Правила одиночества

Женщина медленно обернулась и смерила Караева взглядом. Ей было, по-видимому, далеко за тридцать, а может, и все сорок. Караев никогда не мог определить возраст по внешности, особенно у женщин. Но в ее случае возраст не имел значения – она была красива.

– Вы директор рынка? – спросила женщина.

– Да.

– Я корреспондент газеты «Свободный Азербайджан», беру интервью у этого молодого человека, если вы не возражаете.

– Нисколько, – сказал Караев, – и, обращаясь к торговцу по-азербайджански, заметил: – Следи за своей речью.

Он повернулся, чтобы уйти, но услышал голос женщины:

– Простите, а вам я могу задать несколько вопросов?

Караев остановился.

– Я пишу статью о положении азербайджанцев в России, – пояснила женщина.

– Честно говоря, сейчас я занят, – сказал Караев, – но мы можем встретиться вечером, если хотите, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.

– Странное дело, – насмешливо заметила женщина, – все мужчины на этом рынке предлагают мне встретиться вечером, что бы это значило?

– В моем случае это означает только то, что я сейчас занят, но моя врожденная вежливость не позволяет просто отказать женщине, не предложив чего-либо взамен.

– Благодарю, вы очень любезны, но вечером я не смогу.

– А-а, так вы бакинка, то-то я и смотрю, – обрадовался Караев.

– Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросила женщина.

– У вас бакинский акцент.

– У вас, между прочим, тоже.

– Своего я не замечаю. Знаете, как-то раз на заправке я обматерил одного увальня, это было здесь, в Москве. Так ко мне подскочил один парень из очереди и спросил: «Брат, ты из Баку?» Я поинтересовался, как он это определил, он сказал, что только в Баку могут так виртуозно ругаться матом, потому что мы в русские слова вкладываем, вернее, вкладывали еще и местный колорит, и собственную экспрессию.

– Но я ведь матом не ругаюсь, – заметила женщина, – я не умею.

– Могу научить, – предложил Караев.

– Спасибо, не надо, – отказалась женщина.

– Ну, ладно, – сказал Караев, – раз вы вечером улетаете, можете задать мне свои вопросы прямо сейчас, только не здесь, пройдемте в мой офис, это недалеко.

Интервью

Офис располагался в соседнем доме. Две комнаты на первом этаже. Прошли через большую смежную, где за компьютерами сидели несколько человек, и оказались в кабинете, окна которого выходили на детскую площадку. Караев снял пальто и помог раздеться журналистке.

– Прошу вас, садитесь. Чай, кофе?

– Чай, – женщина села на один из стульев возле письменного стола. На стенах висели несколько фантасмагорических рисунков в духе иллюстраций к сочинениям «фэнтэзи», среди них выделялись репродукции «Девичьей башни» и портрет Алиева. Вошла девушка, держа в руках поднос, на котором были маленький чайник, грушевидные стаканы, небольшая хрустальная ваза с конфетами, блюдечко с нарезанным лимоном. Поставила на стол и стала разливать чай.

– Я не представился, – сказал Караев, – меня зовут Ислам Караев.

– Джафарова Севинч, – в свою очередь произнесла женщина, – спасибо, что уделили мне время.

– Не стоит благодарности, собственно говоря, вам трудно отказать.

Севинч удивленно взглянула.

– В манере разговора, в жестах – непонимание отказа, качество, присущее людям, обладающим властью. Так директор не понимает, почему рабочий отказывается от сверхурочной работы.

– Но я не обладаю властью. Я журналистка.

– Это генетическое, видимо.

Севинч улыбнулась.

– Если вы не против, давайте приступим к интервью, не возражаете, если я включу диктофон? Спасибо.

Она взяла паузу, собираясь с мыслями, затем спросила:

У вас на стене висит портрет нашего президента. Я не могу прийти в себя от удивления: уехать из Азербайджана за три тысячи километров, чтобы встретить поклонника Алиева! Или, может быть, вы член партии «ЕАП»?[3]

– Ни то ни другое, это что-то вроде Ленинграда. – Увидев недоумение, пояснил – город давно уже называется Санкт-Петербургом, но люди определенного поколения упорно продолжают его называть Ленинградом, потому что речь идет о памяти, о граде Китеже. Портрет Алиева на стене неразрывен с моим детством, юностью. Это для меня виртуальная реальность. Видите ли, после сорока начинаешь придавать значение таким мелочам. Я бы и портрет Брежнева повесил, но тогда меня неправильно поймут, сочтут коммунистом. А почему вы так реагируете на портрет Алиева?

– Наша газета находится в оппозиции к правящему режиму, – заявила Севинч, – как, кстати, вы относитесь к политическим процессам, происходящим в Азербайджане?

– No comment, – Караев выставил вперед ладонь, – никакой политики. Я бизнесмен. Но мне нравится ваша гражданская смелость.

Настороженно взметнулись ресницы – пытливый взгляд, выискивающий насмешку, но Караев был серьезен.

– Я не шучу, – добавил он.

– Надеюсь. Ответьте на такой вопрос: почему вы делаете свой бизнес в России, а не в Азербайджане?

– Я думаю, что вы сами знаете ответ.

– Возможно, – улыбнулась Севинч, – но это же интервью, я не могу задавать вопрос и сама же на него отвечать.

– Логично, – согласился Караев, – попробую сформулировать. Вы пейте чай, остыл уже.

– Да, спасибо.

Женщина взяла ложечку, стала помешивать в чашке.

– Вы не положили сахар, – заметил Караев.

– Да, действительно, – рассеянно сказала Севинч, она бросила в чай кусочек сахара, продолжая помешивать.

– Итак?

– Потому что в России есть спрос, причем не во всей России, а в северной ее части. Как сказал поэт: «В северной части мира я отыскал приют, где птицы, слетев со скал, отражаются в рыбах и, падая вниз, клюют с криком поверхность рябых зеркал…»

Поймав ее недоуменный взгляд, Караев остановился:

– Извините, что-то меня не туда понесло. Я занимаюсь овощами, как вы понимаете, в Азербайджане всего этого в избытке. Экономические законы таковы, что спрос – непременное условие реализации товара.

Севинч сдержанно улыбнулась.

– Я обратила внимание, – сказала она, – на прилавках фрукты в основном импортные, а ведь Азербайджан когда-то называли не иначе как «всесоюзный огород». Почему бы вам не доставлять все это из Азербайджана? Ведь в советские времена все так и было.

Совершенно верно, но это было в советские времена, а сейчас фрукты из Азербайджана мне обойдутся дороже, чем из Испании, или, скажем, Марокко. Слишком велики накладные расходы. Надо понимать, что я имею в виду не только таможню и транспорт, но бесчисленные и безудержные поборы, которыми так славится наша республика. Время от времени у меня появляется такое желание – тогда я всеми силами стараюсь от него избавиться. Знаете шутку биржевых маклеров? Если у вас появилось желание играть на бирже, то первое, что вы должны сделать – постараться от него избавиться. В Азербайджане любой чиновник, начиная с участкового милиционера, может прикрыть твой бизнес.

– А разве здесь вы не даете взятки?

– Даю, конечно, но это несоизмеримые цифры, кроме того здесь есть некий честный психологический аспект: в России ты платишь для того, чтобы получить что-то взамен, какие-то уступки, льготы, для облегчения бизнеса. В принципе, можно и не платить – никто с тобой ничего не сделает. Потратишь больше времени, нервов. В Азербайджане не платить нельзя, и платишь только за то, чтобы тебе позволили работать – приходит чиновник и говорит: «Дай мне мою долю». В нашем городишке простаивала чайная фабрика, ее купили турки: вложили деньги, привезли новое оборудование, через два года все бросили и уехали. В числе прочего мэр города требовал от них не платить рабочим высокую зарплату, потому что зарплата всех остальных горожан, в том числе и его собственная, официальная, выглядела просто пособием для нищих.

– Ну что же, понятно. – Она что-то пометила в лежащем перед ней блокноте и задала новый вопрос: – В России на сегодняшний день проживает два миллиона азербайджанцев, вы участвуете в жизни диаспоры?

– Если только самим фактом моего существования здесь, – ответил Караев.

– Я имею в виду активное участие в общественной жизни.

– Нет и, честно говоря, я вообще против всяких общин, коллективных мероприятий еще с пионерских лет. Меня даже это слово ужасно раздражает. В общности по национальному признаку присутствует некий элемент атавизма, стадность какая-то. Цивилизация – это когда люди объединяются по единству культурных ценностей. Но в данном случае я считаю, что до тех пор, пока общность по национальному признаку существует как нечто бесформенное – это нормально, но с того момента, когда это приобретает признаки организации с лидером, публичными заявлениями – она приносит только вред. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли: я за то, чтобы помогать землякам, найти работу, жилье, и я делаю это, но я против того, чтобы устраивать политическое шоу.

– Но община защищает права азербайджанцев в России, – возразила Севинч, – разве это плохо?

– Знаете, мне не нужны права азербайджанца, я вообще не понимаю, что это такое, у меня есть права человека, и этого достаточно. Меня ведь как раз и оскорбляет то, что меня выделяют из толпы по этническому признаку, а они этот признак как раз и усугубляют. Если на рынке убили азербайджанца, то его убили вовсе не потому, что он азербайджанец, а из-за того, что не поделили территории, из-за бизнеса, а все эти непрошеные защитники поднимают шум, раздувают дело, придают ему политическую окраску. Журналисты подхватывают и привлекают внимание обывателя, глядишь – получается как в анекдоте: то ли он украл, то ли и у него украли, но репутация испорчена.

Я понимаю афганцев, покинувших свою страну вместе с советскими войсками, – они не могут вернуться на родину, это угрожает их жизни. Я признаю это право за кубинцами, живущими в Штатах, – Фидель не пускает их обратно. Но всех остальных я не понимаю. Если ты выбираешь для жизни чужую страну, то ты выбираешь язык и культуру этой страны. В России надо интегрироваться, а не обособляться в ней. В Америке, кроме негров, никто не кричит о своих правах этноса, там о национальности вспоминают в последнюю очередь, да и негры больше напирают на то, что их насильно привезли в эту страну из Африки, то есть – обратная ситуация. В царской России не было ни одного национального образования, и это делалось для того, чтобы не сеять национальную рознь. Возвращаясь к вопросу об общине, я хочу сказать вот что: единственное, без чего я не могу обойтись в чужой стране, – это религия, но она всегда со мной. Нужны обряды? В России есть мечети. А если же мне понадобится дым отечества, то я сяду в самолет и получу его в полной мере из первоисточника.

– Я была в Сибири, там азербайджанская диаспора собирается открыть школу на азербайджанском языке, – сказала Севинч.

– Похвально, хотя это все равно что русскому поехать в Англию и учиться на русском языке. Не имеет никакого значения, на каком языке ты получаешь знания. Для того чтобы дети имели представление о собственной культуре, достаточно воскресной школы в арендованном помещении. И ничего не требовать от принимающей стороны – поверьте, это раздражает людей и не приносит нам пользы. Горбачев окончательно утратил расположение народа после того, как издал закон о защите чести и достоинства президента.

Ну что же, ваша позиция мне ясна, большое спасибо за интервью, – Севинч выключила диктофон и убрала его в сумку, – должна признать, что ваше мнение отличается от мнения всех опрошенных мною людей, но, возможно, вы и правы. Еще раз спасибо, я пойду. Она поднялась.

– К сожалению, не могу вас проводить.

– Спасибо, не нужно. До свидания.

– До свидания. Счастливого пути.

Вид на жительство

Опорный пункт милиции находился в обшарпанном подъезде жилого дома. На стенах висели листовки – цитаты из инструкций МВД и ксерокопированные портреты, в основном «фотороботы» разыскиваемых преступников. Караев дождался своей очереди и вошел. Прием вели одновременно два участковых, сидевших друг против друга: капитан, примерно одних лет с Караевым, и совсем еще молодой рыжеватый лейтенант. Оба говорили по телефону, не обращая внимания на посетителя. Из двух раций, лежавших на столах, доносились голоса и радиопомехи.

– Здравствуйте, – сказал Караев, – мне нужно оформить свое проживание в Москве, к кому из вас я могу обратиться?

Поскольку никакой реакции не последовало, он положил файл со справками на стол капитана и подсел к нему. Закончив разговор, капитан произнес одно слово: «Паспорт». Караев достал паспорт и протянул ему. Капитан посмотрел паспорт, бумаги и спросил с заметным украинским акцентом:

– Значит, хочешь получить регистрацию.

– Не получить, – ответил Караев, – продлить, только я не заметил, когда мы перешли на ты.

Капитан посмотрел на Караева и сказал иронически:

– Звиняйте, дядько, вырвалось.

– Бог простит, – ответил Караев.

Лейтенант оторвался от телефонной трубки и с ухмылкой произнес:

– Скажите пожалуйста!

Караев обернулся к нему, но тот продолжил говорить в трубку:

– Я же вам сказал, участкового не вызывают на дом, участковый сам приходит, а на дом вызывают наряд милиции. Вот звоните ноль-два, и они вашего мужа заберут, а у нас, тем более, сейчас приемные часы.

– С какой целью вы проживаете в Москве? – спросил капитан.

– Цель у меня одна – хлеб насущный, – ответил Караев.

– Можно ясней и подробней?

– Можно, – согласился Караев, – у меня здесь бизнес.

– На рынке, наверное, торгует, – встрял лейтенант, – они все тут на рынке торгуют.

– Какой бизнес? – спросил капитан. Караев, кивая на лейтенанта, сказал:

– Товарищ прав.

– По вашему виду не скажешь, что на рынке торгуете.

– Ну я же не сам стою за прилавком, – пояснил Караев, – я организатор, а торгуют продавцы.

– Земляки, конечно.

– В основном, но есть и другие.

– Баб, небось, русских нанял, – вновь подал голос лейтенант.

– Ну почему же – смуглянки, хохлушки.

При слове «хохлушки» капитан бросил на Караева быстрый взгляд.

– А смуглянки – это кто, свои, что ли? – с неприязнью спросил лейтенант.

– Нет, уважаемый, смуглянки – это молдаванки. Лейтенант издал смешок. Караев добавил:

– Песня была такая, вот капитан, наверное, помнит? Капитан неопределенно дернул головой и задал новый вопрос:

– Давно в Москве?

– Давно, – сказал Караев, – я могу получить справку?

– Ну, наверное, можете, – будто с сожалением произнес капитан. – Все бумаги имеются: заявление ответственной квартиросъемщицы, копия финансово-лицевого счета, выписка из домовой книги. Только бежать придется, в смысле, поставить надо, за прописку. У нас в России так принято.

– Я знаю, – ответил Караев, – только зачем же бежать, у меня все с собой.

Он открыл стоящий в ногах дипломат, извлек оттуда две бутылки водки и поставил на стол:

– Когда мне зайти за справкой? Лейтенант воскликнул:

– О, да у нас с собой было!

– Порядочного человека за версту видать, – удовлетворенно сказал капитан. – Справку мы прямо сейчас вам нарисуем. Петя, ну-ка глянь, много там народу осталось?

Лейтенант снял трубку надрывавшегося телефона и рявкнул: «Минуту ждать», – затем поднялся, открыл дверь и выглянул в коридор, оглянувшись, сказал, понизив голос: «До такой-то матери!»

Капитан посмотрел на часы.

– А времени у нас сколько осталось? У-у, пять минут восьмого! Объяви, что прием окончен, а то они до ночи переть будут, надоели.

– Граждане, – радостно сообщил лейтенант, – прием окончен, освободите опорный пункт милиции.

Капитан достал из папки бланк справки, протянул его Караеву:

– Сами заполните.

Затем полез в тумбочку и достал три граненых стакана.

– Присаживайтесь с нами.

– Спасибо, – убирая справку, сказал Караев, – я пойду.

– Бог троицу любит, – настаивал капитан, – присаживайтесь, отметим конец трудового дня, вот только закусить, блин, нечем.

Караев недолго сомневался – собственно, дома он собирался заняться тем же – вытащил из кейса батон хлеба, банку шпрот и сверток, в котором оказался круг копченой колбасы.

– «Краковская»? – плотоядно спросил капитан.

– «Одесская», «Краковская» жирная больно.

– А что, жирная – это хорошо.

– Звиняйте, хлопцы, сала нема, – в тон ему произнес Караев.

Капитан засмеялся.

Лейтенант, выпроводив посетителей, запер за ними дверь и вернулся, весело насвистывая.

– Ого, да у вас тут всё по-взрослому.

– Петя, – назидательно сказал капитан, – на будущее, шоб ты знал: порядочные люди приходят не только со своей выпивкой, но и со своей закуской.

Умелой рукой он свернул колпачок на бутылке и наполнил стаканы до половины: «Ну, как говорится, за знакомство».

Сдвинули стаканы, выпили, выдохнули. Караев ослабил галстук и, отщипнув корочку хлеба, положил в рот. Офицеры одновременно расстегнули галстуки, верхние пуговицы форменных рубашек.

– А ты ничего, – одобрительно заметил капитан, – грамотно пьешь, где школу проходил?

– Здесь, в Москве. Я после армии в институте учился, с семьдесят восьмого по восемьдесят третий, по вечерам на стройке подрабатывал.

– Ну тогда все ясно, вопросов больше не имею. И тут же задал новый вопрос:

– Ну а как вообще бизнес идет?

– Да ничего, – ответил Караев, – рентабельный.

– Ну че, по второй, что ли, – предложил молчавший до этого лейтенант, – между первой и второй, как говорится, промежуток небольшой.

– А что ты улыбаешься? – с вызовом спросил он у Караева. – Ничего, что я на ты?

– Ничего, мы же пьем, чего уж тут миндальничать, а улыбаюсь я, потому что первый раз в милиции пью.

– А сидеть не приходилось?

– Бог миловал.

– Ну ладно, по второй, – берясь за бутылку, объявил капитан.

Выпили еще по одной.

– Хорошо идет, – констатировал капитан. Он уложил на ломтик хлеба щедрой рукой пару шпротин и отправил в рот.

– У меня, товарищ капитан, такое ощущение, – сказал Караев, – шо я вас где-то бачив.

Гля, Петро, он на мову перешел, – захохотал капитан, – ну ты, брат, даешь. А кто знает, може и бачив. Только давай на ты перейдем, неудобно как-то, ну хочешь, брудершафту выпьем?

– Ни в коем случае, я брудершафт только с женщинами пью, да и то не со всеми, не люблю я с мужиками целоваться – без брудершафта на ты переходим. И все-таки, ты в Москву не по лимиту случайно приехал?

– В самую точку попал, – удивился капитан.

– А на стройке не работал?

– Не, на стройке не работал, – с сожалением сказал капитан, – я на ЗИЛе работал, меня оттуда в милицию взяли.

– Мимо, – ухмыльнулся лейтенант.

– Хотя подожди-ка, меня в командировку посылали на стройку на месяц, точно!

– ЗИЛовскую больницу строить?

– Точно, – поразился капитан, – вот дает, ну и память у тебя, а я убей не помню – все-таки двадцать лет прошло. Я там, в котельной, помогал отопление монтировать, – обращаясь к лейтенанту, – я же сантехник по гражданской специальности. Слушай, а я тебя не помню.

– Это ничего, – сказал Ислам, – но я там тоже был.

– Так значит, мы с тобой земляки, – заявил капитан.

– Слушай, – вступил лейтенант, – а все-таки объясни, че вас всех сюда в Москву тянет?

– Вас – это кого? – спросил Караев. – Давай уточним.

– Ну азербайджанцев, армян. На рынок войдешь – там одни ваши.

– Ну, на продуктовых рынках армян нет – они на строительных рынках, с другим контингентом работают, а продуктами они торгуют через ларьки, киоски, магазины, опять же – продавцами у них славяне работают, чтобы самим не светиться – это только наши глаза мозолят.

А собственно, что плохого в этом для вас, в частности? Материальную помощь они вам оказывают, труженики рынка.

– Я разобраться хочу, – не унимался лейтенант.

– Ну что же, давай разберемся, – согласился Караев. – На самом деле, азербайджанцев в Москве не больше, чем, скажем, молдаван, украинцев, белорусов. Просто славян не видно в толпе, а кавказцев видно. То, что они на рынке – у каждого своя сфера деятельности, своя ниша: носильщики, например, на вокзалах – все татары. Все сапожники в Москве – айсоры, ассирийцы, вернее. А то, что все сюда едут – не от хорошей жизни, уверяю вас. Людям семьи нечем кормить, жен, детей. Народ у нас чадолюбивый, детей много. Но – что характерно – капитану ты не задаешь таких вопросов, а ведь он тоже не русский.

Капитан взялся за бутылку и стал разливать водку.

– В самом деле, че ты пристал к человеку, бери вон лучше стакан, – обращаясь к Караеву: – Тебя как зовут?

– Ислам.

– Я Василий, а это Петр, вот и познакомились. А по-русски Ислам как будет?

– Так и будет, не переводится. Это только в анекдоте переводится, знаете? Как знакомятся армянин и русский? Русский говорит: «Меня зовут Иван, по-вашему будет Вано». Армянин говорит: «А меня зовут Акоп, по-вашему – траншей будет».

Капитан засмеялся.

– Ну, давай за знакомство.

Все выпили.

– Я не пристаю, – не унимался лейтенант, – я разобраться хочу.

По мере того, как они пили, он все более мрачнел и, в отличие от капитана, становился задиристым.

– А капитану я не задаю таких вопросов, потому что украинцы и белорусы – это те же русские, Белая Русь. А Украина называлась Малороссией, а про Киевскую Русь слышал что-нибудь?

– А ты про Уна-Унсо слышал что-нибудь? – спросил Караев. – Бесплатный совет: будешь в Киеве – не говори там, что украинцы – это те же русские, побить могут, русские там для многих – кляты москали. Это во-первых. Во-вторых, Киевская Русь к Московской Руси если и имела какое-то отношение, то только враждебное.

Караев замолчал, достал из кармана пачку сигарет, закурил и положил на стол, офицеры также взяли по сигарете. Через несколько минут в комнате повисло облако сизого дыма.

– Между прочим, – заметил лейтенант, – премьер-министр сказал, что каждый азербайджанец вывозит ежегодно из страны двести долларов.

– Ну конечно, – иронически сказал капитан, – они у него в тумбочке лежат, а они берут и вывозят.

– С точки зрения экономики это полный абсурд, – заявил Караев, – чтобы вывезти из страны двести долларов, их сначала нужно заработать, что уже предполагает участие в экономике страны – понятно, да, что все эти рыночные торговцы не сидят на бюджетных деньгах. Рентабельность торговли – а мы уже выяснили, что наш брат в основном подвизается в торговле, – составляет в среднем плюс-минус сорок процентов, значит, заработать он должен пятьсот долларов и из них триста оставить в Москве.

– Вот что значит образованный человек, – заметил капитан, – на него, Петро, всех собак не повесишь.

– А я и не собираюсь ничего вешать, – огрызнулся лейтенант.

– Но кроме этого, – продолжал Караев, – следует признать, что злосчастный, так ненавидимый всеми азербайджанец, вольно или невольно создает инфраструктуру: он платит за место на рынке, платит за разрешение на торговлю, платит за комнату, которую он снимает у пенсионерки; я уже не говорю об отчислениях милиции, санэпидемстанции и т. д., и, наконец, эти пресловутые двести баксов он вывозит на самолете Аэрофлота, а билет стоит сто двадцать долларов в один конец. И уж если мы взялись подсчитывать, тогда огласите весь список, пожалуйста: сколько вывозят армяне, грузины, молдаване, украинцы, белорусы, с ними у вас ведь нет таможни! А евреи! Господа, если вам удастся подсчитать, сколько из страны за это время вывезли евреи, я сниму перед вами шляпу, потому что их торговые операции по перекачиванию денег из страны понять сложнее, чем бином Ньютона. Но больше всего меня удивляет мелочность ваших обвинений. Вы, ребята, спокойно наблюдаете за тем, как из страны тащат миллиарды долларов. Ваши же собственные ушлые сограждане приватизировали нефть, газ, аэрофлот, заводы, фабрики, а вы никак не можете пережить эти несчастные двести долларов и смуглую физиономию бывшего соотечественника.

Лейтенант язвительно сказал:

– Тебя послушать, так азербайджанцы всю Москву кормят, без вас она бы пропала.

– Они кормят тех, с кем взаимодействуют, и в первую очередь – московскую милицию.

– А как они себя на рынке ведут нагло, хамят, к женщинам пристают! – не унимался лейтенант.

Это уже вопрос культуры. Знаете такой анекдот? Президент Алиев вызывает к себе министра культуры и спрашивает: «Джанаб[4] министр, вот российские товарищи интересуются, почему у нас в Азербайджане говорят, зелень-мелень, салат-малат»? А министр отвечает: «Что сделаешь, джанаб президент, дикие люди, да, культур-мультур нету».

– А действительно, почему так говорят? Закон парности. Иран-Туран. Отголосок то ли арабской, то ли персидской литературы. Ну а если серьезно – на рынке торгуют не лучшие представители нашего племени. В основном – сельский житель, не отягощенный интеллектом, образованием. Что касается женщин, к ним все пристают, даже менты, но по-разному. Торговцу с рынка кажется, что он ведет себя естественно, что именно так надо клеить девочек.

– Но дома он же себя так не ведет, – запальчиво сказал лейтенант.

– Не ведет, – согласился Караев, – потому что дома за такие вещи убить могут. Другая ментальность. К примеру, если твоя сестра будет встречаться с парнем, а потом парень ее бросит, начнет встречаться с другой, ты его убьешь? Нет? А в нашем городе за это убить могут, поэтому и не пристают к женщинам, явно, во всяком случае. У вас девушка может одна пойти на пляж, взять книжку, позагорать, а у нас не может.

– Почему?

– Во-первых, решат, что она – девушка легкого поведения, во-вторых, могут изнасиловать, если рядом людей не окажется.

– Изнасиловать везде могут, – философски заметил капитан, – в тюрьме, например.

– Могут, спорить не буду, но у нас вероятности больше. Я, когда был пацаном, в смысле маленьким пацаном, лет семи или восьми, пошел на море с теткой одной. То есть для меня она была тетка, а так ей было не больше тридцати. Красивая русская женщина. Она гостила у моих соседей. А сопровождал я ее на море каждый день, чтобы к ней не приставали. Так вот, один раз даже мое присутствие не помогло. К нам подвалила компания взрослых парней. Стали хватать ее, сорвали с нее бюстгальтер. Я кидался на них как щенок, кусал, плевался, но что я мог сделать против них… Меня просто взяли и швырнули в море. Трагедии, к счастью, не произошло, я стал вопить как резаный, ко мне присоединилась женщина, в смысле тоже стала кричать. Неподалеку находился пост пограничной охраны, вышка, огромная прожекторная установка, по ночам шарящая своим лучом по морю. Кто-то из обслуживающего персонала обматерил их по матюгальнику, простите за тавтологию. Не надо быть приверженцем Фрейда, чтобы понять, какой след это оставило в моем сознании. Так что, уважаемый, все зависит не от национальности, а от уровня культуры. Я довольно смутно все это помню, но надеюсь, что эта женщина, ее звали Елена, не возненавидела азербайджанцев, ведь если бы ее попытался изнасиловать русский, она б не стала ненавидеть всех русских.

– Эти интеллигентские рассуждения, конечно, понять можно, – зло сказал лейтенант, – а кроме понимания того, что ваши ребята малокультурные, что ты предлагаешь делать? Одного понимания мало. Если пристает, что делать? Понимать, входить, так сказать, в положение?

– Что делать? По морде бить, что еще можно делать, – развел руками Ислам. – Кто бы спрашивал! Ты кто? Приват-доцент? Ты же милиция, это твоя работа – общественный порядок. Но ты сделать ничего не можешь, потому что деньги с него берешь. А если бы не брал, то он бы тебя боялся и к девушкам не приставал.

– Я взяток на рынке не беру, это вообще не моя территория, – вскипел лейтенант.

– Я не конкретно тебя имею в виду, я говорю о ситуации.

– Прекратить прения! – рявкнул капитан. – Ну что вы, в самом деле, за столом сидим, водку пьем, кончайте базар! Давай, лейтенант, наливай, и меняем тему.

Но Караев встал:

– Пойду я, спасибо за компанию и за справку.

Вместе с ним поднялся и капитан, схватил его за руку и стал трясти.

– Ты заходи если что, – напутствовал он, – если еще кому регистрация понадобится, таксу знаешь.

Караев посмотрел на стол.

– Не-не, – сказал капитан, – мы в день по двадцать справок выдаем, сопьемся к чертовой матери. Сухими, пятьсот рублей с носа, приводи своих архаровцев, наверняка безбилетные есть.

– Не премину, – сказал Караев и ушел.

Воронина

Самое скверное, что есть в жизни, – это утро следующего после попойки дня. Осознав свое пробуждение, Караев тихонько застонал и сел на кровати. Выждал, пока утихнут удары в голове, поднялся и, стараясь не делать резких движений, поплелся в кухню. Голова раскалывалась от боли. На столе на видном месте лежала предусмотрительно оставленная им с вечера таблетка шипучего аспирина. Он растворил ее в воде и выпил. Не было никакой необходимости пить вчера с милиционерами, надо было отдать им водку и уйти. Пользы от этого никакой, один только вред здоровью. У мужчин обычно выпивка располагает к дружбе, у ментов все иначе: пить с тобой будут, деньги брать, а случись что – тут же от тебя открестятся. Такое уже бывало: когда принадлежавшую ему торговую палатку обворовали, это было еще до того, как он взял в аренду рынок. Для того чтобы получить справку из местного отделения милиции, ему пришлось прибегать к помощи супрефекта, которому он выплачивал ежемесячный оброк. Все те милиционеры: участковый, оперативники, патрульные, которые брали бесплатно сигареты и алкоголь, вдруг перестали его узнавать. Что он вчера нес, что хотел им доказать?