В сердце роза

      - Но брату моему, но мне самому ты говорил другое! Ты говорил: дерзай, иди вперед, не бойся - и победишь!
      - Кого? - холодно удивился встретивший его на пороге Храма. - Судьбу? Разве и в твоей победе - не Судьба? Ты побеждаешь, но это победа Судьбы. Все твое - Ее. Нет ничего твоего. Царствуй, если Судьба дала тебе царство. И помни: потому и позволено было тебе жениться на Ханнар, а Ханису взять Атхафанаму, что Судьбе угодно прервать род Солнечных богов. Их больше не будет. Уже пора.
      Эртхиа покачался с носка на пятку, поправил отягченный оружием пояс.
      - Ну так. Мы что-то задержались на пороге. Я пришел в долину - я войду в Храм. Слышал я, что там можно встретиться лицом к лицу со своей судьбой. Очень я этого хочу...
      Встретивший его на пороге печально покачал головой.
      - Это тебя не обрадует.
      - Я войду.
      - Ты об этом пожалеешь.
      - Нет! - крикнул Эртхиа и кинулся внутрь, оттолкнув пытавшегося заступить ему дорогу.
      Внутри было темно, но все видно. Коридор полого катился вниз, ноги на каждом шагу погружались в синеватый туман. Под ним было твердо, и звоном отдавались шаги. Туман пеленой облепил и стены, из него настороженно глядели каменные лица с самоцветами в глазницах. Самоцветы слабо светились. Пелена колебалась, потревоженная быстрым движением, и казалось, что лица вздрагивают от каждого шага.
      Впереди замаячил свет. Эртхиа ускорил шаги, нащупал рукоять меча. Свет двигался, кто-то шел ему навстречу. Кто-то в белом, отливающем радугой, рассыпающем по стенам легкие блики. Туман вскипал у его ног, расходясь кругами. И лицо было то же.
      - Я ждал тебя. Не думал, что ты будешь медлить столько времени. Вот и ты. Ты пришел. Я знал.
      - Сирин!
      - Это я.
      - А тот?
      Сирин сделал неопределенное движение пальцами.
      - Я знаю, зачем ты пришел. И все возможно. Но будет трудно достичь желаемого. Ты оставил Аттан в тяжелое, страшное время. И когда вернешься, многих не застанешь. И тех, кто дорог тебе.
      - Я вернусь немедленно, сейчас! И умру с ними.
      - Может быть, тебе повезет, и ты даже умрешь первым. И женщины твои оплачут тебя, а потом у них на руках будут умирать твои дети... А ты оставишь их одних. Этого ли ты хочешь, Эртхиа?
      - Но как же иначе? Раз я не могу спасти их.
      - Здесь - не можешь. Но мир больше, чем Аттан и Хайр, больше, чем земли вокруг долины Аиберджит. Как мост держится на многих опорах, так и мир... Тебе нет дороги в Аттан, тут уж мы с тобой ничего не сделаем. Ты нарушил равновесие, явившись сюда незваным...
      - Но ты же сказал, что ждал меня!
      - Незваного. Я не сомневался в тебе.
      - И за это - кара?
      - Так уж все устроено. Ты должен был придти. И должен был придти самовольно. Потому что ты - это ты, а судьба человека соответствует его свойствам. Но то, что сделано против воли Судьбы, хотя бы и с ее попущения...
      - Если Судьба - это все, что бы со мной ни случилось, как я могу сделать что-то против ее воли?
      - Ее воля в том, чтобы уступить тебе и покарать твое своеволие. Часто только своеволием и карой за него движется жизнь.
      - Ты - кто?
      - Я Сирин. Разве я назывался когда-нибудь вестником радости? Я только объясняю, что нужно делать, а выбор - за тобой. Спроси своего брата. Он кое-что знает об этом.
      - Я спрошу его. Но ты - объясни мне, что я должен, что я могу сделать, если известно уже, что мои любимые умрут, и дети мои умрут, и царство мое поразит мор, и где я должен быть в это время, и куда мне идти?
      - Я объясню, но ты помни: на эту дорогу ты вышел сам, никто не гнал и не манил тебя. А вышел, так иди. Помнишь свой сон об огне и тени?
      - Ты знаешь?
      - Я сам сочинил его. Он сбудется, не знаю - как. Но это - помощь тебе в дорогу. Судьба не оставит тебя. Иди и помни: пока ты в пути, ничего не совершится окончательно. Где-то очень далеко, отсюда даже я не увижу, стоит другая опора моста.
      - Хотя бы скажи, в какую сторону мне идти?
      Сирин покачал головой.
      - Это мне неведомо. Даже здесь, сейчас, я не могу направить тебя. Это Храм тысячи врат. Два человека не вошли и не вышли отсюда одной и той же дорогой.
      - Благослови меня... - Эртхиа в изнеможении опустился на колени. - Я...
      - Да, ты уезжал из дома ненадолго, и не простился со своими так, как надо прощаться навек. Ну, считай это хорошей приметой.
      Сирин положил ладони ему на голову.
      - Теперь иди.
      - Ты совсем другой в этот раз, - прошептал Эртхиа.
      - Я совсем другой, - согласился Сирин, убирая руки. - Иди.
      Эртхиа поднялся.
      - Это важно, каким путем я выйду из Храма?
      - Важно.
      - Но здесь только один коридор.
      Сирин всплеснул рукавами. Туман, взвихрившись, клубами пополз вниз, открывая стены, и Эртхиа увидел между каменных лиц черные провалы.
      - Храм ведь не всегда такой, - догадался он.
      Сирин кивнул.
      - Ну, я пойду, - приказал себе Эртхиа и скользнул в ближайшую к нему щель в стене. Не успел он сделать и нескольких шагов, как стены прянули в стороны, и перед Эртхиа открылся залитый золотым светом многооконный зал. Окна, широкие, от пола до потолка, исходили светом, как будто прямо за ними, за каждым, стояло отдельное солнце.
      Эртхиа зажмурился, а когда открыл глаза, увидел радужные сполохи, окружавшие высокую фигуру у дальнего окна. Человек обернулся.
      - Сирин?! - вскрикнул Эртхиа.
      - Сирин - это я.
      И двинулся навстречу, прямой, высокий, непреклонный.
      - Не слушай его. Утешитель... Что он наговорил тебе? Что все будет хорошо? Знаю, он всегда говорит одно и то же. То, что ты хочешь услышать.
      - Нет, - отверг Эртхиа. - Я не сразу согласился с ним: я не верил ему сначала.
      - Только потому, что боялся обмануться в утешении. Ты спорил с ним, чтобы убедиться самому. И ты веришь ему, потому что его слова дают тебе надежду. А мне ты поверишь, потому что я скажу тебе правду. Ты пришел в долину незваным, а навстречу тебе смерть шла в Аттан. Когда встретил ее почему не остановился, не повернул коня? Надо было вернуться, вернуться... Ты мог повернуть назад еще там, на краю скалы. Даже ступив на тропу, ты мог отказаться от своего намерения.
      - Но ты ведь сказал, что я осужден уже за это намерение!
      - Я?
      - Не знаю, но обликом - такой же, как ты, и именем - Сирин.
      - Это неверно. Ты наказан за исполненное. Если бы ты повернул обратно, ничего и не случилось бы. И нечего искать чудес в дальних краях. Что есть в мире такого, чего не было бы в самом человеке? Если ты не можешь отыскать спасения в себе, - не найдешь, обойди хоть вселенную.
      Эртхиа тяжело дышал.
      - Что же мне делать?
      - Никого ты не спасешь. Но ты еще можешь вернуться и умереть с ними. Будь мужчиной, Эртхиа ан-Эртхабадр.
      Эртхиа закрыл лицо руками.
      - Кто умрет, скажи мне, кто умрет?
      Ни звука.
      Он открыл глаза. Никого не было рядом с ним. Только окна разгорелись еще ярче. Он обернулся, но не смог разглядеть ни двери, ни щели в стене, через которую он вошел. За его спиной тоже пылало окно. Оно слепило. Прикрыв глаза рукой, Эртхиа пошел вдоль стен, держась подальше от опаляющего жара, клубившегося в проемах. Он не смог найти никакого выхода. Вернувшись в середину комнаты, он постоял, посмотрел направо, посмотрел налево, щуря обожженные ресницы. И кинулся, не выбирая, к одному из окон, и не остановился перед ним. Огонь всклубился, расступаясь, и темнота приняла Эртхиа.
      Он плыл, как сухой листок по воде. Справа и слева от него, над ним и под ним было темно. Он вытягивал руки и шевелил пальцами, но он не увидел своих рук и ничего не нащупал в темноте. И он не чувствовал ни холода, ни тепла, ни верха, ни низа, ни движения времени.
      Вспыхнула яркая звезда. Эртхиа не мог бы сказать, далеко она или совсем рядом. Она росла, вытягиваясь, и Эртхиа тогда понял, где верх, потому что звезда тянулась вверх, он сразу догадался. Вот она уже превратилась в узкую щель в темноте. Заколебалась, увеличиваясь. Ее белизна расцветилась текучими бликами. И стало видно: кто-то идет, кто-то в белом, отливающем радугой, кто-то, сияющий во тьме.
      - Сирин! - беспомощно позвал Эртхиа, барахтаясь в пустоте. Сирин приблизился, насытив светом пространство вокруг Эртхиа. Теперь они как бы плыли в серебристом пузыре, какие поднимаются из воды. Эртхиа поднялся на ноги. Он мог стоять, опираясь на этот свет. Только граница его была зыбкой, подавалась под ногами, Эртхиа приходилось пружинить, сохраняя равновесие. Он уперся рукой в дымчато-серебристую поверхность за спиной. Она тоже колебалась, но все же стоять было легче. Сирин с тихой улыбкой наблюдал за ним.
      - Скажи мне, - вдруг спросил Эртхиа, - что значит твое имя?
      - Это имя священное, - объяснил Сирин. - Оно дается только жрецу, который становится супругой бога. Оно означает "кроткая" и "покорная".
      - Ты? - опешил Эртхиа.
      - Я. Я - Сирин. Я выведу тебя отсюда. Ты вернешься в Аттан к своим женам и все забудешь. Все будет, как было. Царствуй, Эртхиа.
      - А мор?
      - Его не было.
      - И не будет?
      - Нет.
      - И все, как прежде?
      - Да.
      - Нет.
      - Нет?
      - Я пришел - ты знаешь, зачем. Я не могу объяснить тебе, никогда не бывшему мужем и отцом. Но не мочь дать своей жене ребенка, любимой жене, богине, которая, пусть даже на самом деле и не богиня, - богиня все равно...
      - Кто никогда не был мужем и отцом? - перебил Сирин. Эртхиа онемел.
      - Я понял тебя, - голос Сирина стал глухим. - Тогда надо идти до конца. Тогда отсюда ты должен идти неведомо куда, искать неведомо что, и, может быть, в этом окажется спасение твоего народа и средство соединить кровь солнечных богов с человеческой. Может быть. А может, и нет. И тогда - смерть пройдет по твоему царству, не встречая препятствий. И твои жены, твои дети умрут. И твои подданные - за твою вину. Идешь?
      Эртхиа молчал.
      - Возвращайся домой, царь, - мягко сказал Сирин. - Довольствуйся тем, что тебе дано. В погоне за большим можешь потерять все.
      - А могу и не потерять? - встрепенулся Эртхиа.
      - А можешь и потерять, - осадил его Сирин. - Все.
      - Я пойду, - угрюмо сказал Эртхиа. - Я пойду. Я хочу не то все, что у меня есть, потому что оно - недостаточно. Я хочу то все, что может быть. Я пойду. Если судьба соответствует свойствам человека, моя - такова. Ты только объясни мне, что значит, что пока я в пути, ничто не совершится окончательно. Значит ли это, что если мое странствие будет удачно, то все поправится и вернется таким, как было, но - лучше?
      - Хотел бы я это знать.
      - Куда же ты посылаешь меня?
      - Я?
      Эртхиа опустил глаза.
      - Ну скажи что-нибудь. Обнадежь меня.
      - Сказать тебе то, что ты хочешь услышать, - или правду?
      - Скажи мне то, что ты мне скажешь.
      - Иди.
      - Но ты говоришь, что я могу потерять все, и не только я, что царство мое погибнет, что любимые умрут и все - безвозвратно...
      - Это как тебе придти в долину незваным: что бы ни было, ты не можешь иначе. Это нельзя, но ты сделаешь обязательно, потому что такова твоя душа и твоя судьба. Поступай по себе. По-другому ты и не можешь. У тебя ведь нет выбора. Две дороги, а твоя - одна.
      Они опять были в коридоре, полого уходящем вниз, и туман обнимал их до колен, и каменные лица пристально смотрели на них.
      - Куда мне? - спросил Эртхиа.
      Сирин указал ему вглубь Храма. Эртхиа чуть помедлил, глядя под ноги.
      - Прощай.
      И зашагал вниз. Он шел долго. Пол то плавно поднимался, то выгибался горбом, начиная новый спуск. Лица на стенах смотрели на Эртхиа без всякого выражения.
      Кто-то окликнул его сзади знакомым голосом. Эртхиа обернулся, холодея.
      Там стоял Сирин.
      - Что ты еще скажешь? - в ярости крикнул царь Аттана.
      Сирин укоризненно покачал головой.
      - Ничего плохого. Я еле догнал тебя. Знаешь, это все неправда. Конечно, вернешься ты в Аттан, или пойдешь дальше своим путем, для тех, кто остался, ничего не изменится. Ты покинешь их - или для странствия, или в смерти. Но есть еще...
      - Что? - взмолился Эртхиа. - Что еще есть?
      - Но только для тебя. Ты пойдешь так далеко, в неведомые земли, где и не слышали ничего об Аттане. И там обретешь новое царство и новую любовь. Аттан обречен, солнечные боги обречены. Оставь здесь все, как есть, и начни сначала в другом месте.
      - Ничего не хочу. Я уже решил, я иду искать.
      - Брось, Эртхиа. Уезжай скорее подальше от Аттана, там будет страшно. И незачем тебе когда-либо возвращаться туда. Все, что было твоего в Аттане, погибнет раньше, чем минет этот год. Уходи.
      - Да ты Сирин ли? Такого он не предлагал никогда и никому!
      Сирин рассмеялся.
      - Сколько угодно, сколько угодно! Каждому. Но не каждый это услышит. А есть такие, что и слышат, да не слушают. Вот и ты. Хорошо. Поступай, как знаешь. Что они тебе насоветовали, наобещали?
      - Кто? - насторожился Эртхиа.
      Сирин сделал неопределенный жест рукой.
      - Да что это здесь такое творится? - возмутился Эртхиа. - Сколько вас?
      - Я один и есть. Спроси еще, сколько лиц у Судьбы, сколько голосов, которыми она зовет и запрещает, и какой из них верный, и какой стоит слушать... Не передумаешь, значит?
      Эртхиа нахмурился.
      - Ну хватит. Я не знаю, кто ты. Но тот, кто обещал вывести меня отсюда, видно, недорого ценит свое слово. Где здесь выход? Мне пора.
      - Пора ему! - ухмыльнулся Сирин. - Благодари Судьбу: позволено тебе успеть вовремя.
      - Где выход? - зарычал Эртхиа.
      - А вот! - Сирин указал за спину Эртхиа. Тот обернулся - в двух шагах от него на ступени падал ровный дневной свет, и волнами ходила трава до самых гор далеко впереди. Эртхиа устремился к выходу. Он опустил ногу на ступень, та мыльной пленкой лопнула под его ногой. Только расслышал озабоченный голос за спиной: "Осторожно!" - и рухнул в черноту.
      Солнце стояло высоко. Припекало. Эртхиа открыл глаза. Две конские морды фыркали над его лицом, обдавая липкими брызгами. Он перекатился на бок и огляделся. Рядом терпеливо взмахивали хвостами его кони. С двух сторон поднимались к самому небу крутые склоны. Между ними по высохшему каменистому руслу ручья быстро двигалась высокая фигура, укрытая серым плащом. Эртхиа вскочил, не чуя под собой ног, пробежал несколько шагов.
      - Сирин! - закричал он, задыхаясь. - Сирин!
      Тот, в сером истрепанном плаще, не останавливаясь, обернулся и погрозил Эртхиа тощим пальцем.
      Ноги Эртхиа подкосились, и он повалился на землю, и глаза его закрылись сами собой, и он уснул.
      Об абрикосовой флейте
      Вскоре после полуночи шагата уже был неподалеку от Кав-Аравана. Устроил ночлег ниже замка, в давно облюбованном уголке, и смотрел, как плывут звезды, слушал гремевших в кустарнике цикад. Мог бы так много сказать, но только сейчас. А некому. Потом, в Аз-Захре, во дворце, так и оставшемся клеткой, ничего не скажет.
      Ровно на полпути между замком Кав-Араван и той пещерой, где когда-то укрылись от ночи, грозы и погони беглецы, и Акамие не прятал тогда глаз, и каждое слово было обещанием.
      Зачем позвал теперь?
      Теперь только звезды были с лазутчиком и невидимая башня Кав-Аравана на востоке и невидимая пещера их ночлега на западе. Дэнеш точно знал, где они, лучше, чем если бы видел. А звездам были видны и он сам, и пещера, и замок, и прошлое, и будущее. Здесь, один, Дэнеш мог сказать Акамие все, чего не говорил, когда был с ним рядом, но не было в этом ни смысла, ни радости. А бросить в лицо упрек - не мог и не хотел.
      Но губы ломило от слов, от невысказанной обиды; но дыхание переполняло грудь. И Дэнеш вынул из-за пазухи тяжелый абрикосовый стволок флейты. Здесь рядом, в той черной башне, жил сказавший слова, которых не заменить другими. Назвавший влюбленных пастухами звезд. Пастуху пристало дуть в дудку. Дэнеш вдохнул поглубже и поднес флейту к губам.
      Тайная сила жила в полой трубочке абрикосовой дудки: принимая в себя выдох боли, она выпускала его уже голосом, человечьим, но сильнее, глубже, мудрее и - полным любви.
      Всегда, всегда, сколько бы ни прошло лет, всегда ты будешь стоять у края, не видя меня и не зная, здесь ли я, только надеясь на это, и ветер будет ловить твой плащ и тянуть тебя в пропасть, а я всегда буду смотреть на тебя и взглядом поддерживать тебя на краю, и не оторву взгляда, и ты не уйдешь от края. Что бы с нами ни случилось, что бы между нами ни встало, здесь, разлученные, мы будем вместе. Так говорила дуу, и Дэнеш слушал ее, и хотел слушать еще, и каждый вдох выдыхал сквозь нее, чтобы узнать и понять, чего еще не знал и не понимал о прошлом и будущем, и сравняться в этом со звездами, и знать больше их, потому что главного звезды не знают, им ведомо только видимое, а дуу - дуу знает о том, что внутри, потому что изнутри человека идет в нее дыхание и с ним - сокровенные тайны.
      О пробуждении царя
      Тени легли уже на всю ширину дорожки. Полуденный час миновал, и ворота дворца вот-вот должны были распахнуться для ожидающих царской милости.
      Царь неохотно приподнялся на ложе. Сон так и не пришел к нему, но навалилась дрема, от которой в голове мутная тяжесть и на душе печаль. Когда дрема истончалась, сдуваемая ветерком, царь подхватывал обрывки мыслей, брошенные перед этим, и принимался думать.
      Думать особенно было не о чем, все одно и то же, отчего и ночью не спалось, все давным-давно придуманное, передуманное и решенное, но, словно каждый день жизнь начиналась заново, он заново искал ответы на вопросы, которых никто ему не задавал, он сам бы их задал, да некому.
      А теперь они одолели царя, взяли верх, и он понял, что данные им прежде ответы все неверны, но других нет. Он заплакал бы, но некому было его утешить. Хотелось остаться, полежать еще немного, побыть наедине с печалью.
      Но, заметив его движение, к беседке уже приблизились слуги с кувшинами и тазами для умывания, с тонкими полотенцами. Царь вышел из беседки, тут же сами собой на ноги наделись расшитые туфли, кувшин наклонился, загремела струя, расплескалась в подставленных ладонях. Согретая на солнце вода не освежила лица. Но услужливые руки уже поднесли полотенце и промокали влагу осторожными прикосновениями. Евнухи, привыкшие беречь красоту порученных их заботам. Царь отнял полотенце, крепко растер лицо и шею, отбросил скомканное, не глядя. Царь не любил евнухов. Но лучше, чтобы слуги в опочивальне и внутренних покоях были только из них. Так надеялся избежать пересудов.
      Следующие подошли с одеждами - темно-красными, окуренными благовонным дымом. На подставленные руки натянули рукава, на плечи уложили тяжелое золотое шитье, украшенное камнями, на пальцы привычными движениями надели перстни. Гребни уже осторожно скользили в волосах, собирая пряди к затылку. В косу еще не сплести было на бесчестье обрезанные волосы, но собирали их сзади и обвивали шнуром.
      Важный, с поджатыми губами, глядя перед собой в никуда, приблизился Шала ан-Шала, сын того Шалы, что прислуживал еще деду и отцу нынешнего царя. В его руках, покрытых толстым жестким шелком, плыл к царю тяжелый венец, и округлые темно-красные камни, попадая из тени на свет, неохотно вспыхивали мрачным огнем, и в отместку наливались чернотой, попадая в тень.
      И тот, кто смотрел из-за дерева, не особенно прячась, болезненно нахмурился: сейчас он возьмет это руками, сейчас...
      Уверенными пальцами подхватив тяжелый обод венца, царь надел его на голову.
      - Ворота открыли?
      - Нет, повелитель, привратник дожидается знака.
      - Идем.
      О радостной встрече
      Шала вышел на крыльцо и подал знак. Привратник пророкотал важно и неразборчиво, и стражники кинулись отворять ворота. Едва створки разошлись, тут же в проеме как из-под земли вырос всадник. Под седлом у него был золотистый конь, под легким вьюком - мышастый, оба чистых бахаресских кровей. Не придержав коней ни на миг, хмурый всадник, одетый на аттанский манер, направил их прямо в ворота, еще и поторопил золотистого каблуками. Рявкнув на растерявшуюся стражу, привратник обнажил меч и кинулся наперерез.
      - Что это ты не узнал меня, Авари? - крикнул ему всадник, придерживая коней, чтобы не стоптать ненароком вельможу.
      Привратник задрал голову, пригляделся.
      - Неужели я вижу тебя, господин мой...
      - Молчи ты! - перебил Эртхиа. - Я передумал.
      И спрыгнул с коня.
      - Авари, пропусти меня во дворец, как простого просителя. Только позаботься о моих конях.
      - Немедленно и наилучшим образом, - пообещал привратник и махнул рукой стремянным. - Чем еще услужить господину?
      - Да тише ты, - через силу улыбнулся Эртхиа. - Не выдавай уж. Хочу посмотреть, узнает ли меня брат мой, повелитель Хайра. Погоди, - он обернулся к слуге, уводившему коней. Из переметной сумы достал обернутую в плотную ткань дарну. - Красавицу мою под покрывалом я возьму с собой.
      - Э, господин мой, с ней тебя всякий сразу узнает, - заулыбался привратник.
      - Тогда присмотри, пока я за ней не пришлю, - кивнул Эртхиа, отдавая ему дарну. - Береги мне ее!
      Привратник поклонился как мог низко, принимая от Эртхиа его знаменитую дарну.
      - Неужели мы услышим ее здесь, господин? Столько говорят о ней от самого Аттана до наших краев!
      Эртхиа кивнул и пошел через просторный двор к крыльцу, пошел впереди слуги, посланного проводить его: он не нуждался здесь в провожатых.
      Его, одетого по-аттански, по-аттански стриженого, никто не узнавал, да никто и не вглядывался в его покрытое белесой и розово-рыжей пылью лицо. Только у самого входа в тронный зал распорядитель попытался остановить его:
      - Не позволительно в таком виде появляться перед повелителем!
      - Срочное дело, - отрезал Эртхиа, вскинув к глазам распорядителя руку, на которой среди других перстней яростным алым горел его перстень царевича. Распорядитель отступил перед ним, но одернул вслед:
      - На колени!
      Он еще было кинулся за Эртхиа, намереваясь силой заставить чужеземца склонить колени перед царем Хайра, но царь сам поднялся навстречу.
      - Никого больше не впускать! Пусть закроют ворота! - воскликнул царь, сбегая с возвышения. И не заботясь больше ни о чем, обнял брата.
      - Эртхиа, сердце, ты ли? Как ты... нет, не вырос, но плечи! А борода! Когда ты успел? Надо же, ты теперь - вылитый Лакхаараа. Но это ты, радость моя, ты приехал! Как щедра ко мне Судьба!
      - И правда, щедра, - неохотно согласился Эртхиа. - Счастья тебе и здоровья, живи долго. Может, дождешься от нее милостей.
      Акамие отпустил его из объятий, отступил.
      - Что с тобой, дорогой мой?
      Эртхиа передернул плечами:
      - Прости. Зараза уже в Аттане. Я встретил гонца, когда ехал к Аэши. На этот раз ашананшеди опоздали. Рода Черной Лисицы больше нет. А гонца с твоими письмами я встретил... уже поздно было.
      - Не успел я, значит...
      - Ну а что можно было сделать? Ты не виноват. Это не ты. И не бойся: я не принесу в твое царство смерть. Мы с ней разминулись. Это точно.
      - Брат, давай отложим разговоры, - стал уговаривать Акамие. - Ведь ты не сию минуту обратно, правда? Теплая вода, отличная белая глина, благовония, какие пожелаешь, - а потом много еды. Как бы ни велико было горе, ты устал и проголодался с дороги. Поешь и спи. Когда отдохнешь, мы поговорим обо всем.
      - Ладно, - махнул рукой Эртхиа. - Во-первых, тебя не переспоришь, мой кроткий брат, а во-вторых, ты прав. Я ночевал... О, вот еще что я должен тебе рассказать!
      - Потом? - наморщил лоб Акамие.
      - Хорошо, потом, все сразу и по порядку. Здесь ты царь и я повинуюсь. Только спать я не буду!
      - Хорошо, - с легкостью согласился Акамие. - Если ты не передумаешь после купания и еды.
      Эртхиа окунулся в бассейн, запил вином хороший кус мяса, приготовленного и приправленного именно так, как он любил всю жизнь, набил рот халвой и тщательно вновь прополоскал его лучшим вином и - не растянулся на коврах, сморенный усталостью, а стал только угрюмее и нетерпеливее, словно не остались за спиной несчитанные парсаны между Аттаном и Аз-Захрой. Акамие сидел с ним за столом, сам только из учтивости отщипывая кусочки пресной лепешки. Так и не привык он есть помногу, особенно днем, он, всю жизнь спавший с утра до вечера и бодрствовавший с вечера до утра.
      - Пошли кого-нибудь к привратнику, - сказал ему Эртхиа. - У него моя дарна.
      - Та самая? - встрепенулся Акамие.
      - Она.
      - Как ты зовешь ее?
      Эртхиа пожал плечами.
      - Жаль, что ан-Араван не записал ее имени. Никакого ей подобрать не могу. Как ни назову - все не то. Прежняя моя, которую в походе разбил, ты же ее помнишь?
      Акамие помнил - кивнул.
      - Я тебе еще пел, когда из Аттана возвращались, - на всякий случай уточнил Эртхиа.
      - Я помню, - сказал Акамие. - Жаль ее.
      - Жаль. Ее звали Серебряная. А эта! Никакое имя ей не впору. Пошли за ней. Я тебе спою. Я песню сложил. Не ко времени, да что ж теперь. Плачей я не сочинял никогда, только утешения.
      - Я помню.
      Пока ходили за дарной, Эртхиа, казалось, не знал, чем занять руки, куда спрятать взгляд. Наконец, освобожденная от покровов, блеснула крутым изгибом дарна, и Эртхиа привлек ее к себе движением уверенным и нежным, так что у Акамие жар опалил щеки, и он оглянулся - так, в никуда кинул просительный взгляд.
      - Вот песня, - сказал Эртхиа. - Ехал я через Суву...
      - Через Суву? - переспросил Акамие. - Это же в другой стороне.
      - Ладно, потом, - мотнул головой Эртхиа, и принялся подкручивать колки костяным ключом. Перебрал лады, подумал.
      - Я никогда еще не пел ее.
      И вольной рукой ударил по струнам.
      Что от тебя осталось,
      похитивший мое сердце?
      Высокий огонь взвихрился,
      как полы плаща
      путника,
      так внезапно
      повернувшего вспять.
      Где я тебя увижу?
      Возлюбленный пламени,
      где бы оно ни пылало,
      в пламени ты пылаешь,
      похитивший мое сердце,
      напоивший его огнем.
      Пламени всплеск,
      шелк золотой,
      сиянье 
      вот где тебя я увижу.
      Что от тебя осталось,
      если так огонь ревнив,
      и после его объятий
      никто тебя не видел,
      и не знают,
      какой дорогой ушел ты,
      и какой вернешься,
      так что некому вслед махнуть рукою.
      Где мне искать тебя,
      у каких ворот встречать,
      в сторону какую посылать гонцов...
      В середине песни от стены отделилась тень, и Дэнеш, в сером, неприметно-сером теней и лазутчиков, приблизился и сел позади Эртхиа, не спугнув песни ни движением, ни звуком.
      Их стало теперь трое, и все трое жадно и терпеливо дослушали, пока растает последний отголосок, и только потом Эртхиа опустил дарну на колени и обратил к Акамие вопросительный взгляд.
      Акамие прерывисто вздохнул.
      - Каких слов ты ждешь? - и покачал головой. - Нет таких слов. Если бы он это слышал! Он бы вернулся. С той стороны мира вернулся бы. Спроси Дэнеша, - и указал взглядом за спину Эртхиа.
      Дэнеш кивнул. Эртхиа, обернувшись, увидел его и вскочил.
      - Ты?!
      Они обнялись.
      - Что же Акамие тебя прятал? Или ты сам прятался, лазутчик? Почему не показался мне раньше?
      - Меня здесь и не было, - улыбнулся Дэнеш. - Я только что приехал. Сразу следом за тобой. Я по твоим следам ехал.
      - По следам? Ах, да, Руш ведь!
      - И Веселого я узнал.
      - Но ты больше года не видел ни их, ни их следов.
      - Ты вот меня тоже давно не видел, но ведь узнал же. Никакой разницы.
      - Никакой ему разницы! Откуда же ты ехал?
      - Через Суву, - уклончиво ответил Дэнеш.
      Акамие, сидевший неподвижно, с опущенным взором, вскинулся при этих словах.
      - А, - надулся Эртхиа, - лазутчиков не спрашивают, куда и откуда.
      - Эртхиа, ты и сам сегодня скрытен, - сказал Акамие. - Что за путь ты выбрал? Аттан от нас к западу, а Сува к востоку.
      Эртхиа махнул рукой, уселся на ковер, погладил дарну.
      - Да что тебе? Так... захотелось. Я там и песню сложил. Тебе жаль, что я без твоего позволения по Хайру гуляю?
      - Эртхиа, - нахмурился Акамие, - ты ведь не для того ехал из Аттана, чтобы песню сложить. И сюда - не для того, чтобы меня обидеть. Ты скажешь, зачем приехал и почему через Суву? Если не хочешь, я не буду спрашивать, но скажи это вслух. Как я могу догадаться?
      - Погоди, дай я по порядку. Ехал я... Днем было тепло, а ночью сам знаешь, как оно в горах - да и не спалось мне... Замок так и стоит пустой. Ворота незакрыты. Лисы уже кости растащили. Не хотел я там ночевать, попытался найти пещерку, где мы от грозы прятались, помнишь?
      - Помню. Полдня пути от замка.
      - Куда там! Заблудился, еле выбрался. Думал уже, пропал. Руш с Веселым вывели. Обратно к замку. Что ж я, ночных духов испугаюсь? Ты ведь там жил.
      - Я же не один. Со мной Айели был. И стража.
      - Ну а я сам себе стража, а вместо Айели при мне дарна. Чего бояться? Я во дворе костер развел. Хорошо. Звезды с неба глядят, кони дышат, цикада безумная заливается...А на душе черным-черно. Чтобы хоть о чем угодно другом думать, я стал вспоминать твой рассказ об ан-Араване. И цикада эта... Слушал я ее, слушал - и не стерпел. Взял дарну. Только я не играл и не пел - пальцы озябли, да и так как-то... Будто кто-то слушает и только и ждет, чтобы я запел. Да и слова не сразу сложились. Странно... Вот я знаю, что песня есть, точно есть. А она еще не вся. Ну, не знаю, как объяснить. А тут еще знаешь, там же неподалеку, говорят, ашананшеди селятся, а их селения ночные духи охраняют. И эти духи по ночам поют, а ты не смейся, Дэнеш, мне знающий человек говорил, а если что соврал, так я за чужую ложь не отвечаю...