Эдо и Эйнам

Затем вытер он палец и посмотрел на меня, как будто ждал моего ответа. Подумал я: что я ему скажу? Ничего не скажу. Сидел я перед ним и молчал. Тогда сказал он: иногда кажется мне, что Гемула знает купившего листы. Это тот иерусалимский мудрец,[18] что бывал на родине Гемулы, пока я ездил в Вену. И тому две улики. Первая – что весь день она распевала «ядл-ядл-ядл», впервые с тех пор, как приехала сюда, вторая – что снова заговорила на своем родном языке, впервые с тех пор, как рассталась с отцом. Верно, купивший листы причиной тому: увидела она его и вспомнила то время, когда жила она у себя на родине и тот человек приезжал к ним.

Только приезжал он к ним в одежде иерусалимского мудреца, ибо всякий приезжающий в те места выдает себя за иерусалимского мудреца, чтобы святость города защитила от иноверцев.

Вновь потер Гамзо свой кривой глаз, а тот ухмылялся сквозь пальцы, как бы издеваясь над ним и призывая и меня посмеяться над человеком, продавшим спасенье свое и своей жены. Я не посмеялся над ним, напротив, пожалел его. Вдруг пришло мне в голову, что это доктор Гинат присвоил чудесный талисман. Ведь говорил мне Грайфенбах, что есть у Гината собрание амулетов и двойные экземпляры тот ему отдал. Спросил я Гамзо: на чем писан этот оберег? На бумаге или на пергаменте? Ответил мне Гамзо и сказал: не на бумаге, не на пергаменте и не на коже, как я уже сказал, на листьях писан оберег.

Прикинул я время в уме и решил, что не мог Гинат купить талисман. Ведь когда был съезд ученых, – уже после десятилетнего юбилея свадьбы Грайфенбахов, да хоть бы и до юбилея был, нельзя себе представить, чтобы европейский ученый доктор Гинат переоделся в одежды иерусалимского мудреца и принят за такового был.

Гамзо много учился, и много постиг, и внимал речам многих мудрецов, и полмира исколесил. Не найдешь еврейского поселения, где не бывал Гамзо. Отовсюду привозил он рукописи и редкие издания, а еще привозил он сказы о волшебствах и обычаях, и притчи мудрецов, и крылатые слова, и байки путников и о каждом событии мог рассказать так, чтобы вспомнить похожие события, как будто происходят новые события лишь для того, чтобы напомнить былые. Или заговорит о том, что другие говорят, и заговорит всех. Так и сейчас отвлекся он от беды с чарами и заговорил о силе чар.

Сидел себе Гамзо, сворачивал маленькие самокрутки и рассказывал о силе чар, что исцеляют пуще снадобий. Ведь на снадобья, упомянутые в старых книгах, положиться нельзя, затем что изменилась людская натура, а как изменился ток тел, изменились и снадобья. Но чары не меняются и хранят свою прежнюю суть, потому что они связаны с зодиями. А зодии стоят поныне как в день, когда были они подвешены к небесной тверди, и влияют они на все создания, а пуще всего на человека. Под какой звездой родится человек, такова его натура и его судьбина. И так сказано в Талмуде: "все зависит от удачи с небес", сиречь от звезд. И еще говорят: "повезет – поумнеешь, повезет – разбогатеешь" – и тут имеют в виду счастливое расположение звезд. И хвори людские зависят от звезд. Дал Всевышний силу звездам влиять на юдоль к добру и к худу. И сама земля меняется сообразно зодиям, как толковал Ибн Эзра книгу Исхода: зависят места земные от звезды, что стоит над ними. Сказано там: "исчислителям звезд сие понятно". Но нет у зодий своей воли и силы, но их воля и сила от Творца их и Создателя. А он занимает их суетными делами, как занимали в свое время первосвященников во Храме в ночь на Судный День, чтобы не заснули.[19] А зачем Ему, Пресвятому, понадобились звезды? Сказано: "все сделал[20] Господь Себе во славу", – а это намек на славословие и хвалебные гимны, как в стихе «Славьте Господа и восхваляйте», то есть создал их Господь, чтобы восхваляли Его. И царь Давид говорит: "Небеса проповедуют[21] славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь". И все, что сотворил Господь, лишь во имя народа Израиля сотворил, чтобы знал Израиль, как славить Господа и как возносить Ему хвалу, и так сбудется реченное пророком Исаией: "Народ, созданный для Меня,[22] да возвестит славу Мою". И зодии подобны ангелам – половина мужеского пола, половина женского, на небе, как в юдоли, мужчины и женщины, ибо «небо» в пересчете на цифирь равно словам «мужчина и женщина». А поэтому они стремятся друг к другу на небесах, как и в юдоли, как мужчины и женщины, что тянутся друг к другу в соответствии со своими звездами. На что же полагались сыны колена Вениаминова, похищая в виноградниках дщерей Шило?[23] Не следовало им бояться, что не предназначены им дщери Шило судьбой? Дело в том, что знали они: суждено Храму быть построену на их высотах, а в нем доля всех колен Израиля. И цвета Вениамина – в них слились цвета всех колен. А потому не сомневались они, что похищенные ими жены предназначены им были судьбой.

4

Некоторые мысли человек может развивать, сколько ему угодно, и остановиться, когда ему угодно. Так толковал Гамзо о чарах и зодиях, а затем смолк и снова заговорил о своих странствиях. Сказал Гамзо: хотите повидать евреев времен Мишны[24] – поезжайте в город Эмадию. Живут там сорок семейств израильских, богобоязненных и верных заветам предков. Каждое утро чуть свет встают они на молитву, но слов молитвы не знают, кроме призыва "Слушай, Израиль[25]" и отклика «Аминь». Филактерии они, кроме мудреца и еще одного старца, не налагают. Во время молитвы сидят безмолвно, а когда проповедник произносит благословения, отвечают ему истовым аминем, а как доходит он до призыва «Слушай, Израиль», то содрогаются и приходят в великое волнение и читают сей стих со страхом, и ужасом, и дрожью, и холодным потом, и трепетом, как будто пришел час их мученичества. А возле Эмадии бродят пастухи, высокорослые и длинноволосые. Они ночуют со стадами в горных ущельях и Закона Божьего даже самой малости не знают и даже в Новолетие не ходят на молитву. О таких говорит Мишна: "Кто проходит мимо дома молитв и слышит трубный звук[26]". Раз в год приходит к ним вавилонский мудрец[27] обрезать младенцев, родившихся в этом году.

Спросил я Гамзо: ваша жена из этих? Ответил мне Гамзо: моя жена не из этих. Моя жена из других краев, с гор она. Поначалу жили ее праотцы на отличных пастбищах, у отличных источников. Соседи воевали с ними, и они воевали с соседями и гнали их вспять. И от богатырской удали налетели их полки на земли иноверцев: сбил их с толку стих "Благословен[28] распространивший Гада, он покоится как лев и пожирает руку и темя", а они вели свой род от колена Гада и не ведали, что сие предсказание исполнится, когда живут они в стране Израиля, а не в изгнании в странах иноверцев. И обрушились на них все иноверцы, и побили их, и кого убили, кого в рабство взяли, а уцелевшие бежали в горы и обосновались там. Живут они там и иноверцам не покоряются, но раз в несколько лет приходят мытари собрать ясак. Кто хочет – платит, кто не хочет – берет оружие и скрывается в горах, пока не уйдут мытари. А иногда не возвращается беглец, становится он добычей орлов, что нападают и терзают его. И все эти годы ждут они завещанного возвращения в страну Израиля, ибо завещал Всемогущий устами Моисея, мир праху его, что все вернутся, как сказано: «На Гада полк ополчится, и вспять полки побегут», – то есть вспять возвратятся полки Гада в свой удел в Заиорданье, ни одной души не потеряв, да еще и с собью великой, как сказано в Таргуме Арамейском:[29] «С превеликим достатком приидут в уделы свои». Рассказал мне Гамзо, что в пору его посещения ничтожными мнили они себя, и сердца их болели от затянувшегося изгнания и несбывшихся надежд. Но добром помянут Гевария, сын Геуэля, тесть Гамзо, что читал им сказы и предания из Иерусалимского Талмуда[30] – а он сохранился у них в целости – и переводил на их говор и укреплял сердца их в вере, и так вспоминали они все обещания и предназначения, уготованные Господом к Пришествию Спасителя. Сказал мне Гамзо: тесть мой, Гевария бен Геуэль, был мужем из мужей. Ликом – лев, силой – вол, быстр в беге, как орел в полете, хвала Господу в гортани и меч-кладенец в деснице, у амвона служит и оружье кует. Он хворых целит и чары деет и невест учит свадебным песням и хороводам. И мзды не берет и лишь во имя небес все дела его. И дщерь его Гемула (жена Гамзо) пособляет ему, ибо ведомы ей все песни – от песней, что слагали у родников, и до тех, что пели в горах. Сказал мне Гамзо: кто видал,[31] как мой тесть Гевария бен Геуэль стоит на вершине утеса, с лазурным убором на челе, и кудри его и борода развеваются на ветру, и темные очи его сияют, как два солнца, и ноги его босы и цветом кожи подобны золоту,[32] большие пальцы бьют по скале, и скала возносится ввысь, и с ней возносится песнь из бездны, а он простирает длани, и дочь его Гемула переливами выводит песнь, и юные девы, знатные и прекрасные, от двадцати двух до двадцати семи[33] числом, водят хоровод, тот видал воочию те славные дни Израиля, когда дщери израильские пускались в пляс в виноградниках.[34]

Как оказался Гамзо у них? Рассказал мне Гамзо: искал я рукописи, прошел морскими путями и сорок дней[35] брел по пустыне. Налетел самум. Не успел я припасть лицом к земле, как делают путники в пустыне, что падают ниц и прячут лицо, пока не пронесется самум. Проник песок мне в глаза и ослепил меня, и померк свет для меня. Увидел глава каравана мою беду и через несколько дней привел меня в места обитаемые к одному человеку и сказал мне: это сын вашего народа. Этот человек был Гевария сын Геуэля. Дал он мне снадобья и заклинания, а дочь его Гемула стояла у моего одра.

Двенадцати лет от роду была Гемула в ту пору и прелестью своей и голосом краше всех красот мира. Даже когда произносила она обычные слова, вроде: "Сбилась твоя повязка, Гавриэль" или "Посмотри вниз, я смажу тебе глаз", – я ликовал, будто поют мне осанну. А когда заводила песнь, ласкал ее голос, как голос Грофит-птицы,[36] слаще которого нет на свете. Поначалу затруднялся я понять их речи, даже когда говорили со мной на святом языке, затем что гласных у них много, а кратких звуков мало, и слова не так, как мы, выговаривали, и ударения не там ставили, так что я не мог отличить, когда они говорили на святом языке,[37] а когда – на своем, а их язык никто, кроме них, не понимает. И еще на одном языке говорили Гемула с отцом. Зачастую находил я их на закате Гемулу с белым козленком на коленях и старца с птицей небесной над головой, а они беседуют, когда с расстановкой, а когда частят, и лица у них иногда веселые, а иногда удрученные, а я слушаю и слова не понимаю. Потом рассказала мне Гемула, что выдуманный язык это,[38] что выдумали они для забавы. А с тех пор как сорвали Гемулу с насиженных мест, вырвали из ее уст эти языки, и напев не слетает с губ ее, только в полнолуние, когда вершит она свое шествие и сопровождает его песнью. И в тот день, что я продал чудесные листья, заговорила она на тех языках и усладила слух мой пением. А вечером сказала она: "Хочется мне черных блинов[39]". Черные блины – это лепешки, которые пекут на угольях, уголья обжигают их дочерна, а потому и кличут их черными. Пойду-ка я и посмотрю, не вернулась ли жена.

Снял Гамзо ермолку и нахлобучил шляпу на голову и встал с кресла. Не дойдя до двери, он повернул и стал ходить по комнате, заложив руки за спину и шевеля пальцами левой руки. Помедля, он сказал: я сам себе удивляюсь, зачем я пришел сюда, тем более что света я не видел и что вы здесь, не знал. Но, наверное, есть в этом смысл, и если я не знаю, зачем пришел, то смысл от этого не исчез. Кто живет тут? Сказал я: один человек, по имени доктор Грайфенбах. – Где он? – Уехал с женой за границу. Вы с ними знакомы? Сказал Гамзо: я с ними не знаком. Врач он, этот Грайфенбах? – Бывший врач. Почему вас это интересует?

Спросил Гамзо: а кроме них, кто еще тут? – Вы да я. Перед их отъездом пообещал я Грайфенбахам присмотреть за их домом, опасались они, что вселится в их дом самозахватчик, сейчас ведь многие возвращаются с войны. Этой ночью я исполнил свое обещание и пришел переночевать. Насторожился Гамзо и сказал: а нет ли тут еще одного жильца? Сказал я: есть еще один жилец, но дома его нет. Почему вас это интересует? Гамзо побагровел и смолк. А потом снова спросил: как зовут жильца? Я ответил. Спросил Гамзо: неужто знаменитый доктор Гинат? Спросил я: вы с ним знакомы? Сказал Гамзо: я с ним не знаком, слыхал я о книгах его, но не читал. Пока не минет книге четыреста лет, я и не гляну на нее. Сказал я: четыре тысячи лет минуло книгам доктора Гината. Усмехнулся Гамзо и сказал: я сужу по кувшину, а не по вину. Усмехнулся я и сказал: значит, через четыреста лет заглянете в книги Гината? Сказал Гамзо: в третьем или четвертом воплощении, коль буду заниматься книгами, гляну и на книги Гината. Сказал я: четвертое воплощение – это перебор, почтенный Гавриэль. "Дважды, трижды с человеком творит[40]", – гласит Писание, и говорится: «За три преступления Израиля, а за четыре не пощажу его». Значит, лишь два-три воплощения даны сынам Израиля в мире сем. Только те, кому осталось исполнить одну заповедь из шестисот тринадцати заповедей, могут и тысячу раз перевоплощаться, как сказано: "Храни заповедь до тысячи родов[41]", – но других это не касается. А вы говорите – в четвертом воплощении. Сказал Гамзо: ненароком ошибся я. Ведомо вам мое мнение: не должен сын Израиля речь не по Писанию, а тем паче супротив Писания. И не напоминайте мне критиков Библии, что слова Бога Живого переиначивают. Научились они этому у иноверских книжников, но в сердце хранят знание, что не меняется Писание с годами, как и передали нам Отцы Предания.[42] И хасидские праведники гнут Закон, как хотят, но праведники, на то они и праведники, что изучали Писание во имя Писания, и намерения их благи, и дается им передать таким образом нравственную, божественную, религиозную идею. А критики Библии не сподобились, и Писание не во имя Писания учили, и у них Закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло. Итак, говорите, что Гинат живет здесь. Вы с ним знакомы? Сказал я: не знаком, и вряд ли доведется познакомиться. Прячется он от людей, и даже хозяева не видят его. Сказал Гамзо: это хороший признак, что не знают его. Люблю я мудрецов, что не маячат повсюду и огласки себе не ищут. Расскажу вам случай. Приехал я в Лондон и сообщил одному книжнику, что привез рукописи. Утрудил он себя и пришел ко мне с двумя спутниками, один – репортер, а другой – фотограф. Обложил он себя книгами, что я показал ему, сел, как сидят мудрецы, и смотрит в книги, а фотограф знай снимает его. Через два-три дня приносят мне газету. Заглядываю я в газету и вижу его образину, окруженную книгами, а рядом – хвала этому книжнику, что отыскал редкие книги, никому не ведомые вплоть до самого его открытия. Что вы на это скажете? Ответил я Гамзо: что вы скажете, то и я скажу. Сердито глянул на меня Гамзо и сказал: вы же не знаете, что я скажу, как же вы говорите, что и вы то же скажете? Сказал я: раз так, то не скажу то, что вы скажете. Сказал он: смеетесь надо мной? Сказал я: не над вами, а над тем книжником и подобными ему я смеюсь, над людьми, что тратят свои силы на суету, дабы люди считали их мудрецами. Тратили бы они свои силы на постижение мудрости, может, больше бы прославились. Сказал Гамзо: больше бы не прославились. Сказал я: коли так, то разумно они поступают. Сказал Гамзо: я пошел.

За полночь попрощался Гамзо и ушел. Я пошел проводить его. Луна была полна, и весь город осиян луною. Кто видал такую ночь, не подивится, что меченные луной покидают свои постели и бродят в лунном свету. Как дошли мы до Грузинского квартала, поближе к Дамасским воротам, попрощался я с ним и пожелал ему найти свою супругу. Вынул он платок и утер глаза и сказал: дай-то Бог. Сказал я ему: коль захотите связаться со мной, найдете меня дома, собираюсь я с утра вернуться к себе домой.

5

Я вернулся в дом Грайфенбахов и лег в постель. Сон навалился на меня, и я задремал и проснулся под шум колес поезда. Поезд на Гармиш остановился. Дверь вагона открылась, и показались высокие горы и полноводные источники, и раздался голос певца: ядл-ядл-ва-па-ма. Завлекло меня пение и потянуло на голос. Дверь передо мной закрылась. Появилась луна и укрыла меня. Я подмигнул ей одним глазом, а она рассмеялась мне всем лицом. Поезда не было. Лежал я на своей постели в дому Грайфенбахов. Я повернулся на другой бок и укрылся одеялом с головой от света луны, лившегося мне в глаза. Думал я о мире, закрытом пред нами, в котором мы не можем попасть туда, куда хотим попасть, и только луна гуляет по всему свету и распевает: ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.

Я пообедал в столовой в городе и вернулся к своей работе. Собрался выпить кофе, но воды в кране не было. Я поднялся на крышу и проверил баки с водой. Баки кипели на солнце, и капли воды на их донышке лежали крупой. Иерусалим в те дни скуп был на воду. Оставил я работу и пошел в дом Грайфенбахов, потому что в дому Грайфенбахов был колодезь для сбора дождевой воды, как в старых иерусалимских домах, где пили дождевую воду.

Много повидали иерусалимские дома. О каждом доме можно рассказать рассказ, а тем более о первых домах, построенных вне крепостных стен.

Семьдесят лет назад взошел на Святую землю один из владетелей Галлиполи – сеньор Гамлиэль Герон, дабыдожить остаток дней своих в Святом городе. Не нашел он себе жилья по вкусу, затем что все евреи теснились в старых дворах в черте городских стен, и в каждом дворе проживало несколько семей, и в каждой семье было много душ. Пошел он и купил себе две тысячи локтей земли за городом, возле Дамасских ворот, и построил себе просторный дом и посадил сад. Далек был дом от населенных мест, и молитвенного собрания вблизи не было. Отвел господин Герон горницу для молитв и нанял людей, чтобы приходили молиться. А в час кончины отказал он дом богоугодному обществу. Со временем понадобились деньги казначеям для уплаты военного налога, и заложили они дом. Несколько лет дом был заложен, а выкупать его они не собрались и продали дом.

Продали дом одному германцу, по имени Готхольд Ганзикляйн, главе секты «городящихся», что откололась от секты "Гемайншафт дер герехтен", а ту основал Готтфрид Грайлих в городе Герлиц. Зажил этот Ганзикляйн с женой и тещей в дому, собирал свою общину и проповедовал учение о трех истинных оградах, спасающих от горя и расширяющих границы души. Как-то ночью сцепились между собой жена и мать жены Ганзикляйна. Откусила жена нос матери, чтобы омерзела она мужу. Прослышали об этом люди, и от срама бежал Ганзикляйн из Святой земли.

Пришли три горбуна-грузина – торговцы горохом. Купили дом и стали торговать горохом. Началась Великая война, и пришел Гамаль-паша и изгнал их по подозрению в сионизме, потому что нашли оттиск "щита Давида" на их мешках. После войны снял дом Совет представителей для своего товарища Георга Гнаденброда.[43] Починили дом, и убрали мусор, и оживили сад, и огородили двор. Не успел въехать герр Гнаденброд, как появилась супруга его, госпожа Гиндляйн, и сказала: не хочу жить в Иерусалиме. Они вернулись в Глазго, адом стал конторой. Ударило землетрясение и поколебало дом и крышу разрушило. Стоял дом несколько лет без жильцов. Тогда пришел Герхард Грайфенбах и снял его, и починил и улучшил, и провел свет и воду и прочие современные удобства. Жил себе Грайфенбах с женой в дому несколько лет, и захотелось им съездить за пределы Святой Земли, чтобы отдохнуть малость от ее тягот, и я согласился присматривать за домом, чтобы не пришли самозахватчики и не захватили дом. Странствуют себе Герхард и супруга его Герда по заграницам, а я уже две ночи живу в их доме.

Вдали от обитаемых мест стоит особняком дом посреди сада в ложбине и светится в лунном свете. Как дом – так и сад, и все, что в саду. Каждое дерево и каждый куст стоят в особицу и друг с другом не якшаются. Лишь луна не признает различий: равно светит тому и другому.

Стою я у окна и гляжу в сад. Все деревья и кусты вздремнули и уснули, но меж дерев сада все слышнее шаг. Коль не поступь Гината, возвращающегося из странствий, может, шаги Гавриэля Гамзо, ибо вчера, когда я провожал его, попросил я уведомить меня о состоянии его супруги, вот он и пришел уведомить меня о состоянии его супруги. А может, это и не Гамзо, а невесть кто.

Светлая ясная луна не обманула меня. Приближался не кто иной, как Гамзо. Пошел я и открыл ему дверь и ввел его в светлицу. Взял Гамзо кресло и уселся. Вытащил бумагу и скрутил себе самокрутку. Воткнул ее в рот, прикурил и сидел и курил и не обращал внимания на то, что я стою и жду от него вестей, нашел ли он жену. Рассердился я на него и молчал сердито. Сказал Гамзо: а вы о моей жене и не спрашиваете. Сказал я: если есть что рассказывать – расскажите. Сказал Гамзо: и впрямь есть что рассказать. Неужто нет пепельницы в доме? Пошел я и принес ему пепельницу. Провел он рукой, погасил окурок и положил в пепельницу. Глянул на меня здоровым глазом и утер свой больной глаз, потер ладонью бороду, лизнул ладонь кончиком языка и сказал: думал я, что обжегся сигаретой, а сейчас вижу, что это укус комара. Тут есть комары. Сказал я: может, есть тут комары, может, нет тут комаров. Я, во всяком случае, от радости дорогому гостю не ощущаю комариного естества. Почуял Гамзо то, что почуял, и сказал: нашел я ее, нашел, дома в постели нашел, спала она глубоким сном. Подумал я в сердце своем: хорошо бы узнать, как нашел Гамзо свою жену. Но спрашивать не буду. Если сам расскажет – услышу, а если не расскажет – обойдусь, чтобы не думал, что я слежу за ним. Время шло, а он молчал и, казалось, позабыл об этом. Внезапно провел ладонью по лбу, как пробудившись ото сна, и стал рассказывать, как пришел домой и отворил дверь и оглядел комнату, как бы ничего не ожидая, и внезапно услышал дыхание. Решил он: оттого, что все жена у него на уме, мерещится ему ее дыхание. Подошел к ее кровати и нашел ее в постели. Чуть не выскочила душа его от радости. Не вернуло бы ее дыхание ему силы – упал бы и умер.

Сидел я и молчал в удивлении. Я же намедни сказал ему прямо, что возвращаюсь домой, а значит, что не буду этой ночью в доме Грайфенбахов, почему же он пришел? И еще больше дивился я, что оставил он жену одну-одинешеньку такой лунной ночью, хоть и явила ему луна силу свою. Сказал Гамзо: удивляетесь вы, что оставил я Гемулу одну. Сказал я: и впрямь удивляюсь я, что оставили жену одну. Подмигнул Гамзо не то живым, не то мертвым глазом и сказал: сейчас, даже если пробудится Гемула и встанет с постели, не пойдет бродить. Спросил я, не нашел ли он талисман. Сказал Гамзо: не нашел я талисмана. Сказал я: как же вы покинули жену? Поклялась вам луна головой, что этой ночью оставит вашу жену в покое на ее одре, или превратили вы слово «луна» в покрывало из льна, чтобы спалось лучше? В самом деле, почтенный Гавриэль, откуда у вас такая уверенность? Сказал Гамзо: нашел я лекарство. Сказал я: спросили лекаря, и он выписал лекарство? Сказал Гамзо: лекарей я не спрашивал, не в моем обычае лекарей спрашивать, хоть они названия хворей и их признаки знают, не полагаюсь я на них. На кого я полагаюсь, на того, кто очистил все суставы Писанием, ибо он нашел исцеленье для каждого сустава, и тем более для того, в чем душа держится. Сказал я ему, Гамзо: значит, нашли вы такого человека, и он дал Гемуле лекарство. Сказал Гамзо: лекарство было уже приготовлено. Дело было так: учился я в семинарии у рабби Шмуэля Розенберга в Инсдорфе. Пришла к рабби женщина и рассказала, что живет у нее жилец, больной сердцем и одержимый луной, и он каждый месяц в новолуние вылезает через окно на крышу и жизнью рискует, ибо, коль пробудится во время ночного хождения, может быть, упадет и разобьется. Спрашивали лекарей, но лекарства не нашли. Сказал ей рабби Шмуэль: возьми одежку потолще, окуни ее в холодную воду, пока она насквозь не промокнет, и положи ее перед кроватью жильца. Как он встанет с постели, ступит ногами на холодную одежку – пробудится от прохлады и вернется в постель. Так она поступила, и тот исцелился. Этой ночью и я так поступил, и я уверен, что, коль пробудится Гемула, – вернется в постель. Сидел я и дивился его речам. Если это – лечебное средство, почему раньше не воспользовался им Гамзо? Почуял Гамзо и сказал: вы дивитесь, почему я медлил до сих пор. Сказал я: не удивляюсь. От преданности сверхъестественным средствам не подумали вы о естественных. Сказал Гамзо: на это я могу ответить двояко: во-первых, и волшебные средства тоже лекарства. Однажды я заболел в пути и вылечился с их помощью. Вернулся я в Европу и рассказал об этом опытным врачам, и они сказали мне: средства, которыми ты исцелился, это лекарства, и раньше ими лечили, пока не нашли лекарства получше и не оставили те. А почему медлил я с этим средством – забыл я о нем по воле небес. Заступился Господь за честь того праведника, которого я оставил и пошел учиться у других учителей. А как я вспомнил об этом средстве – случай подвернулся, и вспомнил я. Сел я зашить прореху в одежке. Сидел я с одежкой в руках и вдруг вспомнил то, что вспомнил. Вскочил я, окунул одежку в воду, а когда она пропиталась водой, простер ее у кровати Гемулы.

Сейчас, сказал я Гамзо, задам вам детский вопрос. Вы не застали меня дома и пришли сюда? Сказал Гамзо: не был я у вас дома и сюда не думал приходить. Сказал я: однако пришли. Сказал Гамзо: пришел, но невольно пришел. Сказал я ему: видите, почтенный Гавриэль, ваше сердце надежнее вас, оно привело вас сюда, чтобы исполнить обещанное и сообщить мне о здравии супруги вашей. Сказал Гамзо: дело было так. Сижу я дома и вижу: спит Гемула. Сказал я себе: сейчас, когда Гемула спит, схожу-ка я и навещу Эмрами. Проверил я одежку перед ее кроватью, пропитал ее влагой и снова постелил и пошел себе. Иду я себе и думаю: Эмрами родился в Иерусалиме и вырос в Иерусалиме, сорок-пятьдесят лет жил вне Святой земли, и все, что он нажил за эти сорок-пятьдесят лет, с чем он вернулся в родные места, это малая внучка и немного книг на иврите. Так я рассуждал о нем, а потом мысль перешла к другим уроженцам Страны Израиля, что спустились за ее пределы сорок-пятьдесят лет назад от опостылевшей им жизни в Стране Израиля во имя жизни с достатком за ее пределами. Одни преуспели, другие разбогатели, пришла беда, и лишились они всего и вернулись в Страну Израиля. Сейчас жалуются они и сердятся, что чуждается их страна. Жалобы их я слышу, страданий не вижу. Внезапно раздается крик. Иду я на крик и вижу, девушка говорит парню: милый Гюнтер, милый Гюнтер, ты жив? Не зарезал тебя араб? А дело было так: гуляли парень с девушкой по ложбинам вне стен города, повстречался им араб и стал приставать. Прикрикнул на него парень и прогнал. Выхватил араб нож и пригрозил ему. Испугалась девушка: она была убеждена, что тот пырнул ее любимого. Так сбился я с дороги и внезапно заметил, что стою я в долине. Стою я, дивлюсь: почему я тут оказался? Ведь я собирался к Эмрами, а оказался вон где, у этого дома оказался. Вы, может, поймете, я не пойму, как и вечор не понял, почему пришел сюда. Сказал я ему и ответствовал: не так ли учили мудрецы наши: "Ноги несут туда, где суждено человеку оказаться, только не всегда человек знает, зачем он там требуется". Сказал Гамзо: именно так – где человеку суждено быть, туда и несут его ноги. Хочет он или не хочет, а ноги несут его. Меня часто спрашивают: как оказались у тебя песнопения владыки Эдиэля. И вы спрашивали. И если вслух не спрашивали, наверняка про себя спрашивали. Сказал я: спрашивал я или не спрашивал, но вы мне не рассказали, как было дело. Сказал Гамзо: если желаете, расскажу. Сказал я: если желаете, расскажите. Сказал Гамзо: раз пришел я в одну деревню, а уйти никак не могу – не несут меня ноги, и все тут. Говорю я сам себе: чего ради задерживаться в такой захолустной деревне, где евреи немощны в Учении и угнетены нищетой, кормятся впроголодь плодами земли и тем, что скупают у иноверцев плоды дерев и продают купцам в городе. И у таких людей ты ищешь книги? Тем временем наступает суббота. Остановился я у корзинщика, что плел корзины для смокв и фиников. Пошел я с ним в Дом молитвы, срубленный из потемневших от времени пальмовых стволов. Собрались там все прихожане, разулись, зажгли глиняные лампады, и сели и прочли Песнь Песней, и встали и прочли гимн субботнего дня, и сказали "Он милосерд", как в будние дни, и вознесли субботнюю молитву на свой лад, непривычный нашим ушам, но для еврейского сердца привлекательный. Так и прочие их обычаи, которые восприяли они от своих отцов и праотцев, а те – от изгнанников иерусалимских, что изгнал Навуходоносор, царь Вавилонский, а они и основали этот Дом молитвы. Когда изгнал Навуходоносор сынов Израиля из Иерусалима, велел он снять все жернова в Стране Израиля и велел водрузить их на плечи юношей. Взвалили юноши жернова на плечи и ушли в изгнание. И о них говорил Иеремия: "Юноши влекут[44] жернова", а псалмопевец пел: «Изнурил он в пути силы мои». Увидел Господь, что они попали в беду, и оживил жернова. Взвились эти жернова, как крылья, и унесли их туда, где нет притеснителя. Сняли они с себя камни и построили на них Дом молитвы, а оставшиеся положили в основание своих домов. И были среди юношей великие в Писании и сведущие в его тайнах и осененные Святым Духом. Многажды думал я, а может, их обычаи больше по вкусу Господу, нежели наши обычаи. Итак, сняли они жернова и положили в основание Дома молитвы и основали большое поселение, прямо царство. Но было опасение, что так и сгинут они, не дай Бог, потому что женщин у них не было. Просветил Господь их взор, и увидели они юных дев, выходящих из моря, о которых говорится в Писании: «Возвращу изгнанников из Башана и из пучин морских возвращу».