Эркюль Пуаро - Немой свидетель

– Немного отдохнем перед ужином, Боб.

Мисс Аранделл поднялась по лестнице к себе в спальню. Боб по-прежнему следовал за ней. Устроившись поудобнее на обтянутой ситцем кушетке, мисс Аранделл вздохнула, пес пристроился у нее в ногах. Она была рада, что уже вторник и завтра гости разъедутся. Эти выходные не принесли ей ничего нового и неожиданного, гораздо больше ее беспокоило то, что она никак не могла отделаться от досаждавших ей мыслей.

– Старею, наверное… – сказала она себе. И тут же, пораженная, поправилась: – Вернее, уже стала старой…

Полчаса она пролежала, закрыв глаза, пока пожилая горничная Элен не принесла ей горячей воды. После чего встала и оделась к ужину.

В тот вечер к ужину был приглашен доктор Доналдсон. Эмили Аранделл имела хорошую возможность изучить его поближе. Ей все еще не верилось, что Тереза, столь экзотичная особа, решила выйти замуж за этого чопорного, педантичного молодого человека. И в равной степени казалось невероятным, что этот чопорный, педантичный молодой человек решил жениться на Терезе.

Вечер уже близился к концу, а мисс Аранделл чувствовала, что знает о докторе Доналдсоне ничуть не больше прежнего. Он был крайне учтив, педантичен и казался ей безмерно скучным. В душе она полностью разделяла мнение мисс Пибоди. И невольно подумала: «Вот у нас были настоящие кавалеры… одни бакенбарды чего стоили…»

Доктор Доналдсон долго не рассиживался. В десять часов он уже поднялся из-за стола. После его отъезда Эмили Аранделл объявила, что отправляется спать. Она поднялась наверх, вскоре за ней последовали и ее молодые родственники. Этим вечером все они выглядели какими-то притихшими. Мисс Лоусон задержалась внизу, чтобы выполнить свои последние обязанности: выпустить Боба на вечернюю прогулку, загасить огонь в камине, закрыть дверь на задвижку и проверить, не выпали ли угольки на ковер.

Через пять минут, чуть запыхавшись, она появилась в спальне своей хозяйки.

– По-моему, я сделала все, – сказала она, кладя на место шерсть, рабочую сумочку и книгу, взятую из библиотеки. – Надеюсь, книга вам понравится. Из тех, что вы указали в вашем списке, на полках ничего не оказалось, но библиотекарша уверила меня, что эта придется вам по душе.

– На редкость глупая девица, – отозвалась Эмили Аранделл. – Я еще не встречала человека, который так плохо разбирался бы в книгах.

– О боже, извините. Возможно, мне следовало…

– Ерунда! Вы ни в чем не повинны, – успокоила ее Эмили Аранделл и ласково добавила: – Надеюсь, вы хорошо провели сегодняшний вечер?

Лицо мисс Лоусон просияло. Она даже помолодела и не выглядела такой рохлей.

– О да, большое вам спасибо. Я вам очень признательна за то, что вы меня отпустили. Я так интересно провела время. Мы работали с планшеткой, и на планшетке оказались написанными такие интересные вещи. Было несколько посланий… Конечно, это не настоящий спиритический сеанс…[3] Джулия Трипп очень ловко управлялась с планшеткой. Мы получили несколько посланий от тех, кого уже нет с нами. Я так рада… что подобные вещи не запрещаются…

– Только не говорите об этом викарию[4], – с легкой улыбкой заметила мисс Аранделл.

– Я уверена, дорогая мисс Аранделл, абсолютно уверена, что в этом нет ничего плохого. Хорошо, если бы наш милый мистер Лонсдейл изучил этот предмет. Мне кажется, только ограниченные люди способны осуждать то, о чем не имеют ни малейшего понятия. Джулия и Изабел Трипп воистину наделены спиритическими способностями.

– Настолько, что непонятно, как они еще продолжают оставаться в живых, – пошутила мисс Аранделл.

Ей не очень нравились Джулия и Изабел Трипп. Их туалеты казались ей нелепыми, привычка есть только вегетарианскую пищу – абсурдной, а манеры – вычурными. Эти женщины не ведали традиций, не знали своих корней и не отличались хорошим воспитанием. Но ей импонировала их серьезность, и, будучи в глубине души доброй женщиной, она никогда не препятствовала этой дружбе, которая так радовала бедняжку Минни.

Бедняжка Минни! Эмили Аранделл относилась к своей компаньонке одновременно с симпатией и презрением. Сколько их сменилось у нее, таких вот глуповатых, немолодых женщин, и все как одна они были суетливы, подобострастны и начисто лишены здравого смысла.

Бедняжка Минни была явно взбудоражена в этот вечер. Глаза у нее блестели. Она не находила себе места, машинально хватаясь то за одно, то за другое и совершенно не вникая в то, что делает.

– Как жаль, что вас не было с нами… – взахлеб тараторила она. – Тогда бы вы сами во всем убедились и поверили в наши спиритические сеансы. Сегодня, например, пришло послание для Э.А. Инициалы были видны совершенно отчетливо. Послание было от мужчины, который скончался много лет назад, от крупного военного деятеля. Изабел видела его как наяву. Возможно, это был сам генерал Аранделл. Чудесное послание, полное любви, утешения и веры в то, что терпением можно все преодолеть.

– Эти сантименты совсем не свойственны папе, – отозвалась мисс Аранделл.

– Да, но не забудьте, что душа наших близких очень меняется там, где царят любовь и взаимопонимание. А потом на планшетке появилось слово «ключ». По-моему, это ключ от комода. Может быть такое?

– Ключ от комода? – заинтересовалась Эмили Аранделл.

– По-моему, да. Наверное, в нем лежат какие-то важные документы или что-то в этом роде. Уже был один совершенно достоверный случай, когда в послании конкретно указывалась какая-то мебель, в которой действительно обнаружили завещание.

– У нас в комоде нет никакого завещания, – сказала мисс Аранделл и резко добавила: – Идите спать, Минни. Вы устали. Да и я тоже. Как-нибудь вечером мы пригласим к себе сестер Трипп.

– О, это было бы замечательно! Спокойной ночи, дорогая. Вы уверены, что вам больше ничего не нужно? Разумеется, вы устали! Здесь столько народу! Нужно сказать Элен, чтобы она завтра как следует проветрила гостиную и вытряхнула занавеси. Эти сигареты оставляют после себя такой запах! Должна заметить, что вы слишком их балуете – позволяете им курить в гостиной.

– Приходится уступать современным нравам, – сказала Эмили Аранделл. – Спокойной ночи, Минни.

Когда мисс Лоусон ушла, Эмили Аранделл подумала о том, что эти спиритические сеансы не так уж безвредны для Минни. Глаза у нее прямо лезли на лоб от возбуждения. Она была явно не в себе.

А вот насчет комода и впрямь странно, подумала Эмили Аранделл, ложась в постель. Она грустно улыбнулась, вспомнив сцену, разыгравшуюся давным-давно. После смерти папы нашли ключ, и, когда открыли комод, оттуда посыпалась груда пустых бутылок из-под виски. Это был один из тех маленьких секретов, которые, разумеется, держались в тайне от Минни, и уж тем более от Изабел и Джулии Трипп, поэтому поневоле задумаешься, нет ли в самом деле чего-то в этих спиритических сеансах…

Ей не спалось в большой кровати под пологом. Последнее время она почему-то вообще с трудом засыпала. Но решительно не хотела пользоваться снотворным, предписанным ей доктором Грейнджером. Эти снадобья, по ее мнению, предназначались для людей слабых, для тех неженок, которым не под силу терпеть боль нарывающего пальца или нытье зуба либо одолеть скуку бессонной ночи.

Порой она вставала и бесшумно обходила дом. Водворяла на место книжку, трогала какую-нибудь безделушку, переставляла вазу с цветами, а иногда садилась написать письмо, а то и два. В такие ночные часы она бодрствовала вместе со своим домом. Ее не раздражали эти ночные бдения. Даже напротив. Ей казалось, будто рядом с ней ее сестры Арабелла, Матильда и Агнес, ее брат Томас, славный малый, каким он был, пока та женщина не окрутила его! И сам генерал Чарлз Лейвертон Аранделл – домашний тиран с очаровательными манерами, который покрикивал на своих дочерей и грубо с ними обращался, но которым тем не менее они гордились, поскольку он участвовал в подавлении Индийского мятежа[5] и вообще объездил множество стран. Ну что тут поделаешь, если иногда он был «не совсем в себе», как выражались его дочери?

Мысли ее снова вернулись к жениху племянницы, и мисс Аранделл подумала: «Наверное, вообще не пьет. Тоже мне мужчина: весь вечер за ужином потягивал ячменный отвар! Ячменный отвар! А я открыла сохранившийся, еще папин, портвейн».

Зато Чарлз отдал портвейну должное. О, если бы Чарлзу можно было доверять. Если бы только не знать, что с ним…

Она сбилась с мысли… И стала перебирать события минувших выходных.

Все почему-то казалось зловещим и будило дурные предчувствия…

Она попыталась отогнать беспокойные мысли. Но тщетно.

Мисс Аранделл приподнялась на локте и при свете ночника, который всегда горел в блюдечке на ночном столике, посмотрела, сколько сейчас времени.

Час ночи, а ей совершенно не хотелось спать.

Она встала, надела домашние туфли и теплый халат и решила спуститься вниз и проверить книги расходов, чтобы наутро расплатиться по всем задолженностям.

Легкой тенью она выскользнула из спальни и двинулась вперед по коридору, освещенному маленькой электрической лампочкой, которой дозволялось гореть всю ночь.

Дойдя до площадки, она протянула руку, чтобы взяться за перила, и вдруг неожиданно споткнулась. Она попыталась удержаться на ногах, но не сумела и кубарем покатилась вниз по лестнице.

Шум падения, крик, вырвавшийся из ее груди, нарушили сонную тишину. Дом проснулся. Захлопали двери, зажглись огни.

Из своей комнаты, выходившей на площадку, выбежала мисс Лоусон.

Всхлипывая от отчаяния, она быстро засеменила вниз. Появился зевающий Чарлз, в роскошном, ярком халате. За ним – Тереза, закутанная в темный шелк. И Белла в светло-синем кимоно и с гребенками в волосах, чтобы сделать их «волнистыми».

Не в состоянии что-либо понять, почти теряя сознание, Эмили Аранделл лежала, свернувшись клубочком. Плечо и лодыжка ныли, все тело сводило судорогой от боли. Она увидела собравшихся вокруг нее людей: глупышка Минни почему-то плакала и неизвестно зачем махала руками, Тереза смотрела на нее испуганно, Белла застыла в ожидании, приоткрыв рот. Откуда-то издалека – так ей показалось – донесся голос Чарлза:

– Это мячик проклятого пса! Должно быть, он оставил его на площадке, а она поскользнулась. Видите? Вот он!

Потом она почувствовала, как кто-то взял инициативу в свои руки и, отстранив других, встал около нее на колени и начал со знанием дела ощупывать ее пальцами.

Ей сразу стало легче. Теперь все будет в порядке.

Доктор Таниос говорил уверенно и ободряюще:

– Ничего, все обойдется. Переломов нет… Просто она очень испугалась, ударилась и находится в шоке. Хорошо еще, что так легко отделалась. Могло быть гораздо хуже.

Затем, отодвинув остальных, он легко поднял ее на руки и отнес на постель. В спальне, минуту подержав ее за запястье, он посчитал пульс, кивнул и послал Минни, которая все еще плакала и бестолково суетилась, за коньяком и горячей водой для грелки.

Совсем растерявшаяся, потрясенная, истерзанная болью, мисс Аранделл в эту минуту испытывала огромную благодарность Якобу Таниосу за то чувство облегчения, которое принесли ей прикосновения его умелых рук. Он, как и положено врачу, вселял в нее уверенность и бодрость.

Какое-то смутное беспокойство не покидало ее, но она не могла собраться с мыслями и понять, что же именно ее тревожит, – ладно, об этом она подумает потом. А сейчас она выпьет то, что ей протягивают, и уснет, как было обещано.

Но чего-то или кого-то ей не хватало.

«О нет, сейчас лучше не думать… Так болит плечо». Она выпила то, что ей дали.

А затем услышала, как доктор Таниос очень приятным, уверенным голосом сказал:

– Теперь все будет в полном порядке.

Она закрыла глаза.

А проснулась от хорошо знакомых звуков – тихого, приглушенного лая.

И через минуту окончательно пришла в себя. Боб, непослушный Боб! Он лаял за парадной дверью как-то особенно виновато: «Всю ночь прогулял, и теперь мне очень стыдно». Лаял приглушенно, но тем не менее настойчиво.

Мисс Аранделл прислушалась. Да, все правильно. Она услышала, как Минни пошла вниз по лестнице, чтобы впустить его, как скрипнула парадная дверь, услышала тихое бормотанье Минни, тщетно пытавшейся устыдить его: «Ах ты, шалун, наш маленький Боб…» Услышала, как открылась дверь в буфетную. Постель Боба находилась под столом, где мыли посуду.

И Эмили ясно осознала, чего именно ей не хватало в ту минуту, когда она упала. Где был Боб? Весь этот шум – ее падение, крики сбежавшихся со всех сторон людей и отсутствие Боба, который обычно разражался громким лаем из буфетной.

Так вот что подсознательно тревожило ее. Теперь это вполне объяснимо. Боб, когда его выпустили вчера вечером погулять, ничтоже сумняшеся решил доставить себе удовольствие и не вернулся домой. Время от времени его добродетель не выдерживала испытания, хотя потом он чувствовал себя виноватым и старался замолить грехи.

Значит, все в порядке. Но так ли это? Нет, что-то еще мучило ее, не давая покоя. Что-то связанное с ее падением.

Ах да, кажется, Чарлз сказал, что она споткнулась о мячик Боба, который тот оставил на площадке лестницы…

Чарлз действительно держал его в руке…

У Эмили Аранделл болела голова. Дергало плечо. Ломило все тело. Но несмотря на физические страдания, мысль ее работала четко. Сознание прояснилось. Она вспомнила все.

Вспомнила все события, начиная с шести часов вечера… Повторила каждый свой шаг, вплоть до той минуты, когда, очутившись на площадке лестницы, хотела спуститься по ступенькам.

И вдруг содрогнулась от ужаса…

Нет, не может быть! Она, наверное, ошибается… Мало ли что человек может вообразить после такого происшествия.

Она попыталась, стараясь изо всех сил, представить у себя под ногой скользкий мячик Боба…

И не смогла.

Вместо этого…

«Это все нервы, – сказала себе Эмили, – нелепые фантазии».

Но ее здравый, проницательный викторианский ум говорил, что это совсем не так. Викторианцы отнюдь не были наивными оптимистами. Они умели с достаточной легкостью поверить и в худшее.

Эмили Аранделл поверила в худшее.

Глава 4

Мисс Аранделл пишет письмо

Настала пятница.

Родственники уехали.

Они отбыли в среду, как и собирались. Один за другим они изъявляли готовность остаться. Но все получили твердый отказ. Мисс Аранделл сказала, что хочет побыть одна. В течение двух дней после их отъезда Эмили Аранделл находилась в какой-то прострации. Порой она даже не слышала, о чем говорит ей Минни Лоусон. И, глядя на нее, просила повторить.

– Это она после шока, бедняжка, – говорила мисс Лоусон.

И сокрушенно добавляла, испытывая удовлетворение от несчастья, которое внесло хоть какую-то живость в унылое их существование:

– Боюсь, она никогда уже не оправится от него.

Доктор Грейнджер, напротив, был совершенно другого мнения.

Он уверял мисс Аранделл, что к концу недели она сможет спуститься вниз, что, к великому счастью, она не сломала ни единой косточки, что она не представляет никакого интереса для настоящего солидного врача и что, будь у него все пациенты такими, ему пришлось бы немедленно отказаться от своей практики и подыскивать себе иное поприще.

А Эмили Аранделл отвечала старому доктору в том же духе – они были давними друзьями. С ней он не разводил церемоний, да и она откровенно пренебрегала его наставлениями, – однако оба они всегда получали удовольствие от общения друг с другом.

После того как доктор с громким топотом удалился, престарелая дама долго лежала нахмурившись и почти не слушая болтовню Минни Лоусон, которая из лучших побуждений просто не закрывала рта. А затем вдруг, словно очнувшись, набросилась на мисс Лоусон.

– Бедный наш маленький Боб! – ворковала мисс Лоусон, склонившись над собакой, которая лежала на коврике возле кровати хозяйки. – И не жалко тебе твоей бедной мамочки, ты причинил ей столько бед?!

– Не будьте идиоткой, Минни! – сердито гаркнула мисс Аранделл. – Где же ваше хваленое чувство справедливости? Разве вам не известно, что у нас в Англии любой считается невиновным до тех пор, пока не доказана его вина?

– Но ведь известно…

– Ничего нам не известно! – снова гаркнула Эмили. – И перестаньте суетиться, Минни. Перестаньте хватать то одно, то другое. Вы не умеете вести себя у постели больного! Уходите отсюда и пришлите ко мне Элен.

Мисс Лоусон покорно выскользнула за дверь.

Эмили Аранделл посмотрела ей вслед и почувствовала легкое раскаяние. Минни, конечно, действует ей на нервы, но старается изо всех сил.

Мисс Аранделл нахмурилась.

Ей было ужасно жаль себя. Она относилась к числу тех энергичных, волевых старушек, которые привыкли решительно действовать в любой ситуации. Но в данной ситуации она просто не знала, как ей действовать.

Бывали моменты, когда она теряла уверенность в себе и не доверяла собственной памяти. А посоветоваться было совершенно не с кем.

Полчаса спустя мисс Лоусон, преодолев на цыпочках скрипящие половицы, вошла в комнату с чашкой мясного бульона в руках и замерла в нерешительности, увидев, что хозяйка ее лежит с закрытыми глазами. И тут Эмили Аранделл вдруг резко произнесла:

– Мэри Фокс.

Мисс Лоусон едва от неожиданности не уронила чашку.

– Кокс, дорогая? – переспросила она. – Вы хотите, чтобы я подбросила угля в топку?

– Вы что, оглохли, Минни? При чем тут кокс? Я сказала: «Мэри Фокс». Я встретила ее в Челтнеме в прошлом году. Она была сестрой одного из каноников[6] кафедрального собора в Эксетере[7]. Дайте мне эту чашку. Не то вы превратите ее в блюдце. И прекратите ходить на цыпочках. Вы даже не представляете, как это раздражает. А теперь спуститесь вниз и принесите мне лондонский телефонный справочник.

– Может, просто найти вам нужный номер, дорогая? Или адрес?

– Если бы я хотела, чтобы вы это сделали, я бы так и сказала. Делайте то, что я вам велю. Принесите справочник и поставьте возле моей кровати письменные принадлежности.

Мисс Лоусон поспешила выполнить приказания.

Когда она, сделав все, что от нее требовалось, выходила из комнаты, Эмили Аранделл неожиданно произнесла:

– Вы славное, преданное существо, Минни. Не обращайте внимания на мой лай. Он куда страшнее моих укусов. Вы очень терпеливы и внимательны ко мне.

Мисс Лоусон вышла из комнаты порозовевшая, счастливо бормоча что-то под нос.

Сидя в постели, мисс Аранделл написала письмо. Она писала его не торопясь, часто задумываясь и подчеркивая наиважнейшие слова, она то и дело зачеркивала фразы и писала поверх зачеркнутого – ибо училась в школе, где ее приучили не переводить без нужды бумагу. Наконец, облегченно вздохнув, она поставила свою подпись и вложила листки в конверт. На конверте старательно вывела имя и фамилию адресата. Затем взяла еще один листок бумаги. Но на сей раз сначала составила черновик, внимательно его прочла и, кое-что поправив, переписала начисто. Еще раз перечитав все написанное, она, довольная результатом своих трудов, вложила его в другой конверт, адресовав Уильяму Первису, эсквайру[8], в адвокатскую контору «Первис, Первис, Чарлсуорт и Первис» в Харчестере.

После чего она взяла первый конверт, где было указано имя мосье Эркюля Пуаро, и, отыскав в телефонном справочнике нужный адрес, переписала его на конверт.

В дверь постучали.

Мисс Аранделл быстро сунула конверт под клапан бювара[9].

Ей вовсе не хотелось давать пищу любопытству Минни. Минни и так любила совать нос куда не следовало.

– Войдите, – сказала она и со вздохом облегчения откинулась на подушки.

Теперь она сделала все необходимое, чтобы не оказаться безоружной в сложившейся ситуации.

Глава 5

Эркюль Пуаро получает письмо

События, о которых я только что рассказал, разумеется, стали известны мне гораздо позже, после тщательного опроса членов семьи. Полагаю, я изложил все достаточно верно.

Мы с Пуаро оказались вовлеченными в дело благодаря письму, полученному от мисс Аранделл.

Я отлично помню тот день. Стояло жаркое, душное утро уходящего июня.

Пуаро совершал торжественную церемонию вскрытия утренней корреспонденции. Он брал в руки каждое письмо, сначала внимательно его разглядывал, потом аккуратно взрезал конверт специальным ножичком; прочитав письмо, клал его в одну из четырех стоп возле кружки с шоколадом, ибо имел отвратительную привычку пить шоколад на завтрак. Все это он проделывал автоматически, словно хорошо отлаженная машина.

Так уж у нас было заведено, и малейший сбой тотчас обращал на себя внимание.

Расположившись у окна, я глазел на проезжавшие мимо машины. После недавнего возвращения из Аргентины зрелище бурлящего Лондона явно будоражило мою истосковавшуюся по нему душу.

Обернувшись к Пуаро, я с улыбкой сказал:

– Ваш скромный Ватсон[10] осмеливается сделать некое умозаключение.

– С удовольствием выслушаю вас, мой друг.

Приняв соответствующую позу, я важно констатировал:

– Сегодня утром среди прочих писем одно вас особенно заинтересовало.

– Вы настоящий Шерлок Холмс! Совершенно верно!

– Видите, ваши методы пошли мне на пользу, Пуаро, – засмеялся я. – Раз вы прочитали письмо дважды, значит, оно привлекло ваше внимание.

– Судите сами, Гастингс.

Заинтригованный, я взял письмо и тут же скорчил кислую гримасу. Оно представляло собой два листка, исписанных старческими, едва различимыми каракулями, и к тому же было испещрено многочисленными поправками.

– Мне следует прочитать это, Пуаро? – жалобно спросил я.

– Необязательно. Как хотите.

– Может, вы перескажете его содержание?

– Мне хотелось бы знать ваше мнение. Но, если у вас нет желания, оставьте его.

– Нет-нет, я хочу знать, в чем дело.

– Вряд ли вы что-нибудь поймете, – сухо заметил мой друг. – В письме толком ни о чем не говорится.

Сочтя его высказывание несколько несправедливым, я без особой охоты принялся читать письмо.

«Мосье Эркюлю Пуаро.

Уважаемый мосье Пуаро!

После долгих сомнений и колебаний я пишу (последнее слово зачеркнуто), решилась написать вам в надежде, что вы сумеете помочь мне в деле сугубо личного характера. (Слова „сугубо личного“ были подчеркнуты три раза.) Должна признаться, я о вас уже слышала от некой мисс Фокс из Эксетера, и хотя сама она не была знакома с вами, но сказала, что сестра ее шурина, имя которой, к сожалению, не помню, говорила о вас как об исключительно отзывчивом и разумном человеке („отзывчивом и разумном“ подчеркнуто один раз). Разумеется, я не стала допытываться, какого рода („рода“ подчеркнуто) расследование вы проводили для нее, но со слов мисс Фокс поняла, что речь шла о деле весьма деликатном и щепетильном». (Последние четыре слова подчеркнуты жирной линией.)

Я прервал на какое-то время чтение. Разбирать едва видимые каракули оказалось нелегкой задачей. И снова спросил:

– Пуаро, вы полагаете, стоит продолжать? Она что-нибудь пишет по существу?

– Наберитесь терпения, мой друг, и дочитайте до конца.

– Легко сказать, набраться терпения… Здесь такие каракули, будто это паук забрался в чернильницу, а потом прогулялся по листкам бумаги. У сестры моей бабушки Мэри, помнится, был такой же неразборчивый почерк, – проворчал я и снова погрузился в чтение.

«Мне думается, вы смогли бы помочь мне разобраться в той сложной дилемме, которая встала передо мной. Дело очень деликатное, как вы, наверное, уже догадались, и требует крайне осторожного подхода, поскольку я все еще искренне надеюсь и молю бога („молю“ подчеркнуто дважды), что подозрения мои не оправдаются. Человеку свойственно порой придавать слишком большое значение фактам, имеющим вполне обыкновенное объяснение».

– Здесь не потерян листок? – спросил я, несколько озадаченный.

– Нет-нет, – усмехнулся Пуаро.

– Ничего не понимаю, какая-то бессмыслица. Что она имеет в виду?

– Continuez toujours.

«Дело очень деликатное, как вы, наверное, уже догадались… – Я пропустил несколько строк, поскольку уже прочел их, и нашел нужное место. – По стечению обстоятельств не сомневаюсь, что вы сразу догадаетесь, каких именно, мне не с кем посоветоваться в Маркет-Бейсинге». – Я взглянул на адрес отправительницы письма и прочел: «Литлгрин-хаус», Маркет-Бейсинг, Беркс». – «В то же время, как вы понимаете, тревога не покидает меня („тревога“ подчеркнуто). В последние дни я часто корю себя за то, что слишком фантазирую („фантазирую“ подчеркнуто трижды), но тревога моя все растет и растет. Возможно, я делаю из мухи слона („из мухи слона“ подчеркнуто дважды), но ничего не могу с собой поделать. И, по-видимому, не успокоюсь до тех пор, пока дело окончательно не прояснится. Ибо оно беспокоит меня, сводит с ума и подтачивает здоровье. А поделиться здесь с кем-нибудь не могу и не хочу („не могу и не хочу“ подчеркнуто жирными линиями). Конечно, вы, как человек, умудренный опытом, можете подумать, что все это старческие бредни. И факты объясняются очень просто („просто“ подчеркнуто). Но, как бы банально ни выглядело это со стороны, меня все равно одолевают сомнения и тревога, поскольку тут замешан собачий мячик. Мне необходимо посоветоваться с вами. Вы сняли бы с моей души огромную тяжесть. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне ваши условия и что от меня в данном случае требуется?

Еще раз прошу вас помнить о том, что никто ни о чем не должен знать. Я понимаю, что факты слишком тривиальны и незначительны, но они окончательно доконают меня и подорвут без того расшатанные нервы („нервы“ подчеркнуто трижды). Но как ни вредно мне волноваться, я не могу не думать об этом, убеждаясь все больше в правильности своих подозрений и уверенности, что не ошиблась. Здесь мне даже мечтать не приходится о том, чтобы с кем-то (подчеркнуто) поделиться своими сомнениями (подчеркнуто). С нетерпением жду вашего ответа. Остаюсь искренне ваша,

Эмили Аранделл».

Я еще раз пробежал глазами исписанные листки и сложил письмо.

– Но о чем все это, Пуаро?

– Понятия не имею, – пожал плечами мой друг.

Я нетерпеливо забарабанил пальцами по письму.

– Кто она? Почему эта миссис… или мисс Аранделл…

– По-моему, мисс. Типичное письмо старой девы.

– Пожалуй, – согласился я. – К тому же пребывающей в маразме. Почему она не может толком объяснить, что ей надо?

Пуаро вздохнул.

– Ее умственный процесс лишен, как говорится, всякой логики и дедукции. Ни логики, ни дедукции[11], Гастингс…

– Святая истина, – поспешно согласился я. – Полное отсутствие серых клеточек.

– Тут вы не правы, друг мой.

– Нет, прав. Какой смысл писать подобное письмо?

– Смысла мало, это верно, – признал Пуаро.

– Полная абракадабра! Скорее всего, что-то случилось с ее толстой собачкой: мопсом, которого душит астма, или брехливым пекинесом, – предположил я, а затем, с любопытством посмотрев на своего друга, заметил: – И тем не менее вы дважды прочли это письмо. Не понимаю вас, Пуаро.

Пуаро улыбнулся.

– Вы, Гастингс, конечно, сразу отправили бы его в мусорную корзину?

– Скорее всего, да. – Я еще раз хмуро посмотрел на письмо. – Может быть, я чего-то недопонимаю, но, по-моему, в нем нет ничего интересного.

– Вы глубоко заблуждаетесь. Меня сразу поразила в нем одна важная деталь.

– Подождите! Не надо говорить! Я попробую сам догадаться! – по-мальчишески вскричал я. И еще раз внимательно просмотрел письмо. Наконец безнадежно покачал головой: – Нет, не знаю. Старуха явно чем-то напугана, но чего не бывает со стариками! Возможно, ее напугал какой-нибудь пустяк, а может, что-то достаточно серьезное. Однако не вижу здесь никакой зацепки, за которую следовало бы ухватиться. Разве что ваше чутье…

Пуаро взмахом руки прервал меня.

– Чутье! Не произносите при мне этого слова! Терпеть его не могу! «Чутье подсказывает!» Это вы хотите сказать? Jamais de la vie. Я рассуждаю. Включаю в работу свои серые клеточки. В письме есть одна важная деталь, которую вы совершенно упустили, Гастингс.

– Ладно, – устало согласился я. – Сдаюсь.

– Сдаетесь? Куда?

– Да это такое выражение. То есть я признаю себя побежденным и согласен, что полный дурак.

– Не дурак, Гастингс, а невнимательный человек.

– Так что же вы нашли в нем интересного? По-моему, в этой истории с собакой интереснее всего то, что в ней нет ничего интересного.

– Интерес представляет дата, – спокойно изрек Пуаро, не обращая внимания на мой сарказм.

– Дата?

Я взял письмо. В верхнем углу стояла дата: «17 апреля».

– М-да… – задумчиво промычал я. – Странно. Семнадцатое апреля.

– А сегодня двадцать восьмое июня. C'est curieux, n'est ce pas? Прошло два месяца.

– Возможно, обыкновенная случайность, – усомнился я. – Вместо «июня» она написала «апреля».

– Как бы там ни было, довольно странно, что письмо пришло с опозданием на десять дней. Да и ваши сомнения не имеют под собой никакой почвы. Достаточно посмотреть на цвет чернил. Разве видно, что письмо написано десять или одиннадцать дней назад? Несомненно, семнадцатое апреля – его настоящая дата. Но почему письмо не отправили вовремя?

Я пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой.

– Скорее всего, старушка передумала.

– Тогда почему она не разорвала письмо? Почему хранила его два месяца и отправила только теперь?

Признаюсь, я совсем стушевался и не мог сказать ничего вразумительного. Только уныло покачал головой.

– Вот видите, факт неопровержимый. И весьма примечательный.

Он подошел к письменному столу и взялся за перо.

– Вы намерены ответить? – спросил я.