Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники

В том же 209 г. до н.э. дунху решили воспользоваться междоусобицей среди хуннов и потребовали не только дани, но и передачи им части хуннских земель. Многие старейшины хуннов, страшась мощи восточных соседей, советовали откупиться. Модэ не стал протестовать против тяжкой дани (между прочим, осмелевшие дунху потребовали даже любимую жену шаньюя), но по земельному вопросу занял непримиримую позицию. – «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?» – резко высказался он и отрубил головы всем трусливым советчикам. После этого он двинулся в поход на дунху и наголову разгромил их так, что те в страхе бежали кто куда и с тех пор никогда уже не составляли единого народа, разделившись на три племени: ухуань, сяньби и тоба. Затем, не распуская армию, Модэ отправился далеко на запад и нанес поражение не ожидавшим нападения юэчжам. Они, впрочем, с этим не смирились, и война юэчжей и хуннов превратилась в затяжную, завершившись окончательной победой хуннов уже при сыне Модэ.

Как бы то ни было, Модэ снова удалось объединить всю восточную часть Великой степи под властью хуннов. И перед шаньюем во весь рост встала проблема – объединенный Китай. Модэ сумел разрешить ее с блеском. Следует, правда, признать, что в этом ему сильно помогла нестабильная ситуация в самом Китае, только что пережившем весьма разрушительную и кровопролитную гражданскую войну, закончившуюся падением Цинь и воцарением новой династии – Хань. Тем не менее, это не умаляет заслуги Модэ, одержавшего победу над государством, население которого раз в пятьдесят превышало население Хуннской державы. Модэ прекрасно понимал, что его сравнительно небольшое войско не сможет справиться в открытом бою с гигантской китайской армией, и подстроил неприятелю ловушку. Он применил известную всем кочевникам тактику ложного отступления. Император Гао-цзу с лучшими частями своей армии бросился вдогонку и около города Пинчен попал в засаду со своим авангардом. Хунны окружили эту сравнительно небольшую китайскую армию. Семь дней голода, холода (дело было зимой) и невероятных лишений сделали китайского императора сговорчивым, несмотря на то, что из Китая ему на выручку двигалась трехсоттысячное войско. В обмен на свободу для себя и своих воинов Гао-цзу согласился заключить так называемый «договор мира и родства». Этот договор устанавливал равенство Домов Хань и Хунну (беспрецедентное для китайцев), Модэ получал в жены китайскую принцессу, а император Китая обязался ежегодно посылать шаньюю подарки как своему родственнику (замаскированная дань).

Требования Модэ были довольно умеренными: он, видимо, хорошо понимал, что излишнее унижение врага сделает неизбежным его стремление к реваншу. А новая война с Китаем в тот момент, когда на западе в схватках с воинственными юэчжами решалось, кому быть хозяином Великой степи, была мудрому шаньюю не нужна. И на границах Китая и Степи до поры до времени воцарился мир. Это позволило Модэ заняться внутренним устройством державы Хунну.

Реформы и установления Модэ весьма многочисленны, но для нас интересны главным образом те, которые надолго пережили своего создателя и определили образ жизни степного общества на тысячелетие вперед. Важнейшей заслугой Модэ было четкое структурирование хуннской державы. Он не отказался (да и вряд ли мог) от исконного родового строя хуннов, но поставил его в такие рамки, что тот стал работать не на ослабление, а на усиление государства. Родовые старейшины сохраняли свою власть в роду, но теперь они становились не выборными руководителями, а наследственными родовыми вождями. Фактически Модэ создал родовую аристократию, что не могло не понравиться новоиспеченным вождям. Но взамен шаньюй потребовал от родовых лидеров подчинения высшей «номенклатуре», которую он создал из своих родственников. Все высшие посты в государстве теперь могли занимать только члены его рода; они получали пышные титулы со сложной иерархией и составляли верховную аристократию. Однако для прочности необходимо иметь минимум три точки опоры, и Модэ ввел третью, несемейную и неродовую ступень аристократии. Это были так называемые «гудухэу», что можно перевести как «помощники», – в состав которых вошли лучшие воины и офицеры его армии. Они создали «аристократию таланта» – служилую знать, главную опору престола. Звание гудухэу тоже было потомственным, но за особые заслуги шаньюй мог наградить им любого простого воина. Это давало шанс наиболее ярким, но неродовитым личностям попасть в верхние слои общества и тем стимулировало верную службу и доблесть.

Трехзвенная аристократическая система, несмотря на все присущие ей противоречия, оказалась достаточно прочной и не позволяла ни одной из групп завладеть всей полнотой власти – даже шаньюй был далеко не всесилен: он был вынужден учитывать интересы всех трех привилегированных сословий. Что касается основной массы населения, то здесь Модэ нашел достаточно простое и элегантное решение, впоследствии, заметим, принятое и развитое Чингисханом. Согласно указу Модэ, все мужчины боеспособного возраста объявлялись воинами и делились на десятки, сотни и тысячи. Родовой характер общества не изменялся, но на войне приказ командира имел приоритет перед указанием родового лидера. Другое дело, что главные родовые вожди и были начальниками крупнейших войсковых соединений – туменов (формально – десять тысяч воинов, но это соблюдалось далеко не всегда, а находилось в зависимости от силы рода).

В повседневной жизни хуннов реформы Модэ сами по себе мало что изменили. Скорее, изменилось восприятие традиций. То, что раньше выполнялось по установившемуся обычаю и не было строго обязательным, теперь освящалось авторитетом шаньюя и фактически становилось равносильным закону. Например, после смерти отца хунн брал в жены всех вдов (кроме матери). То же было в случае смерти брата. Китайцы считали этот обычай ужасающим; между тем, он полностью вписывается в рамки родовых отношений, а главное, спасает женщин, потерявших кормильца, от голодной смерти или нищенства. Так что о том, плох или хорош этот обычай, можно с китайцами и поспорить.

И нововведения Модэ, и укрепление им родовых обычаев так консолидировали державу Хунну, что она на долгие годы превратилась в мощнейшее государственное образование. Это позволило ей триста лет сопротивляться китайской экспансии. В 177 г. до н.э., еще при жизни Модэ, хунны нанесли тяжелое поражение юэчжам и стали гегемонами Великой степи. В 174 г. до н.э. великий шаньюй Модэ скончался, но созданное им государство продолжало существовать и даже усиливаться, хотя преемники Модэ отнюдь не обладали талантами своего предка.

Дальнейшая история державы Хунну в основном насыщена то затухающей, то вспыхивающей вновь войной с Китаем. Достойным преемником отца оказался сын Модэ, Лаошань-шаньюй, окончательно изгнавший юэчжей и нанесший ряд тяжелых поражений китайским войскам. При внуке Модэ – Гюнчень-шаньюе – держава Хунну достигла наивысшего расцвета. После серьезных поражений Китай пошел на беспрецедентные уступки хуннам. По договору 152 г. до н.э. шаньюю в жены вновь отдали китайскую принцессу, а главное, китайцы были вынуждены согласиться на открытие пограничных рынков для свободного обмена товарами, что было крайне невыгодно для Китая и в экономическом, и в военно-политическом отношении (фактически, Китай соглашался кормить своих врагов). 152 г. до н.э. стал кульминацией могущества державы, созданной Модэ.

Положение стало постепенно меняться после 140 г. до н.э., когда китайским императором стал решительный и энергичный У-ди. Он совершил в хуннскую степь целый ряд походов, которые, хотя и не обеспечили Китаю решительного перевеса, все же ослабили хуннскую угрозу. Держава хуннов и при воинственном У-ди ни в чем не уступала Китаю, но злую шутку сыграло с хуннами то, что они считали своим главным достижением – свободные рынки. В степь хлынул огромный поток китайских товаров и... в среде хуннов наметился раскол. Стремление к китайским богатствам, достававшимся к тому же без большого напряжения сил, связанного с боевыми действиями, привело к созданию в среде хуннской аристократии китаефильской партии. Обаяние китайской культуры вообще трудно переоценить, а для многих хуннов, особенно из числа высших аристократов, оно стало неодолимым. Китаефилам противостояла военная, или «старохуннская» партия. Раскол хуннского общества шел довольно медленно, но Китай мог позволить себе ждать, по мере возможности всячески способствуя усилению этого раскола. И долготерпеливые китайцы дождались своего часа. В 46 г. н.э. в державе Хунну вспыхнула гражданская война, а в 48 г. страна окончательно раскололась на Южное и Северное Хунну, каждое во главе с собственным шаньюем. В Южном одержала победу китаефильская партия, а Северное Хунну свято хранило степные традиции. При этом оба государства оставались непримиримыми врагами, что только облегчало Китаю путь к окончательной победе. Развязка для Северного Хунну наступила в 93 г., когда его последний шаньюй был захвачен китайцами и убит. Южные шаньюй еще пытались сопротивляться, но они не имели опоры, ибо старохуннская партия была уничтожена. К тому же в это время значительно усилились старые враги хуннов – протомонгольские племена сяньби, которые постепенно овладели территорией северных хуннов, оттеснив их на запад. Оказавшись во враждебном окружении, Южное Хунну было обречено на гибель. В 142 г. китайцы принудили к самоубийству последнего шаньюя из дома Модэ и посадили вместо него своего ставленника – хунна, но не царского рода. Но и эта видимость независимости сохранялась не слишком долго. В 215 г. китайцы и формально упразднили пост шаньюя Южного Хунну и назначили своего наместника. Держава хуннов окончательно перестала существовать.

Медленное угасание хуннской империи не могло не активизировать действия других претендентов на гегемонию в Великой степи. На западе старинные враги юэчжи, опираясь на мощь созданной ими Кушанской державы, предприняли попытку вернуть свои прежние земли. Попытка эта не увенчалась успехом по двум причинам. Во-первых, за прошедшие столетия бывшие юэчжи, а ныне кушаны растеряли навыки степной войны, поскольку в горах и речных долинах, где в итоге и создали кушаны свою империю, степная тактика была просто неэффективна. Во-вторых, их империя была слишком громоздкой, и ее населяли люди не просто говорящие на разных языках, но и с абсолютно разной культурой и идеологией (например, индийцы и греки). Основные силы кушан направлялись на подавление центробежных тенденций в их лоскутном государстве, и потому внешняя экспансия успеха не имела.

На востоке все было по-другому. Здесь жило множество племен, готовых подхватить эстафетную палочку лидерства у агонизирующей хуннской державы. Все они были номадами, и законы степной войны были им не в новинку. Но недоставало организованности, дисциплинированности и упорства. Требовался лидер, способный обуздать лихую степную вольницу. В 155 г. такой лидер появился. Им стал Таншихай, происходивший из племени сяньби.

Как уже упоминалось выше, сяньбийцы были народом, который можно назвать протомонгольским. Но это утверждение требует серьезной оговорки. Дело в том, что в тот период, да и значительно позднее, этническое размежевание в Великой степи было в достаточной мере условным. Так, большинство историков считает хуннов прародителями тюрок, поскольку большинство дошедших до нас хуннских слов имеет соответствующие аналоги в тюркских языках. Но от хуннов сохранилось немало слов и с монгольскими корнями. К тому же, сами монгольский и тюркский языки происходят из одной – алтайской языковой группы, то есть имеют общего предка. Даже во времена Чингисхана тюрки и монголы вполне понимали друг друга (как, скажем, сегодня русские и украинцы), а за тысячу лет до этого расхождение двух главных степных языков было еще меньшим. К тому же надо еще учитывать особенности степного этногенеза[14]. Великая степь, в силу специфики господствующего в ней кочевого образа жизни, всегда была настоящей мешаниной народов. Племена и отдельные роды постоянно перемещались, переходили из одного подчинения в другое, воспринимали от соседей элементы их культуры и языка, часто полностью ассимилировались. В таких условиях точно определить этническую принадлежность народа, племени, рода достаточно сложно, а иногда и практически невозможно.

Однако вернемся к Таншихаю – сяньбийскому вождю. Фигура чрезвычайно яркая, выдающийся полководец, историкам он больше известен тем, что, при всех его талантах и огромных внешнеполитических успехах, место его в истории сравнительно невелико. Его гений ближе к гению Тамерлана, нежели Чингисхана. Он – типичный завоеватель, «создатель империй», но не политик. За четверть века почти беспрерывных походов он создал гигантскую державу, по размерам и силе не уступавшую империи Хунну времен ее первых, великих шаньюев. При этом особенно удивительно, что свой первый поход Таншихай совершил, когда ему было, по данным китайских историков, всего четырнадцать лет. Он был поистине военным вождем: даже отказался принять какие-либо титулы, оставаясь просто Таншихаем. Но его личная власть была почти безграничной. Когда напуганные его могуществом китайцы предложили ему «договор мира и родства» (как до этого Модэ), сяньбийский вождь с презрением отверг это предложение, сказав, что ему и так подчиняются все народы. Однако, когда в 181 г. на сороковом году жизни Таншихай умер, быстро выяснилось, что вся мощь его державы покоилась на личных талантах вождя. Его преемники не смогли удержать власть, и к началу III в. созданная им империя окончательно развалилась.

Стоит все же добавить, что одно следствие походов Таншихая оставило, пусть и опосредованно, след в истории, да еще какой! Дело в том, что именно Таншихай окончательно разгромил северных хуннов и вынудил их бежать далеко на запад, подальше от его победоносных войск. Более двухсот лет эти беглецы скитались в степях между Волгой и Уралом, покоряя местное население и смешиваясь с ним. Они почти утратили подлинно хуннскую культуру, забыли великие достижения предков, даже изменились внешне. Тяжелые военные поражения и вынужденная двухсотлетняя эмиграция упростили их жизнь и поведенческие стереотипы. В них было бы почти невозможно узнать хуннов Модэ и Лаошаня. Но имя свое они сохранили. И во второй половине IV в. это имя, пусть и в немного измененном варианте, узнала и со страхом повторяла вся Европа – гунны.

Гуннские завоевания и связанное с ними Великое переселение народов, имевшее колоссальные последствия для истории Европы, да и всего мира, далеко выходят за рамки этой книги, и мы не будем на них останавливаться. Вернемся в оставленную нами ненадолго Великую степь, которая в этот период переживала эпоху безвременья, или выражаясь по-европейски, свои Темные века.

По мнению ряда историков – в частности, знаменитого Л.Н.Гумилева – эти темные времена в Великой степи связаны с серьезными климатическими изменениями, вызвавшими пересыхание степи и, как следствие, массовую гибель людей от голода либо их бегство на окраины, где засуха была не так сильна. Степные народы в это время слабели и, сосредоточившись на проблеме выживания, уже не могли оказывать влияния на соседей. Отсюда и века «молчания» (повторившиеся, и по тем же причинам, в X и XVI веках), так как только у оседлых народов существовала письменность (до изобретения в IX веке уйгурского письма). Археология также мало чем может быть полезна: кожа, войлок, дерево – главные материалы кочевников – недолго сохраняются в земле. Домов кочевники не строят, городов – центров производства и торговли – у них не имеется. Поэтому молчание источников создает впечатление, что в такие периоды степные народы куда-то исчезают. Разумеется, это вовсе не так, ибо проходит время, засуха заканчивается, и удивленные китайцы, согдийцы, иранцы вдруг обнаруживают у своих границ многотысячные армии кочевников, взявшихся как бы ниоткуда. Но ничто не возникает из ничего, а значит, жизнь в степи продолжается и в эти тяжелые времена.

То, что III – IV века были действительно тяжелыми, достаточно убедительно доказывает тот факт, что в этот период контроль над Великой степью не оказался в руках какого-либо народа или державы. Первую скрипку в степи в эту эпоху играла орда[15] жужаней – удивительное военно-бандитское образование из деклассированных элементов, изгоев и ярких личностей родом из самых разных племен. Жужани, несмотря на всю их силу, не были народом в настоящем смысле этого слова. Они, конечно, подчинялись все тому же кочевому ритму жизни, имели жен и детей, но по смыслу своего существования больше приближались к наемникам и бандитам. И эта орда до середины VI века держала в страхе всю степь, а иногда даже угрожала Китаю, который, впрочем, в это время как раз распался на несколько постоянно воюющих друг с другом царств.

Время господства жужаней закончилось в 552 году, когда хан никому не известного народа тюрков[16], Бумынь из рода Ашина, ворвался с войском в расположение жужаньской орды и разгромил ее наголову. Сам он не успел воспользоваться плодами этой победы, так как вскоре умер (возможно, от ран), но его брат Истеми и сын Мугань сумели выжать из разгрома жужаней больше, чем можно было предположить. Фактически поделив между собой полномочия и войско, они направились в разные стороны утверждать только что отвоеванную у жужаней власть: Истеми на запад, а Мугань – на восток. Оба они провозгласили себя ханами, но Истеми, чтобы не нарушать единства только создаваемой державы и из уважения к погибшему брату, согласился признать формальное первенство Муганя.

Следующие тридцать лет были исключительно удачными для тюрков. Подвиги Истеми и Муганя и их преемников Кара Чурин Тюрка (сын Истеми) и Тобо (брат Муганя) затмили даже славу и достижения великих хуннских полководцев. Истеми, пройдя огнем и мечом почти всю западную половину степи, походя разгромил мощную державу эфталитов (их иногда называют «белыми гуннами», хотя они скорее наследники кушан-юэчжей) и нанес поражение иранскому шаху Хосрою, заключив с ним чрезвычайно почетный для себя мир. Затем он перешел через Волгу, где столкнулся с аварами, победил их и тем самым стал владыкой всей западной половины Великой степи. Кара Чурин Тюрк уже после смерти отца захватил Боспор, а затем и весь Крым, и в 580 году вторгся в Лазику (Западная Грузия), угрожая уже и Византийской империи. На востоке Мугань, а позже Тобо, идя от победы к победе, покорили большинство степных племен, а к 580 году сделали своими данниками два северокитайских царства. Это был пик тюркского могущества. Свое гигантское государство, простиравшееся от Черного моря до Тихого океана, тюрки назвали Вечный Эль, как бы утверждая этим свою власть на вечные времена. Но уже в следующем 581 году великая тюркская мечта начала рушиться.

В этом году умирает верховный правитель тюрок Тобо-каган, и в Вечном Эле вспыхивает яростная борьба за власть, которую, из-за ее масштаба и последствий, лучше назвать гражданской войной. Причиной междоусобицы, а заодно и топливом, которое постоянно ее подпитывало, стала установленная еще Бумынем удельно-лествичная система власти и наследования – кстати, подобная той, которая позже была введена на Руси (в XI – XIII вв.), и, по большому счету, Русь и погубила. Согласно этой системе, наследование передавалось не сыну, – то есть прямому наследнику – а старшему в роду. Остальные близкие родственники получали в пользование удел – часть державы вместе с людьми и войском. А в 581 году таких почти независимых уделов в тюркском государстве было уже восемь. В этой ситуации борьба за власть становилась почти неизбежной, и близкородственные связи удельных князей вряд ли могли ей помешать. Так и случилось.

Формально старшим в роду являлся Кара Чурин Тюрк – сын Истеми. Но его отец не был даже верховным каганом, и сыновья умерших верховных вождей – Муганя и Тобо – оспорили право Кара Чурин Тюрка на престол. Тот не мог сопротивляться объединившимся против него племянникам и временно смирился с поражением. Но победители немедленно передрались между собой. Вряд ли стоит описывать перипетии этой борьбы, но итогом ее стал окончательный раскол каганата в 604 году на Западный и Восточный.

Голова Кюль-Тегина. VIII в.

Увлеченные междоусобной борьбой, тюркские каганы допустили еще одну, как выяснилось, роковую ошибку: проглядели, что на их южной границе в крови и войнах встает на ноги колосс – объединенный Китай. В начале VII века после продолжительной борьбы к власти во всем Китае пришла династия Тан. Немаловажным оказалось и то, что новая династия не была собственно китайской, а происходила от окитаившейся ветви протомонгольского племени тоба – теперь они назывались табгачи. Многие степные народы, особенно те, кому поперек горла встала тюркская власть, с удовольствием приняли табгачских императоров в качестве степных ханов. Этому способствовала и политика дальновидного танского императора Ли Ши-миня, стремившегося привлечь степные племена на свою сторону и даже больше – создать симбиоз китайской и степной цивилизации. Таким образом, империя Тан стремительно набирала силу, а оба тюркских каганата все больше слабели. Конец мог быть только один, и уже в 630 году танские войска наголову разбили Восточный каганат, а его территория была присоединена к Китаю. В 659 году настала очередь Западного каганата. Казалось, для тюрок все было потеряно. Но неожиданно ситуация изменилась.

В самом Китае к власти пришли ярые националисты. Заветы Ли Ши-миня были забыты, запрещено было даже употреблять слово «табгач». Многие табгачские принцы были казнены, и степные племена подверглись насильственному окитаиванию. И тогда тюрки восстали. В 682 году их предводитель Кутлуг одержал победу и провозгласил восстановление тюркского каганата. Конечно, сила у восстановленного каганата была далеко уже не та, но благодаря доблести своих вождей (среди которых особенно выделялся полководческим талантом сын Кутлуга Кюль-Тегин) он успешно боролся с могучим Китаем еще более полувека. Но силы были слишком неравными; к тому же Китай, верный своей политике «разделяй и властвуй», натравливал на тюрок другие степные народы. Кроме того, после смерти в 739 году внука Кутлуга – Иолыг-Тегина, талантливого и мудрого правителя, каганат снова захлестнули распри. И в 742 году наступило время окончательной развязки для Вечного Эля. Уйгуры, недовольные тюркской властью в степи, восстали и после трехлетней войны одержали победу. Остатки тюрков вынуждены были бежать в столь ненавистный им Китай, где последние из них сложили голову, участвуя в восстании Ань Лу-шаня. Великий тюркский народ перестал существовать, а на ближайшие сто с лишним лет гегемония в степи перешла к уйгурам.

Уйгурский каганат был лишь бледной тенью великих степных держав прошлого – Вечного Эля тюрок и империи Хунну. Он продержался сравнительно долго лишь потому, что в это время ослабел Китай, так и не оправившийся от восстания Ань Лу-шаня. Но в конце концов Уйгурский каганат пал под ударами китайцев и их несколько невольных союзников – енисейских кыргызов. В степи начался новый Темный век, и лишь в XI веке степь вновь воспряла ото сна. Но с этого времени уже начинается новая эпоха – эпоха киданей, чжурчжэней и, наконец, монголов, а значит – пора обратиться и к главным героям нашей книги.

Глава 2

Монголы и их соседи

В XI – XII веках, перед эпохой Чингисхана, восточная часть Великой степи представляла собой сложнейший конгломерат народов. Разобраться в этом смешении национальностей, племен и родов чрезвычайно трудно, в ряде случаев – невозможно. Причин тут несколько. Главная, бесспорно, коренится в самой сущности кочевничества. Постоянные перемещения по степи, смена перекочевок, разделение отдельных родов или переход их под чужую «юрисдикцию» – суть кочевой жизни. Хотя существовали, конечно, и четкие границы кочевий, но, вследствие роста населения, давления со стороны соседей, наконец, стремления части родовой знати (точнее, их наследников) выделиться в отдельные неподконтрольные группы[17], этническая ситуация в степи постоянно менялась.

Вторая причина ранее уже упоминалась: это языковой фактор. К XII веку языки народов так называемой алтайской языковой семьи еще не слишком отличались друг от друга. Сегодня лингвисты четко делят алтайскую семью на три группы: тюркскую, монгольскую и тунгусо-маньчжурскую – и действительно, современный монгол не поймет якута. Тогда же тюрки и монголы прекрасно понимали друг друга, что значительно облегчало взаимовлияние, а зачастую и полное смешение. Мог победить тот или иной языковой элемент – и изначально тюркский род становился монгольским, или наоборот. Так, например, произошло с монгольским по происхождению родом Ашина, из которого происходили ханы Тюркского каганата. После длительной откочевки, вызванной, по-видимому, военным поражением, этот род оказался в тюркоязычной среде, и через сто лет о его монгольском происхождении говорило уже только родовое название.

Наконец, нужно выделить и третью причину этнических переплетений. Это чрезвычайная запутанность родоплеменных отношений у тюрко-монгольских народов Великой степи[18]. И это при том, что монголы придавали исключительное значение своей родословной. По сведениям Рашид-ад Дина, каждый монгол с юных лет тщательно изучал свое родословие, и не было ни одного человека, который не знал бы своего племени и происхождения. Вот только племен и родов было чрезвычайно много, к тому же они непрерывно разделялись, перекочевывали и снова разделялись. И действительно, каждый степняк мог перечислить своих предков по крайней мере до седьмого колена[19], четко определить свое племя (ирген) и род (обок), но... племя могло включать несколько родов в одном случае и быть лишь малой частью рода в другом. Плюс к этому, такая четкая детализация не способствовала осознанию общеэтнического единства. И были джуркинцы, хонгираты, тайджиуты, джалаиры – но не монголы. В этой ситуации отнюдь не нелепым выглядит парадоксальный вопрос: а был ли монголом Темучин из рода Кият-Борджигин?

И действительно, вопрос о происхождении термина «монгол», а в более широком смысле – проблемы идентификации (и самоидентификации) народа с таким именем современными историками все еще не решен. Более того, как правило, от него стараются дистанцироваться или не рассматривают вовсе, хотя для правильного понимания феномена империи Чингисхана он представляется весьма немаловажным.

Монгол. Персидский рисунок XIV в.

Следует помнить, что первое точное упоминание слова «монгол» относится к 1206 году, когда на великом курултае сам Чингисхан, объединивший Восточную степь, провозгласил создание «Yeke Monghol Ulus» – Великой Державы Монголов. Отсюда некоторые монголоведы делают допущение, что само понятие «монгол», до этого не существовавшее вообще, было введено Чингисханом как единое название для народов объединенной им степи. Другие вполне резонно возражают, что и в куда более поздние времена часть этих объединенных племен в число монголов не входила, и считают, что к «монголам» Чингисхана относилась лишь та часть населения, которая была связана общим родословным древом, и которую впервые объединил прадед Чингисхана Хабул-хан, а следовательно, формирование понятия «монгол» относится к сороковым годам XII века[20]. Третьи отстаивают версию языкового единства: монголы – это те, кто говорит по-монгольски (о недостатках этой версии выше уже говорилось). Четвертые отстаивают генеалогический принцип и предполагают, что монголами считались все потомки Алан-Гоа – праматери монгольских родов (вариант этой версии – потомки Бодончара, одного из сыновей Алан-Гоа). Наконец, пятая версия опирается на упоминание в китайских летописях VI века (то есть задолго до Алан-Гоа, жившей в IX или X веке) названия племени Мэн-гу (Мэнку), входившего в группу из тридцати племен народа шивэй. От них, дескать, потом и пошла та группа родов, которая называла себя единым именем – монголы.

Во всех этих основных версиях (а есть и другие – более экстравагантные), безусловно, присутствует здравое зерно. В то же время, каждая из них в отдельности не лишена недостатков и может быть подвергнута серьезной критике. Выходом из этой ситуации является, по-видимому, синтез этих теорий и построение на их базе непротиворечивой версии. В этом поможет и тщательный анализ текста «Сокровенного Сказания» в сочетании с данными других источников – главным образом, Рашид ад-Дина.

В первую очередь, следует отметить, что сам Рашид ад-Дин не считал монголов отдельным народом, но относил их лишь к одной из групп общей массы тюркских племен. Эти племена, по его мнению, населяли всю Великую степь от края до края (видимо, память о Великом тюркском каганате VI века). Постепенно эти племена делились на многочисленные роды, каждый из которых получал свое имя. Так же появились и монголы – суть ветвь тюркского народа. Настоящими монголами сам Рашид ад-Дин называет народ нирун, ко времени Чингисхана включавший уже десятки, если не сотни родов и племен. Эти «истинные» монголы-нирун все являются потомками Алан-Гоа. Но он выделяет и другую группу монголов – дарлекин, из которых, вообще говоря, происходила и сама Алан-Гоа. Дарлекины – как бы не совсем монголы: их родословная уходит дальше в глубь веков.[21]

Вот здесь и стоит заглянуть в начало «Сокровенного Сказания», которое называет первым предком Чингисхана некоего Борте-Чино; его супругой была Гоа-Марал. Эти двое явились неизвестно откуда, переплыв какое-то море (возможно, имеется в виду озеро Байкал) и стали кочевать у реки Онон. Далее «Сокровенное Сказание» перечисляет длинный ряд их потомков вплоть до Добун-Мергена, мужа Алан-Гоа. Но вот что любопытно: если попытаться вычислить даты жизни Борте-Чино и Гоа-Марал, исходя из счета поколений (разумеется, погрешность может быть достаточно велика), то весьма вероятным окажется их появление на Ононе именно в VI веке, то есть как раз тогда, когда в китайских летописях появляется этноним «мэн-гу». Значит, пришедшие невесть откуда первопредки Чингисхана, возможно, и называли себя монголами. В целом же, с учетом всего вышеперечисленного, авторская версия такова.

Около VI века на территории, занимаемой племенами шивэй, появилась группа людей из неизвестного народа (едва ли их было только двое).