Первый визит сатаны - Первый визит сатаны

Сама Ася тоже состоит в шайке как наводчица. Еще есть старичок Грибов, бывший клоун, у него скрывается Федор Кузьмич и там же, по всей вероятности, склад ворованного барахла. Еще установлена девица-подросток Настя Великанова, за которой ухлестывает Алеша Михайлов; но является ли она членом шайки, утверждать с уверенностью нельзя. Вполне вероятно, это просто начинающая проститутка, соблазнившая зэка. Отец у нее старый алкоголик, мать — горбунья. Таких девиц, если по совести, надобно душить в колыбели.
      — Хочу на нее поглядеть, — сказал Елизар Суренович. Шулерман презрительно сощурился.
      — Как прикажите доставить? В мешке? В чемодане?
      — Шутишь много, служивый. Как бы плакать не пришлось.
      Шулерман снисходительно улыбнулся. Он врага выследил, зарплату честно отработал, теперь руки у него развязаны. Осталось попрощаться с этим поганым махинатором.
      — На тебя я отработал, Елизар, как условились. Претензий к тебе не имею. Ухожу. Гуляй покуда на свободе. Но учти: закон для всех одинаковый — и для мелкого беса, и для воротилы вроде тебя. На этот счет не заблуждайся. Просто наше государство малость в упадке, потому ты так вольно и дышишь. Но это явление временное. Скоро и на твоей жирной шее затянется тугой узелок, А пока — прощай.
      Елизар Суренович аж крякнул от удовольствия. Первый раз фанатик розыска говорил так складно и празднично. Вот что значит — о наболевшем. От полноты чувств у лютой лагерной овчарки даже прорезалось на морде человеческое выражение самодовольства.
      — Уважаю тебя за то, — сказал Елизар Суренович, — что ты такой кусачий. Потому прошу, задержись на недельку.
      Уж уладим совместно это дельце. Полюбовно поделим добычу. Старый циркач — твой, а мальчишку я заберу. За ним должок.
      — Сговор с преступником не по мне, — задумался вслух Шулерман. — Да ведь и обманешь, старая лиса.
      — Какой мне резон?
      — Не желаешь, чтобы опередил твоих ребят, вот и все — Послушай, Веня. Ты умный человек, да и я не дурак. Ты же понимаешь, щелкни я пальцем — и твоя дорога не дальше лифта. Ну зачем нам ссориться, торговаться, дружок. Окончим дело, получишь премиальные — и айда! Гуляй на все четыре стороны. На меня-то много матерьяльцу подобрал?
      Шулерман страха не ведал, жил инстинктом правды, но от последнего шутливого вопросца на него дохнуло таким холодом, что поневоле поежился. С опозданием, да все же скумекал, козырей у него в руках значительно меньше, чем он думал. Похожий на стреноженного быка, тупо уставился в пол. Одна из любимых забав была у Елизара Суреновича — усмирить дикарей.
      — Ну же, — улыбчиво подбодрил. — Соглашайся, Веня! Недельку послужишь — и премиальные. И циркача получишь с потрохами. А то, может, передумаешь, вообще останешься? Чем тебе плохо? Знаю, ты честный человек, а я грабитель. Но и время сейчас грабительское. Честными гавриками навроде тебя в сортирах очко затыкают. Разве я, Венечка, не прав?
      — Попробуй, заткни! — прохрипел Шулерман, надвинувшись ближе. Елизар Суренович догадался, что в следующую секунду Шулерман бросится на него.
      — Приди в себя, капитан! — Голос Благовестова прозвучал жестко, но уважительно. — Ты не на конюшне. Сам любишь пошутить, умей и других послушать. Ты мне дорог, капитан. Ты мне, как сын. Я бы хотел, чтобы сын у меня был такой, как ты. Но сына у меня нет. Теперь ступай, капитан, и подумай на досуге. Захочешь уйти — скатертью дорога! Я тебя не трону. Но и ты со мной не шали. Не люблю.

3

      Второй день Алеша и Филипп Филиппович гужевались в совхозе «Маяк», что в Оренбургской области. Деловой поездке предшествовали хитроумные вычисления перспективных для бизнеса объектов на территории России, а также предварительные переговоры с некоторыми, довольно влиятельными железнодорожниками. В этих наиважнейших разработках Филипп Филиппович, как и следовало ожидать, оказался незаменим. Завалив комнату кипами всевозможных справочников, энциклопедий, газет и брошюр, он целую неделю колдовал над составлением каких-то мудреных графиков, разлиновывая их цветными карандашами на больших листах ватмана. Он так увлекся, что, кажется, напрочь забыл о сомнительном предприятии, в которое его втянули. Все эти дни у него был вид истинного ученого, готового наконец облагодетельствовать мир великим открытием. За редкими совместными трапезами даже Ванечка перестал над ним иронизировать, с грустью сказав матери:
      — Был человек — и нет человека. Вот к чему ведет жажда легкой наживы.
      В результате научных изысканий Филипп Филиппович со скромным торжеством на очередном заседании фирмы «Аякс» детально обосновал, какие конкретные хозяйства в ближайшие несколько месяцев наиболее выгодны для товарно-денежного обмена с Москвой и по каким именно параметрам, учитывая, естественно, ситуацию полного экономического распада страны. Одним из таких хозяйств был совхоз «Маяк» в Оренбургской области.
      Богатейшие тут были угодья, промысловые и степные, с тучными полями, с рыбой и лесом; век за веком безбедно, в крепкой вере здесь бытовали посельчане, а окончательно разорены были уже при перестройке, объявленной Горбачевым. От обильных пастбищ, от племенных стад, от пасек, от знаменитой на всю Европу птицефермы, от скакового табуна, посылавшего своих питомцев аж в Ливерпуль, остались по сравнению с прежним жалкие воспоминания, но на стороннего человека, прибывшего из полуголодных российских краев, и эти остатки производили сильное, благоприятное впечатление.
      Утром на второй день прибытия гости из Москвы, скромно позавтракав в буфете Дома крестьянина жареной свининой с яйцами, отправились на заранее договоренный прием к начальству.
      Бессменным в течение сорока лет директором (а прежде, при колхозе председателем) тут был Вересай Давыдович Клепиков, переживший, как он любил повторять, войну, сталиншину, хрущевину, горбачевщину и ныне по мере убывающих сил готовящийся пережить нашествие бедуинов. Бедуинов он ожидал как раз со стороны Москвы. Накануне Алеша перехватил его в коридоре конторы и был ошарашен манерой общения этого ширококостного, низкорослого человека, внешностью похожего на сдвинувшийся с места земляной бугор. Когда Алеша остановил его в коридоре и попытался с ходу наладить хороший, деловой разговор, директор развернулся к нему всей приземистой тушей и радостно гугукнул:
      — А я тебя знаю, милый, ты пингвин!
      Алеша на всякий случай согласился, и довольный собой коротышка велел ему приходить на другой день с утра. Филипп Филиппович ожидал на улице, и Алеша ему сообщил:
      — Придурок. Облапошим в два счета.
      Филипп Филиппович поморщился. Он никого не хочет облапошивать и собирался вести дело солидно. В его министерском портфеле лежали заготовленные бланки всевозможных договоров.
      Вечером они от скуки сходили в поселковый Дом культуры, где посмотрели старинный американский фильм про Чарли Чаплина и немного посмеялись. После кино в фойе молодежь затеяла дискотеку, и на ней Алеша познакомился с Надей Васильковой. Филипп Филиппович ушел спать, а он задержался, чтобы полюбоваться вольными играми поселян. Надю Василькову он приметил с первого захода. Грудастая девица в мечтательном одиночестве стояла у окна, делая вид, что забрела на танцы случайно. В ее облике не было ничего примечательного, но каждая черточка ее милого круглого личика выказывала нетерпеливое ожидание. Она так невзначай и умело выдвинула бедро, что ее сильное, откровенно обтянутое платьем тело обрело недвусмысленную завершенность цели. Из-за женщин с такой осанкой в зоне кровь проливалась ручьями. Алеша пригласил ее на модный танец, в котором надо было дергаться на большом расстоянии друг от друга. Девица только раз взглянула на него прямо — и чуток зарделась. Но не так уж она была молода — лет двадцати шести. Когда вернулись к окну передохнуть, разговорились.
      — Первый раз в деревне, — признался Алеша, — а то все в городе.
      — В Оренбурге?
      — В Москве-матушке. Вы кто по профессии, Надя?
      — На ферме работаю. А вы кто?
      — Я деньги делаю из людского горя. Предприниматель.
      Надя взглянула на него повнимательнее, краска на щеках пуще проступила. Алеша решил, что первая часть знакомства затянулась.
      — Хорошо бы немного погулять, Надя. Это же моя давняя мечта. Ночное приволье, река, звезды, лесные чудища гукают.
      — Идите погуляйте.
      — Один боюсь.
      — Вы со мной хотите погулять?
      — Конечно, Надя.
      — А разве потанцевать еще вы не хотите?
      — Боже мой, да я уже на две жизни вперед натанцевался дома. Два раза ногу ломал на танцах. Я только из-за вас остался.
      — Из-за меня?
      — Увидел, какая вы одинокая и красивая, не смог уйти.
      — А если у меня муж есть?
      Алеша нашелся и тут:
      — Его можно взять с собой.
      Больше она не смогла сопротивляться укоряющему блеску его ярких глаз. Через трясущийся зал прошли, как сквозь строй. Пока брели по слабо освещенным улицам, Алеша болтал без умолку, и Надя поддерживала разговор завлекающим смехом, но едва очутились за околицей, оба замолчали и как-то враз тяжело задышали. Сквозь тьму Алеша пытался высмотреть подходящее местечко для скорейшего осуществления коварного любовного замысла. Поздний июльский вечер, насыщенный влажной истомой, ему благоприятствовал. Когда он на колдобинах деликатно поддерживал спутницу под локоток, она вздрагивала, словно от укола булавкой. Пора приступать, подумал Алеша, а то так дуриком до Москвы допехаем. Как раз они выбрались на бережок вяло текущей в темноте реки. От воды снизу отсвечивало лунной изморосью.
      — Присядем! — позвал Алеша, картинно, как это всегда делали славные простые парни в кино, бросив на траву кожаную куртку. Со вздохом, как со всхлипом, Надя покорно опустилась на землю.
      С этого мгновения завязалась меж ними нешуточная схватка, которая продолжалась, может, час, а может, и два и проходила в полном молчании, нарушаемом лишь сопением да вскриками. Легкая победа Алеше не удалась. Только потянувшись с поцелуйчиком, он получил такой толчок в грудь, от которого едва не укатился в воду. Тогда он приступил к методичной осаде, действуя руками, ногами, зубами одновременно. Но запас яростного сопротивления у Нади был неиссякаем. От места первоначального объятия они отползли по берегу метров на двадцать, кувыркаясь и свирепея, не ведая передышки, увлеченные борьбой, как мороком. Несколько раз Алеша с такой силой выламывал ей руку, что даль оглашалась диким воплем. Надя в долгу не осталась и пару раз удачно лягнула его коленкой в пах. Оба вывалялись в глине до макушек, и наконец Алеша рванул на ней платье и обнажил девушку до пупа. Это его немного успокоило. Он ее отпустил, сел и отдышался:
      — Не хотел тебя насиловать, дуру, — сказал он, — а надо бы для урока.
      — Скажи уж, не смог, — хихикнула она. Звук шел будто прямо у нее из ребер. Алеша поднялся и пошел искать куртку. Надя поплелась за ним, как побитая собачонка. По дороге в деревню он сделал еще несколько попыток к ней подступиться, но это были жалкие потуги, как отзвуки дальнего грома после грозы, отчасти и успокаивающие. Надя это тоже понимала и отбивалась без прежнего остервенения. Она проводила его до гостиницы, хотя он ее об этом не просил. Все-таки на прощание поинтересовался:
      — Скажи, пожалуйста, зачем ты устроила весь этот цирк?
      — Какой цирк?
      — Не будь курвой, ответь.
      — Как же можно сразу так, с налета. Ты сам что обо мне подумаешь?
      — Это все?
      — Нуда, это у вас в Москве принято так нахрапом…
      Со злобой он ее оборвал:
      — Заткнись, что ты знаешь про Москву!
      — Да уж знаю.
      Алеша ушел не прощаясь. В комнате разбудил мирно почивавшего Филиппа Филипповича и потребовал у него водки. Выпил стакан и только тогда пришел в себя окончательно.
      — Знаешь, Филиппыч, что меня больше всего бесит? Когда женщина ни с того ни с сего начинает строить из себя целку. У меня прямо беда с этим. Никто мне почему-то не дает по доброй воле. Ты не знаешь почему?
      Алешины обиды Филиппа Филипповича мало трогали, он был измотан собственными сомнениями. Все-таки судьба чудно с ним распорядилась. Он родился с умом и талантом, но с сумрачным нравом, который немало попортил крови ему самому и окружающим. Хоть малость уважать людей, реальных людей, а не книжных, он так и не научился. Зато уже в зрелом возрасте его ожидали большие и добрые перемены, на его жизнь забрезжил милый свет Асиных глаз. Вдобавок он обрел преданного ученика и друга в лице ее сына, прекрасного юноши Ивана. Но к чему привел в результате этот свет в конце туннеля? Да к тому, что связался он с шайкой уголовников, работает на них и вот отправился в командировку на пару со странным существом ангельской внешности и таких душевных свойств, от которых кровь стынет в жилах у нормального человека. Тут было над чем подумать, но думалось ему скверно, тяжело, потому что предлагаемые обстоятельства не выстраивались в привычную оку математическую модель.
      — Молчишь? — сказал захмелевший Алеша. — Да я давно твои мысли знаю. Ты на меня смотришь и думаешь: Господи, какое чудовище произросло. Честное слово, забавно. Вы страну превратили в помойку, такие, как ты и мой отец, власть отдали злодеям и, как всегда, ищите виноватых. Сами опять чистенькие. Да кто вы такие? Это я у вас должен спросить. Почему я должен воровать, чтобы жить нормально?
      Филипп Филиппович ничуть не удивился резкой перемене темы. С этим порочным мальчиком ему все равно не о чем было спорить.
      — Ты бы угомонился, Алексей. Завтра у нас важная встреча. Ложись.
      — Думаешь, ты умный? Тогда ответь, за что вы царя-батюшку кокнули в Екатеринбурге?
      — Извини, я твоего юмора не понимаю.
      Алеша допил бутылку, тускло глядел в окно, где была ночь. В открытую фрамугу втекал густой, почти липкий воздух. Под лампочкой бушевали комары. Худо было Алеше. Он не понимал, что такое вдруг произошло. Стал не пьяный, не трезвый, а — никакой. Без злобы, без желаний. Словно из него живую силу откачали через шланг, и он обмяк на стуле перед пустой посудиной. Филипп Филиппович, воспользовавшись затишьем, перевернулся к нему спиной, тихонько посапывал в обе ноздри. Хватит, приказал себе Алеша, а то еще нюни начнешь распускать, как все эти подонки. Разделся догола, завалился под одеяло. Свет забыл выключить, поздно заметил. Поднял с пола ботинок, швырнул, не целясь, в лампочку. Осколки с малиновой вспышкой посыпались на ухо Филиппу Филипповичу. Это немного Алешу умиротворило. Скоты, подумал он. И уснул.
      Вересай Давидович встретил их по-приятельски:
      — Ну что, деляги, решили надуть старого чекиста? Выкладывайте, только быстро. У меня правление через час.
      — Мы не биржевики какие-нибудь, — сказал Алеша. — Мы порядочные предприниматели, бизнесмены.
      — Порядочные на производстве вкалывают, по земле не рыщут. Но это я так, к слову. Каждому времени свой хозяин. Оповещайте, чего надо?
      Говорок у директора был утробный, насыщенный, так говорят люди, которые словами умеют лакомиться, как кренделями. Он аппетитно цыкал зубами. Энергия всезнайства розовато подсвечивала его истертую, задубелую кожу. Что люди, что вещи ему давно были одинаковы. Для начала Алеша преподнес директору французский набор авторучек.
      — Это вам лично, уважаемый Вересай Давидович.
      — Лично мне ничего не нужно, — парировал директор и убрал коробочку в ящик стола.
      Тогда за дело взялся Воронежский. С цифрами в руках, коротко, ясно он изложил взаимовыгодные условия сделки, которую их фирма надеялась заключить с совхозом «Маяк». Вересай Давидович слушал его с удовольствием. Суть предложения была очень простая, знакомая. Горожане сулили любые товары по умеренным коммерческим ценам, в том числе: горючее, технику и мануфактуру. В обмен просили мясо и мед. Какие гарантии взаимоответственности? Гарантия — недавний закон о частнопредпринимательской деятельности. Единственное препятствие для всеобщего и скорого процветания — налоги. Однако при разумном подходе и этому финансовому пугалу не так уж трудно обкорнать уши. Когда Филипп Филиппович закончил и убрал бумаги в портфель, директор его спросил:
      — Не пойму, тебе-то это зачем? Вроде солидный человек, с образованием. Или ты из бывших?
      Филипп Филиппович молодецки сверкнул очами:
      — А вы вроде из нынешних?
      Директор настолько высоко оценил его шутку, что, побагровев от хохота, вынужден был сунуть под язык облатку нитроглицерина. Тут же извинился перед посетителями.
      — Живу долго, потому иногда сердчишко сигналит. Ничего, сейчас вызову главную по этим вопросам фигуру.
      Вызвал он бухгалтера. В кабинете возникло нечто длинное и худое, похожее на знаменитого сатирика. Директор назвал его Петей и, достав из стола, похвалился игрушкой:
      — Вот, Петя, гляди, хлопцы мне взятку подарили.
      На истощенном лике бухгалтера проступила алчная гримаса. Алеша был наготове и церемонно отоварил его точно такой же коробочкой. После этого бухгалтер Петя вник в суть вопроса на лету. Лишь когда речь зашла об авансе, он затосковал и кособоко опустился на стул.
      — Вы же в курсе, Вересай Давидович, у нас казна пустая. Нам шведы не за так коровник строят.
      Директор посуровел:
      — Ты мне шведами в глаза не тычь. Не я их один нанимал. Но пусть и шведы. А это наши простые русские капиталисты. Надобно им обязательно помочь бизнес делать. В газетах пишут, на них вся надежда. Ты сам-то, Петя, я давно интересуюсь, не турок?
      — Смотря какой аванс, — сказал бухгалтер. — И смотря подо что.
      Этот пункт у фирмы был продуман еще в Москве. Они собирались загрузить два вагона свининой, медом и курами. Но оплату произвести по минимуму, по себестоимости. Зато от прибыли, ежели таковая окажется, директор вправе рассчитывать на твердые десять процентов.
      — Ну что, Петя? Как тебе? — и не дожидаясь ответа, обернулся к бизнесменам: — Значит, так, хлопцы. Вы пока отдыхайте, мы посоветуемся в тесном кругу. Завтра еще разочек повидаемся. Лады?
      На крылечке правления Алеша сказал:
      — Будут щупать. Старый крот не так глуп, как кажется.
      — Глупыми сваи забивают, а этого сорок лет никто с места сдвинуть не может, — согласился Филипп Филиппович.
      День промаялись кое-как. Купаться ходили на реку. Воронежский вспомнил, что последний раз оголялся на солнышке при брежневском проклятом режиме. Пообедали в столовой щами и гуляшом, запив еду двумя кружками сытного местного пива, похожего на сырую бражку. Вернулись дрыхнуть в гостиницу. Ночной разговор не поминали, но обоим было тяжело оттого, что не было возможности расстаться. Держались бригадно, точно связанные одной цепью. День выдался душный, хмельной. Послеобеденный неурочный сон разморил обоих до дури. Алеша бодрился, вскидывал ноги на кровати, разминал мышцы. Филипп Филиппович охал при каждом его резком движении. Он лежал распаренный, огрузневший.
      — Не горюй, — подмигнул ему Алеша. — Отсюда в Баку махнем, там еще жарче.
      — В Азербайджане неспокойно, — буркнул Филипп Филиппович.
      — Спокойно только в зоне, запомни это.
      Наутро директор принял их строго, без показного радушия и ужимок. Потребовал для начала предъявить документы. На новенький, с иголочки Алешин паспорт, купленный на Басманной за три штуки, еле взглянул, зато паспорт Филиппа Филипповича пролистал дотошно.
      — Чудная у тебя фамилия. Ты что — из Воронежа?
      — Нет, из Москвы, — сухо отрезал Воронежский.
      Так же внимательно Вересай Давидович изучил документы фирмы: регистрационное удостоверение, бланки, проспекты — все это было у Филиппа Филипповича в полном ажуре. Вывод директор сделал такой.
      — Мы вам, хлопцы, верим только наполовину. Но, как говорится, с волками жить по-волчьи выть. Мои механизаторы хочут благоденствовать, и я их за это не осуждаю. Раз уж родное государство от нас отказалось, будем толковать с мафиозами. Недаром нас Горбачев новому мышлению обучил. Огромное ему наше крестьянское спасибочки за это. Тебе, парень, особенно рыпаться не советую, хоть ты уже и побывал кое-где. А вас, товарищ Воронежский, как бывшего интеллигента, доверительно прошу соблюдать все буквы договора, который вы сами составили. Тогда, пожалуй, поладим. Вот такое мое к вам напутственное слово. Мясо завтра загрузим, меду три бочки, а в сентябре ждем ответную передачу. Все детали обсудите с бухгалтерией. Сколько при вас наличными?
      — Двадцать тысяч готовы внести, — сказал Алеша. — Но у нас аккредитивы.
      — Пусть будет пока двадцать. Алеша спросил:
      — Как вы догадались, что я сидел? У меня что, на лбу написано?
      На миг вчерашнее благодушие вернулось к хозяину.
      — Именно на лбу, дорогой. А ты как думал? Слыхал: Бог шельму метит. Я когда тебя встрел, как ты по конторе шныришь, сразу учуял: прибыл мелкий бесенок. А вчера на собеседовании окончательно убедился.
      — Как убедились?
      — Попляши с мое, голубок, не станешь спрашивать. У слепого — слух чуткий, у старика — сердце.
      Алеша ничего не понял, на улице продолжал допытываться у Воронежского. Тот не упустил случая съязвить:
      — Говорил тебе, не шмыгай носом. Пользуйся платком.
      В тот же день подписали контракт, а еще через пару дней отправили в Москву два пломбированных вагона с морозильниками, набитых под завязку парной свининой, цыплятами, медом и канистрами натурального постного масла. В Москве вагоны должны были принять люди Федора Кузьмича.
      В Баку проболтались десять дней, но с неопределенными результатами. Бакинцы нервничали, готовясь воевать с армянами, и к бизнесу заметно охладели. Суровые, смуглые лица вчерашних азартных оптовиков пылали священным заревом суверенитета. Втолковать им дельные предложения можно было только обиняком.

4

      Настя выходила из университета, к ней бросилась растрепанная, взволнованная женщина:
      — Ой, ты Настя Великанова?
      — Я.
      — Меня мама послала. Папе твоему плохо. Он зовет тебя! Скорее! Вон стоит машина. Побежали!
      Женщина действительно припустила по улице так, словно ей пятки прижгли; Настя еле ее догнала.
      — Да вы сами кто такая?
      — Ой, я не представилась? Ираида Петровна. Я подруга мамина.
      — Что-то я вас раньше не видела?
      — Вы и не могли видеть. Я вчера только из другого города приехала, из Красноярска.
      Они стояли возле бежевого «жигуленка», женщина гостеприимно распахнула дверцу. За «баранкой» ссутулился сухощавый мужчина с невыразительным лицом, в зубах сигарета. Настя ни единому слову этой женщины не поверила, подумала, что кто-то ее глупо разыгрывает. Она даже догадалась — кто. Утром она сдала на пятерку последний, самый страшный экзамен — физику. Если не произойдет чего-нибудь совершенно непредсказуемого, могла считать себя студенткой. В прекрасном настроении она готова была простить Алеше его новую неуклюжую выходку. Наверное, заплатил этой Ираиде Петровне, чтобы та увезла ее, бедную, беззащитную девицу, прямо к нему в логово. Неукротимый воздыхатель — как он наивен. Настя попросила:
      — Лучше вы скажите правду. Вас Алеша послал?
      — Какой Алеша? Садись скорее. Отец помирает!
      — Напрасно вы так со мной… Когда папа или мама болеют, я чувствую. Да и нет у нее никакой подруги в Красноярске. Конечно, это все Алешины выдумки, да?
      — Ну пусть Алешины, Алешины! Садись же!
      Женщина потянула Настю за рукав. Водитель нервничал, ерзал на сиденье и что-то громко бормотал себе под нос. У женщины был уклончивый взгляд. Это естественно. Алешу такие люди и должны окружать. Настя подумала, что хорошо бы было в такой солнечный, ясный денек прокатиться за город, прогуляться по лесу, понежиться на травке. На ней были вельветовые джинсы и кремовая футболка — как раз подходящая одежда для прогулки. Она села на заднее сиденье, женщина стремительно втиснулась следом, и сразу водитель газанул. Они так спешили, будто действительно кто-то заболел. Настя спросила смешливо:
      — Похитили девушку? И куда вам Алеша велел меня отвезти? Только зря вы у него идете на поводу. Вы взрослые люди, а он испорченный юноша. Вы не должны ему потакать.
      Ей не ответили. Женщина дымила вонючей сигаретой из пачки с иностранной наклейкой.
      — Хочешь травки? — спросила у Насти.
      — Еще чего!
      Настя насупилась. Машина вырулила на Кутузовский проспект. Водитель еще ни разу не проронил словечка, если не принимать за человеческую речь то недовольное бурчание, которым он сопровождал каждый ухаб на дороге. Может, я напрасно с ними поехала, подумала Настя. Пусть Алеша сам разбирается со своей жизнью. Что он мне в самом деле. Подумаешь, лекарство достал. У меня своя дорога — к счастью и трудовому достатку, а у него своя — в тюрьму. Мне его нисколько не жаль. Черного кобеля не отмоешь добела. Но она лгала сама себе. Жалеть его, конечно, было не за что, но отступиться от него она уже не могла. Скользким, черным ужом он вполз в ее душу. Он незаметно окопался в ее сознании. Его черный ум разбередил ее сокровенные клеточки.
      Алеша затеял эту схватку, чтобы удостовериться, как ничтожна женщина и как он сам велик. Но это не вся правда, а только часть ее. Настиному сердцу ведомо и другое. Алеша сам поражен любовной стрелой. Он не дает себе в этом отчета, потому что задето его больное, преступное самолюбие, но он влюблен.
      Настенька улыбалась. Она не знала, что ей делать с влюбленным Алешей, но это было полбеды. Увы, она не понимала, что ей делать дальше с собой. Здравый смысл по-прежнему был силен в ней и останавливал, предостерегал от гибельных шагов: но нечто иное, что сопутствует каждому зачатию, пробудилось и в ней от затяжного, младенческого сна. В панике ощутила она, как слаба ее плоть. Почти в одну ночь с ее естеством произошли чудовищные метаморфозы. В ее тайных глубинах, доселе безмолвных, пробудился инстинкт оплодотворения…
      Тем временем, будто подслушав ее недавние мысли о лесной прогулке, машина выкатила на Рублевское шоссе. Она пожирала гладко блестящую ленту бесшумно, словно с выключенным мотором, и это встревожило Настю. Рядом сидела чужая женщина, напористая и лживая, окутанная едким дымом, над «баранкой» склонился хмурый мужичок, изрыгающий негромкие ругательства с завидным небрежением к их смыслу.
      — Куда мы все-таки едем, Ираида Петровна?
      — Я уж думала, ты спишь.
      Водитель прибавил газу, и машина тягучим шепотком пожаловалась на удалую судьбу, заставившую ее без роздыха крутить колеса.
      — Давайте вернемся в Москву.
      — Ты лучше погляди, девочка, какой пейзаж! — умилилась женщина. Обочь дороги протянулась великолепная дубовая роща, чуть тронутая поверху желтоватым предосенним глянцем. Из рощи выныривали то тут, то там благодушные грибники. Настя обернулась к соседке, чтобы сказать, что и сама не прочь ринуться в чащобу, чтобы под зелеными лапами в серебристом мху отыскать заветный грибок. Но произнести ничего не успела, потому что женщина сунула ей под нос какую-то вонючую трубочку, из которой с приятным подсвистом пыхнула струйка газа. Дубовая роща нежно склонилась на девочкино плечо — и она уснула.
      Очнулась Настя в бревенчатой комнате с высоким окном. Из-под приспущенной зеленой шторы падал на пол блеклый солнечный луч. Лежала она на широкой деревянной постели, с наброшенным на ноги клетчатым пледом. Все у нее было на месте: и руки, и ноги, и голова, но было странное ощущение, что в эту комнату она провалилась сквозь потолок, который закрылся за ней, светясь гостеприимной чистой белизной. Она повернулась на бок, села и спустила ноги на пол. Кто-то, укладывая, снял с нее кроссовки и аккуратно поставил возле кресла. «Ах, какая же ты гадина, Ираида Петровна!» — с удивлением подумала Настя.
      Бесшумно отворилась двустворчатая дверь, и на пороге возник богатый барин. Именно так почему-то сразу определила Настя импозантного старика, радостно потиравшего пухлые ручки. Он был по-южному смугл, красив, лыс и всю комнату насытил запахом тонкого французского лосьона.
      — Уже проснулась наша дорогая гостьюшка, уже проснулась, — просюсюкал старик, усаживаясь в кресло. — Давай знакомиться. Меня зовут Елизар Суренович, а тебя, я знаю, Настенька. Какая же ты Настенька хорошенькая, какая аппетитная. Давно хотел на тебя полюбоваться, да все случая не выпадало. Наконец-то удостоился.
      — Где я?
      — У меня в гостях, Настенька, у меня в гостях. В загородном имении.
      — А вы кто?
      — Девонька дорогая, да как же придирчиво спрашиваешь… Кто да что, да почему… Обыкновенный я старец, покровитель искусства и ценитель красоты. Не обессудь, что таким способом тебя залучил. Уж очень ты мне срочно понадобилась.
      — Зачем?
      От ее коротких, резких вопросов Елизар Суренович неожиданно по-детски захлюпал носом, сдерживая смех. Что-то в этой удивительно серьезной девушке настолько его покорило и привлекло, что он действительно забыл, зачем она тут находится. Забыл — но сразу вспомнил.
      — У нас с тобой, Настенька, есть общий знакомец, некто Алеша Михайлов, изрядный, как ты знаешь, шалунишка. Этот самый Алеша никак не собирается, шельмец, вернуть пожилому старичку старый-престарый должок. Я уж и так и этак к нашему Алеше подступался, никакого толку. Чтобы только мне досадить, в тюрьме десять лет скрывался. Мне-то статуйка особенно не нужна, но принцип важен, ты согласна, Настенька? Кто не платит долгов, тот Бога гневит.
      Настя сидела, сложив ладони на коленях, в безвольном оцепенении. То ли газ продолжал действовать, то ли блескучая, заунывная речь старика ее завораживала, но мысль о том, что ее похитили, бродила пока в отдалении и ничуть не пугала. Здесь, в этом кукольном деревянном домике, в присутствии говорливого темноглазого старца, какая могла грозить ей опасность?
      — Не понимаю — Алеша, статуэтка… Но при чем тут я?
      — Ах, не понимаешь?! Ай-ай! Как я не умею ничего объяснить. Но в этом вопросе, кажется, и понимать особенно нечего. Алеша ведь тебя любит, так? Да и как ему, поганцу, не любить такую красавицу. Значит, любит. Вот я тебя на статуэтку и выменяю.
      — Вы сказали, вас зовут Елизар Суренович? Вы не больны, Елизар Суренович? Вы в здравом рассудке?
      Теперь Благовестов рассмеялся от души. К сожалению, время его поджимало. Он завернул сюда на минутку, чтобы на Настю поглядеть и удостовериться, что с ней все в порядке.
      Поближе познакомиться он рассчитывал ночью.