от ран, испросил себе командование одним из летучих отрядов, которые замиряли окрестности. Собственно, раны были не столь уж и тяжелыми, хотя временами побаливали. Кстати сказать, оказались они первыми во всей военной карьере полковника Валова, и даже удивительно было, что не знаменитый прусский штык тому был причиной, а пуля какого-то полупьяного шляхтишки. Северьян бурчал недовольно, потому как с лошадью он так и не обвыкся, несмотря на все свои старания, однако исправно сопровождал Петра во всех вылазках. Про Ивана с Василием и говорить не приходилось, они с радостью вернулись на военную стезю, от которой уже начали отвыкать.

Хотя нынешняя служба была военной только по названию. Отряды рыскали окрест, стараясь выловить посланцев конфедератов. С обывателями, уличенными в связях с мятежниками, поступали сурово, но справедливо. Суворов настрого запретил их обижать, однако за таковые действия на все местечки и фольварки накладывалась соразмерная контрибуция, выплачивать которую казаки заставляли незамедлительно. И если там кого нагайкой по спине вытянут, так то не по злобе, а послушания ради. Расчет был самый верный – бить следовало по карману обывателя, тогда у него всякие крамольные мысли из головы улетучатся. Александр Васильевич, разумеется, предпочел бы устроить еще одно дело, вроде ланцкоронского, однако ж то было не в его власти, а так округа в самое короткое время была приведена к покорности. Рецепт противу войны партизанской был найден.

Но для Петра эта идиллия продолжалась недолго. В один прекрасный, точнее совсем не прекрасный, день в Люблин заявился граф Александр Иванович Шувалов, начальник Канцелярии тайных и разыскных дел. Видимо, нашлись в штабе Суворова доброхоты, которые донесли ему, чем тут сынок занимается, да и представление к ордену за отвагу сверх предписанного долгом свою роль сыграло. Ну и выволочку же он Петру устроил! Конечно, не прилюдно, дабы авторитет подполковника не уронить, нет, он заперся с ним дальней комнате и начал орать так, что стекла лязгали.

Выяснилось, что Петр – легкомысленный шалопай, мальчишка и буян, которому нельзя доверить ни одного серьезного дела. Не наигрался, понимаете ли, до сих пор! Уже тридцать лет стукнуло, двое детей растут, а ему бы все на конях скакать да саблей размахивать! Вот прикажет сейчас взять на караул да посадит на месяцок в холодную, чтобы дурь из головы выветрить. Ему что было приказано? Добиться возмущения поляков, а после того сообщать генералам русским о замыслах и планах конфедератов, дабы самым быстрым способом это возмущение погасить. А он чем занялся?

Петр пытался отговариваться, утверждая, что он один и разорваться на сто мелких отрядиков партизанских не в состоянии, чтобы следить за каждым помещиком, которому в голову взбредет побунтовать. Ендржеевский бунтует, Мосьцицкий бунтует, а я чем хуже? Наберет десяток мужиков, разгромит ближайшую корчму, на том его бунт начнется, на том и закончится. И таковое можно предотвратить лишь путем неукоснительного исполнения плана, предложенного Суворовым, – разгромить не войска мятежников, потому как их нет, а кошельки, что для панов не в пример болезненней.

Но под конец Александр Иванович нанес решающий удар. Когда он уже устал орать и даже слегка охрип, он как-то очень грустно спросил:

– А обо мне ты подумал? Если тебя убьют, каково мне-то, старику, дальше жить?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.