Пиппа (№2) - Пиппа бросает вызов

Мы с величайшими предосторожностями снова приподняли доску — и вот она, я ясно увидела ее в полумраке: серая кобра толщиной с мою руку, свернувшаяся в тугой клубок. Мне расхотелось выгонять ее оттуда палкой — убить такую огромную змею нам все равно было нечем, а вдруг она разозлится и начнет кусаться? Так что мы решили пойти за помощью к директору. Не успели мы отойти от лагеря, как он сам подъехал к нам на своем «волво» с двумя ведущими осями — только на этой мощной машине и не рискуешь застрять на наших грязных дорогах. Удивительно, что кобра осталась на месте после того, как Локаль открыл ее убежище, а потом прихлопнул упавшей доской; она все еще была там, и директор всадил полный заряд прямо в тугие кольца. Это было настоящее чудовище — семь футов четыре дюйма! А самая крупная плюющая кобра, по авторитетным источникам, превышала девять футов. Но с меня было вполне достаточно и семи, чтобы отбить охоту пользоваться ванной комнатой вместе с плюющей коброй. Под досками мы нашли много углублений и вмятин — должно быть, она довольно давно поселилась под полом.

В спальне у меня обитало еще одно пресмыкающееся — самка агамы длиной примерно фут. Была она тускло-бурого цвета — нищенское рубище по сравнению с броским нарядом самца, у которого бирюзовое тело и ярко-оранжевая голова. В нашем лагере поселилось несколько этих безобидных ящериц, но именно эта самочка почти совсем приручилась: много недель она спала в ямке у двери, прямо под засовом; она нисколько не пугалась, если я задевала ее, запирая дверь.

Бок о бок с агамами ютились маленькие гекконы, они откладывали яйца в стенах из пальмовых стволов, устраивая детские в удобных ямках, хорошо защищенных от дождей и врагов. Эти мирные существа совсем меня не боялись, особенно в сумерках, когда я включала свет и к лампе устремлялось множество насекомых. Тут гекконы устраивали засаду и молниеносно ловили одно насекомое за другим, однако они никогда не подбирались чересчур близко к горящей лампе.

Раз уж я пишу о холоднокровных животных, то надо признаться, что раньше мне было невдомек, какую помощь хищникам оказывают лягушки. Я поняла это, наблюдая за Пиппой. Уже две недели она провела на равнине Ганса, и вот однажды утром мы с ней внимательно прислушивались к хору лягушек — они распевали в нескольких сотнях ярдов вверх по руслу.

Внезапно кваканье оборвалось. Пиппа бросила: «прр-прр», и семейство мгновенно скрылось из глаз. Потом мы нашли свежие следы льва, которые вели к канаве; лев, очевидно, напугал лягушек, а их внезапное молчание предупредило Пиппу об опасности.

Погода наконец улучшилась, и Пиппа отыскала прекрасное место для встреч под большой терминалией, в миле от Мулики. Когда бы мы ни появились, стоило нам позвать — и гепарды не заставляли себя ждать, особенно если они успели проголодаться. Дважды они не приходили, но оба раза кружащиеся грифы приводили нас к туше только что добытой молодой газели Гранта. И каждый раз Пиппа сидела невдалеке и так долго позволяла малышам возиться с добычей, что я не сомневалась — она хочет, чтобы они научились вспарывать туше брюхо. Сомбе было не до того — она защищала добычу, стараясь отогнать от нее Тайни, так что оставался один только Биг-Бой. Ему наконец удалось вытащить внутренности. Только после этого Пиппа приняла участие в общей трапезе.

Снова настало рождество. К этому празднику у меня в «кабинете» вывелось уже пятое поколение нитехвостых ласточек, и птенцам как раз пришла пора слетать с гнезда. Эти славные птички доверяли мне безгранично, не обращали ни малейшего внимания на мою постоянную возню прямо под их гнездышком, устроенным на стропилах. В пяти футах от гнезда я прикрепила насест, и теперь родители сидели на нем, приглашая птенчика расстаться с гнездом. Но слеток никак не мог набраться смелости и еле-еле удерживал равновесие на самом краю гнезда; ему было, должно быть, очень страшно, хотя родители старались подбодрить его оживленным щебетом. В конце концов они улетели из хижины, чтобы выманить птенца, и добились своего — он нырнул вниз и спланировал на насест, цепляясь за него, как утопающий за соломинку. Родители в тот же миг прилетели и уселись справа и слева от своего перепуганного дитяти, заливаясь веселым щебетом. И все это происходило в каких-нибудь двух ярдах от моего стола, пока я писала письма. Я очень полюбила это счастливое семейство — они жили рядом с нами уже два года и, очевидно, считали нас совсем безобидными существами.

Дождавшись успешного завершения этого эксперимента, я занялась новогодней елкой. Я нашла маленькое деревце баланитеса и развесила на его длинных шипах набор елочных украшений, который собрала за многолетнюю жизнь в зарослях; все игрушки присланы друзьями с разных концов света, так что это была поистине интернациональная коллекция.

Праздничный наряд довершила золотая мишура, и деревце выглядело хоть куда. В этом году у меня к празднику был припасен сюрприз для наших работников — новогодняя песенка «Мирная ночь, святая ночь» на языке суахили. Эту запись мне подарили в австрийском посольстве, перевод был сделан для африканцев в честь стопятидесятилетия со дня создания этой знаменитой австрийской новогодней песенки. И вот, когда я зажгла свечи и раздала всем обычные подарки — сигареты, сласти и деньги, — мы поставили пластинку на проигрыватель, который Джордж преподнес мне к Новому году. Меня глубоко тронули эти минуты — я видела, как мои помощники слушают, а глаза их раскрываются все шире и наполняются мягким светом, потому что музыка находила отклик в их сердцах. Как много значило для меня, уроженки Австрии, это впечатление, произведенное музыкой на трех простых африканцев, не видевших ничего, кроме родных зарослей.

Впервые за много лет мы с Джорджем проводили рождественский вечер вдвоем, и когда свечи догорели, мы остались сидеть в темноте, глядя на мириады сверкающих звезд и слушая полную смысла тишину, окружавшую нас. Я подумала о людях, встречающих рождество в совершенно иных условиях — там, где неоновые огни и вспышки фейерверка озаряют темноту ночи, а громкоговорители не смолкая вопят новогодние песенки одну за другой, стараясь перекричать грохот уличного движения. Я думала о множестве проблем, над которыми приходится ломать голову нам, людям, с тех пор, как мы стали жить по собственным, чисто человеческим законам.

Как разительно отличаются они от первозданной естественной системы ценностей, сложившейся в процессе эволюции природы за миллионы лет!

Как же обитателю города, запертому в комнатах с кондиционированным воздухом, в бетонном лабиринте небоскребов, где чистый воздух и спокойствие стали недоступной роскошью, как ему понять законы экологии, основанные на сотрудничестве и взаимопомощи всего живого на Земле? Ведь чувство уверенности он черпает из своего банковского счета, претендует на положение в обществе в зависимости от материальной обеспеченности, изобретает все новые синтетические лекарства и заменители пищи. Способен ли он постигнуть те вечные законы природы, которые поддерживают жизнь на нашей планете так долго, что мы и представить себе не можем? Может ли человек, непомерно раздувающий свое "я", человек, который устремил все силы своего интеллекта на уничтожение, может ли он понять, что все мы — только ничтожная часть «живой материи» и тоже входим в систему природного равновесия?

Чем дольше я живу рядом с дикими животными, тем больше убеждаюсь, как много мы можем перенять у них, точнее, как необходимо нам учиться у них, если мы хотим выжить. Нам нужно знать, как они решают проблемы территориальной принадлежности; как варьируют свое питание (в природе различные предпочтения и вкусы в выборе пищи обеспечивают возобновление растительности и сохраняют плодородие почв); как решают проблему регулирования рождаемости (ни львицы, ни самки гепарда не спариваются, пока дети нуждаются в их помощи); как воспитывают своих детей, не подавляя их своей властью, и как находят средства общения, позволяющие им лучше понять друг друга, не прибегая к насилию.

Негромкий рык льва вывел меня из задумчивости и напомнил о собственных проблемах. Одна из них: как пробудить живой интерес к охране дикой природы? Многие важные проекты удалось осуществить Фонду помощи диким животным в Англии, Фонду Эльсы, основанному в 1961 г. Но это общество существовало в основном на гонорары, которые я получала за книги и кинофильмы, и я знала, что необходимо найти другие источники средств, когда мои заработки иссякнут. Поэтому я основала Фонд помощи диким животным и в США — не только с материальной целью. Я надеялась, что мы сможем воспитать молодое поколение, которое примет горячее участие в работе по охране природы. И та и другая организации были благотворительными и, таким образом, освобождались от налогов.

А теперь мы поставили перед собой другую цель: сделать так, чтобы африканская молодежь вступила в ряды защитников диких животных, ведь именно их помощь в этом деле важнее всего. Этот план мы начали проводить в жизнь семь месяцев назад, незадолго до того, как у Пиппы родились ее теперешние детеныши. Я решила воспользоваться временем, пока она беременна — после появления малышей мне придется быть при ней неотлучно, чтобы подкармливать ее, — и вместе с одним из своих друзей поехала в заповедник Самбуру. Там мы встретились с группой африканских студентов, которые получили премии за лучшие сочинения о живой природе; бесплатная поездка в заповедник и была им наградой. По просьбе директора я провела дружескую беседу с этой группой, и все они выразили желание организовать Клуб охраны природы для африканцев.

Потом студенты приезжали в мой лагерь со своими преподавателями, чтобы обсудить дальнейшие действия. В результате был проведен трехдневный семинар, а вслед за этим получено согласие правительства поддерживать создание клубов охраны природы по всей Кении, а такие организации, как Африканский фонд охраны природы, Восточноафриканское общество охраны природы и Фонд Эльсы, должны были нести необходимые расходы. Мы с огромной радостью согласились помогать в этом добром начинании, тем более что инициатива здесь целиком исходила от африканцев, которые хотели привлечь и школы, и молодежные организации к делу охраны диких животных. Нам оставалось только убедиться, что их энтузиазм не остыл.

Все это было прекрасно, но меня ждал мой неотложный долг: узнать как можно больше о диких животных, ведь мне представилась единственная в своем роде возможность.

На другой день мы отыскали гепардов возле Пятой мили. Моросил мелкий дождик. Пиппа была очень неспокойна и все время вытягивала шею, стараясь разглядеть что-то за высокой травой. К сожалению, на размытой дождем земле было невозможно разобрать следы, и нам не удалось узнать, что ее так взволновало. На следующее утро она опять не находила себе места и, едва успев проглотить мясо, увела детей далеко от нас, на равнину. Немного погодя на дороге нам попался след двух львов.

Внезапно у меня появилось необъяснимое чувство, что на нас кто-то смотрит, и почти в ту же секунду Локаль схватил меня за плечо и шепнул, что львы затаились в кустах у самой дороги. Как только мы остановились, львы поднялись и уставились на нас. Я узнала Боя и Сасву — двух львов из прайда Джорджа. Они повернулись и не торопясь пошли в сторону, противоположную той, куда ушла Пиппа. Должно быть, им стало нелегко охотиться в такой сырости около болота Мугвонго, хотя они и прожили там два года, и они решили отправиться на поиски новых охотничьих угодий. Из-за львов нам стало очень трудно разыскивать Пиппу — они отлично знали мой особый сигнал, потому что я так же сигналила, сообщая Джорджу о своем прибытии, и, кроме того, они могли почуять запах мяса, которое мы несли гепардам, и пойти следом за нами.

Вернувшись в лагерь, мы узнали, что к нам заходил Угас; хорошо еще, что своих спутников — дикого льва и львицу — он оставил ждать поблизости, пока сам обследовал наши хижины.

Теперь-то я вполне поняла беспокойство, мучавшее Пиппу: она оказалась в окружении множества львов, но вся местность кругом превратилась в сплошное болото, и деваться ей было некуда, приходилось оставаться на том небольшом участке, где мы видели ее в последний раз.

Бедная Пиппа! На следующее утро она опять была на прежнем месте, и ее все так же терзала тревога — ясно, что львы еще рыскали вокруг.

Покормив наше семейство, мы проводили гепардов к невысокому термитнику — оттуда им было удобно осматривать местность, зато и сами они оставались на виду. Потом мы отправились домой, но не успели отойти и на сто ярдов, как из высокой травы не больше чем в десяти ярдах от нас показалась голова льва. От страха я застыла на месте, но тут же узнала Угаса. Он посмотрел на меня своим единственным глазом (незадолго до этого ему удалили поврежденный глаз), как будто ничего особенного не произошло — почему бы нам и не повстречаться в этих местах? — и через несколько минут снова скрылся в траве. Только теперь я почувствовала, что сердце у меня опять начинает биться. Ведь мы совершенно точно знали, в каком месте прячется Угас, и все же не смогли заметить ни малейшего признака, который указывал бы на присутствие такого крупного животного.

Уповая на то, что он достаточно сыт и не станет интересоваться молодыми гепардами, мы увели все семейство ярдов на пятьдесят в сторону — дальше они не пошли. Наутро весь заповедник утопал в густом тумане, мы ничего не видели дальше нескольких ярдов. Такого тумана я не припомню за все десять лет, проведенных в заповеднике. Оставалось только надеяться, что с Пиппой ничего не случится. Как я испугалась, увидев следы гепардов, перепутанные с львиными следами, на дороге к Канаве Ганса! Но возле сухого русла мы нашли все семейство в целости и сохранности. Они устроились на термитнике у дороги. Здесь рабочие недавно выкопали две глубокие осушительные канавы. Обе канавы соединяла бетонная труба, проложенная на глубине трех футов поперек дороги. Как только туман рассеялся, молодые гепарды сообразили, что труба — замечательное место для игр. Они гонялись друг за другом по длинному туннелю: один затаится в засаде на дальнем конце, а другой выскочит из темного отверстия или вдруг спрыгнет на противника сверху — не игра, а сплошное удовольствие! Меня это новое развлечение несколько удивило — совсем не в натуре гепардов забывать об опасности, они всегда оставляют свободным путь для отступления. Но, может быть, малыши вели себя так беззаботно потому, что знали: Пиппа здесь, рядом, она внимательно следит за любой опасностью и длинная дренажная труба не превратится для них в западню.

Потом игра в кошки-мышки им наскучила, и они перешли на кучи гравия, рассыпанные вдоль дороги. Не так-то просто было взбираться на сыпучий гравий, и малыши то и дело скатывались вниз, не успевая добраться до вершины. Но как только кто-нибудь становился «властелином горы гравия», он яростно защищал свои позиции, если соперники дерзали подкапываться под него или тянуть его вниз за хвост. А как здорово было играть в прятки среди этих искусственных гор — даже Пиппа вступила в игру! И я с огромным удовольствием смотрела, как гепарды носятся сломя голову и с невероятной скоростью лавируют среди куч.

Наконец все они в полном изнеможении, запыхавшись, бросились на землю под большой терминалией — дерево удивительно удобно росло почти на самой дороге: оно не только давало густую тень, но и могло служить отличной сторожевой вышкой, если забраться на нижние ветки. Я села рядом с Пиппой и, гладя шелковистую шерсть, слушала ее мурлыканье.

Немного погодя и мне захотелось подремать; я положила голову на удобное местечко — сразу за передней лапой Пиппы — и уснула, чувствуя, как дыхание ритмично опускает и приподнимает ее бок.

Нашему семейству так полюбилось это место, что они пробыли там много дней, пока не возобновились дорожные работы. Тогда они ушли на милю дальше, к дереву, на котором был огромный пологий сук. Мне представилась блестящая возможность поснимать гепардов, позирующих на фоне неба, или их сражения за самое удобное место. С тех пор мы так и звали это дерево Фотодеревом, и на несколько недель оно стало нашим излюбленным местом встреч. Мне только что прислали портативный магнитофон Норелко (Филипс), и я носила его с собой вместе с лейкой, кинокамерой Болекс и биноклем. Микрофон можно было поднести к гепардам на близкое расстояние — это их не беспокоило, и мне удалось сделать очень хорошие записи различных звуков и всех оттенков «чириканья». Но кое-что записать не удалось, в том числе «уа-уа-уа», которое Сомба иногда издавала, защищая свою пищу. В последнее время она стала очень неуравновешенной, и я не знала, чего от нее ждать: только что она удивляла меня своей приветливостью, и тут же, без малейшего повода, настроение у нее резко менялось.

Ежедневно разыскивая гепардов, мы иногда встречали семейство страусов. Страусята вылупились три месяца назад. Сначала их было тринадцать, теперь в живых осталось только пять. Крохотные страусята были легкой добычей, и я своими глазами видела, как орел спикировал и схватил одного страусенка, прежде чем родители успели опомниться. (Пиппа не могла справиться со взрослым страусом, но в свое время добыла несколько страусят.) В тот день, когда детям Пиппы исполнилось двадцать четыре недели и пять дней, я выдавила из ее сосков последние капли молока. А ведь после второго окота молоко у нее пропало через четырнадцать недель. Я сравнила эти сроки: очевидно, более продолжительный период лактации связан с тем, что я давала ей ежедневно определенную дозу кальция, пока она кормила теперешних малышей.

До сих пор я неукоснительно соблюдала принятое мной правило: не разрешать чужим людям приближаться к гепардам, как бы одиноко мне ни было порой, как бы ни хотелось повидаться с людьми. Бывало очень досадно, когда машины с туристами объезжали мой лагерь — повсюду уже прошел слух, что я всех отваживаю. По характеру я вовсе не отшельница, и мне подчас было очень нелегко оставаться верной своим принципам, но все же они себя оправдали: мои гепарды были гораздо осторожнее, чем дикие гепарды в других национальных парках — те часто даже вскакивали в машины. Разумеется, я не могла запретить посетителям останавливаться и наблюдать за гепардами из машины, если уж им удавалось отыскать их в зарослях, — в конце концов, они приезжают сюда посмотреть на животных.

Но совсем другое дело, если бы я сама знакомила гепардов с чужими людьми, в этом случае они с моей легкой руки могли бы принять чужих в нашу большую семью. До тех пор пока эта привилегия сохранялась только за мной, Локалем и Стенли, ничто не угрожало гепардам — когда мы расстанемся с ними, их дикие инстинкты сохранятся в полной неприкосновенности.

Но теперь я была вынуждена трижды за две недели нарушить собственное правило. Прежде всего в заповедник приехал Френк Мино — он в сущности помог мне «удочерить» Пиппу. Френк не видел ее с тех пор, как появились первые малыши, так что я взяла его с собой посмотреть на гепардов; правда, он следил за ними, не выходя из машины. Так же поступила и У. Перси, которая всегда живо интересовалась и Эльсой и Пиппой с тех самых пор, как они вошли в мою жизнь. И наконец, мой издатель, Билли Коллинз, захотел взглянуть на всю семью за несколько месяцев до выхода в свет книги «Пятнистый сфинкс». И хотя мои друзья изо всех сил старались не беспокоить наше семейство, я-то прекрасно знала, что с их присутствием гепарды мирятся только благодаря моему посредничеству. 18 января я получила письмо от директора национальных парков Кении: мне предлагали двух маленьких леопардов, чтобы я приучила их к жизни на свободе в заповеднике Меру. Директор знал. что мне очень хотелось изучить леопардов и сравнить их со львами и гепардами. Я тут же с восторгом согласилась — я подумала, что Пиппа с ее теперешним выводком все равно будет по-прежнему держаться в стороне от нашего лагеря, и леопардов можно будет до поры до времени держать в вольере Уайти.

Несчастный случай и его последствия

22 января я выехала в Найроби в сопровождении Джона Баксендейла — он помогал Джорджу в работе со львами. Я в своем новом шестицилиндровом лендровере ехала впереди, в кузове у меня сидел один из рабочих Джорджа. Мы были уже на полпути в Найроби, когда дорога, недавно засыпанная гравием, пошла вверх по крутому длинному склону холма, а далеко внизу текла река. За поворотом я вдруг увидела, что прямо по середине дороги, в нескольких сотнях ярдов впереди, идут два африканца. Я сразу же стала сигналить, и у них было достаточно времени, чтобы отойти в сторону, но они как ни в чем не бывало шествовали вперед, взявшись за руки, и мне, чтобы не сбить их, оставался только один выход — свернуть к самой обочине дороги над обрывом. Гравий с краю еще не слежался, машина пошла юзом и налетела на километровый столб. Больше я ничего не помню — я пришла в себя на середине откоса в куче битого стекла, а в нескольких метрах валялась разбитая машина. Моей первой мыслью, было: что же случилось с нашим африканским помощником? Когда я окликнула его, он выбрался из машины — слава богу, отделался одной-единственной царапиной на лбу. Надо сказать, что ему сказочно повезло — машину так развернуло, что она теперь стояла задом наперед; наверное, она перекувырнулась, падая с откоса. И еще больше нам повезло, что машина застряла в кустах на середине откоса, иначе мы свалились бы прямо в речку, а она была далеко внизу. Я решила встать, но это оказалось не так-то просто: как только я пошевельнулась, меня всю с ног до головы пронзила боль, а правая рука была покрыта сплошным месивом из крови и грязи. С помощью африканца я выбралась наверх, к дороге — до нее было восемьдесят ярдов — и села на землю. Кровь из моей руки хлестала так, что я могла вынести боль только подняв руку вверх. Через некоторое время показался автобус, в котором среди других африканцев ехал местный вождь. Добрый человек залил мне руку йодом из своей аптечки первой помощи. Я совершенно не почувствовала обычного в таких случаях жжения. Надо было готовиться к худшему. Вождь предложил доставить нас в ближайшую больницу. Когда мне помогали сесть в машину, нас нагнал Джон Баксендейл. Он моментально разобрался в том, что случилось, и тут же договорился, что вождь организует охрану нашей машины, пока полиция не займется расследованием этого происшествия. Потом он повез нас в районное управление, в Эмбу — это было в восьмидесяти милях по дороге в Найроби. Я была глубоко благодарна Джону за то, что он с величайшей осторожностью объезжал все выбоины на скверной дороге и в то же время старался ехать как можно быстрее — я никак не могла остановить кровотечение, и с моей руки натекли целые лужи крови.

В африканской больнице в Эмбу мне сделали перевязку, инъекцию от столбняка, дали несколько обезболивающих таблеток и одеяло — надо было согреться, у меня зуб на зуб не попадал от пережитого потрясения. Врач сказал, что мой африканский пассажир получил только несколько царапин и завтра же сможет вернуться домой. Мы оставили ему денег на еду и на обратный билет и поехали дальше, в Найроби, — нам оставалось проехать еще восемьдесят миль. К больнице мы подъехали в девять часов вечера — прошло уже шесть часов с тех пор, как случилось несчастье, и мне стало совсем плохо. Но мне повезло: мой старый друг, хирург Джеральд Невилл, был поблизости и немедленно приступил к операции; она продолжалась три часа. Хотя тело у меня превратилось в сплошной синяк, расцвеченный всеми цветами радуги, но серьезно была повреждена только правая рука.

С тыльной стороны была содрана кожа, сухожилия порваны, а кости смещены примерно на сантиметр.

Сейчас можно было сделать только одно — натянуть на рану лоскут кожи. Когда же лоскут приживется, придется пересаживать новые сухожилия из моей ноги в руку — значит, примерно через полгода мне предстоит следующая операция. За месяц, который я провела в больнице, у меня хватило времени подумать о том, как мне повезло, что я вышла живой из этой катастрофы. И эта мысль утешала меня каждый раз, когда на меня нападала хандра, — ведь я знала, что пройдет не меньше двух лет и понадобится не одна операция, прежде чем я снова смогу пользоваться правой рукой, если вообще смогу…

Теперь, конечно, и думать было нечего о том, чтобы брать к себе двух маленьких леопардов (через несколько месяцев они станут слишком взрослыми для выпуска на свободу). Самая моя неотложная задача — найти кого-нибудь, кто помог бы кормить гепардов, да и мне понадобится помощь в самых простых делах, я не смогу сама ни одеться, ни умыться, ни нарезать еду, и со многими другими делами мне уже не справиться в одиночку. На мое счастье, в это время в Кению приехала молодая американка Мери, которая срочно искала работу. Больше всего ей хотелось работать с животными и жить в зарослях; это было как раз то, что мне нужно, и вдобавок она уже умела печатать на машинке и водить автомобиль. Так что мы выхлопотали ей разрешение поступить на работу — учитывая все обстоятельства, ей пошли навстречу, хотя она и не была гражданкой Кении.

Все это время Джордж и Джон по очереди возили Локаля и Стенли к нашим гепардам — они держались далеко от лагеря, возле Фотодерева.

Постепенно они переместились поближе и перешли к Охотничьей акации, в полумиле от нас, за рекой. Пиппа никогда еще не подходила так близко к нашему лагерю с теперешними детьми, хотя с Мбили, Уайти и Тату она часто бывала возле Охотничьей акации. Это было очень удобное дерево — гепарды отдыхали и ели в его густой тени, скрытые от грифов, которые могли бы выдать их присутствие другим хищникам. Кроме того, с нижних ветвей можно было отлично осматривать всю окружающую местность, так что гепарды легко замечали машины, подъезжающие к моему лагерю, и могли держаться подальше от чужих людей.

Пиппу с семьей наши помощники видели каждый день — за одним только исключением, — поэтому они были уверены, что, пока меня не было, она ни разу не убивала добычу.

Когда я с Мери вернулась — это было 22 февраля, ровно через месяц после происшествия, — Пиппа с утра увела детей к дороге примерно в миле от лагеря. Следующие дни она уходила все дальше, пока не отыскала недавно вырытый карьер, из которого брали гравий, возле Васоронги, в пяти милях вверх по течению. Директор заповедника решил перевести Управление заповедника из Скалы Леопарда в эти места, и гравий понадобился ему, чтобы засыпать строительную площадку. Дорожные работы были на время прекращены, и наши гепарды стали Властелинами Большой Ямы. Она оказалась волшебной страной для игр — сколько там было разных насыпей и закоулков!

Я не знала, как гепарды отнесутся к Мери. Она вела машину, и мы решили, что она не будет выходить из лендровера, пока они не привыкнут к ее присутствию. А чтобы облегчить знакомство, мы захватили с собой целую овцу. Я прогудела знакомый сигнал, и гепарды очень скоро явились. Не обращая внимания на белые бинты у меня на руке и на ноге, малыши набросились на тушу, а Пиппа села рядом и смотрела, как они теребят и дергают шкуру, стараясь добраться до мяса. Я села рядом и гладила ее, а она, мурлыкая, лизала мне руку. Как часто я мечтала об этом, лежа в больнице! И теперь я была совершенно счастлива — я знала, что и она тоже радуется нашей встрече. Малыши выглядели отлично, хотя у них уже выпали все молочные зубы. Я разглядела, что постоянные клыки выросли на два миллиметра — малышам уже исполнилось семь месяцев и десять дней. Пока меняются зубы, им ужасно трудно жевать, а тем более вскрывать тушу, и я им очень сочувствовала, видя, как они отчаянно пляшут вокруг туши, непрерывно теребя ее.

Меня очень обрадовало, что, несмотря на мое долгое отсутствие, малыши по-прежнему мне доверяют. Сомба бросилась было на меня, но, услышав решительное «фу!», успокоилась и даже разрешила мне скормить ей из рук немного внутренностей. Биг-Бой в поощрении не нуждался и живо уплел все, от чего отказались остальные. Только Тайни все еще дожидался уговоров и предпочитал лучше остаться без еды, чем ввязываться в драку.

Внезапно вдалеке показались три страуса. Все гепарды тут же вскочили и с рычанием проводили злыми глазами птиц, которые неторопливо шествовали дальше. Гепарды снова начали есть только тогда, когда «поставили часового» наблюдать за страусами, пока те не скрылись из глаз. Вскоре я вздрогнула, услышав ярдах в пятистах от нас шум трактора. К моему удивлению, гепарды и ухом не повели; впрочем, они точно так же никогда не обращали внимания и на самолеты.

Мери все утро просидела в машине, и Пиппа, быстро познакомившись с ней, как будто бы приняла ее в компанию. На следующее утро гепардов нигде не удалось обнаружить. Мне это было даже на руку, потому что мясо у нас кончилось и я могла предложить гепардам только молоко.

Немного позже я повезла троих друзей осматривать парк. По дороге мы еще раз остановились у карьера и увидели гепардов на самом открытом месте — они явно нас поджидали. Мои друзья, разумеется, остались в машине, а я понесла тазик с молоком малышам. От жадности они сунулись к молоку все втроем, столкнувшись головами, и едва не пролили все на землю. Особенно трудно было удерживать тазик одной левой рукой, и мне очень хотелось, чтобы Мери поскорее подружилась с гепардами и помогала бы мне кормить их.

На другой день у меня оказалось для гепардов редкое лакомство — мясо буйвола, отстрелянного для контроля. Я часто задумывалась, отчего гепарды так любят мясо буйволов и зебр — ведь этих животных им почти никогда не удается убить, разве что самых маленьких. Но они просто обезумели, когда мы дали им мясо, и наелись так, что животы у них чуть не лопались. Особенно поразила меня Сомба — я никак не ожидала, что она способна съесть столько мяса за раз, при этом так яростно вырывая у Пиппы все лакомые кусочки. Главной ее заботой было следить, чтобы никто другой не съел больше, но тем не менее она успела два раза броситься на меня, когда я доливала воду в тазик, и оба раза я остановила ее твердым «фу!». Когда она поняла, что не в силах больше проглотить ни кусочка, она уселась рядом со мной, не спуская с меня глаз. Нас разделяло всего несколько сантиметров, и хотя я рисковала — она могла порвать меня — я все же выдержала ее долгий испытующий взгляд, в котором, казалось, был вызов: посмотрим, кто из нас главнее!

Я сидела совершенно неподвижно и только смотрела ей прямо в глаза, и это длилось долго-долго — пока наконец она не успокоилась и не улеглась.