Фаустерон

      - О-о-о, кто вы? Я ничего о вас не слышала.
      - А вы ищете Юрека? Он внизу, выпускает каких-то животных из холодильника.
      - Меня он уже выпустил.
      Естественно - в таком халатике она не могла прийти с улицы. Вероятно, выражение лица у меня было дурацкое, так как она рассмеялась. Засмеялся и я, хотя и ощутил замешательство.
      - Вас? Ну да, это же вы! И как вы себя чувствуете?
      - Чудесно. Но почему ты сидишь за этими дурацкими шторами?
      Она подбежала к окну, встала на цыпочки. Я поворачивался за ней, как подсолнечник за солнцем. Так мне вспоминается. В окно брызнул свет. И она, со спины, на фоне этого света была воплощением женственности.
      - Чудесно, - повторила она. - Жить так приятно.
      - А разве вы что-нибудь помните о...
      - Слушай, не морочь мне голову.
      Она подошла к столику с графином. Налила себе и выпила залпом. Я заметил, что руки у нее слегка дрожат. Часть жидкости пролилась. Она жестом пригласила меня сесть рядом с ней, на кушетку. Смущенный, но послушный, я сел и выпил. Она тоже. И еще раз. И еще.
      - Веселый ты человек, - сказала она. - Видимо, пьешь целый божий день. Это он тебе так удружил?
      Я оглянулся, будто почуял какую-то опасность. Потрогал пластыри на лице. Понизил голос.
      - Где он?
      - Не знаю. Вероятно, пошел в город. По своим научным делам.
      - А тот, второй?
      - Вы меня удивляете. Знаете что-то, но... Сколько времени вы спали? Или были без сознания? Уже вторые сутки, как все закончилось. Вторые сутки. Зачем вы здесь?
      - Зачем ты здесь сидишь? - крикнул я хрипло и пьяно, беспорядочно взмахнул руками. - Зачем ты здесь сидишь? - крикнул я, встал, схватил ее за талию и подтолкнул к двери. - Беги!
      Она с трудом вырвалась.
      - Сумасшедший дом, - сказала она. - Разве же ты не видишь, что у меня прекрасное настроение и я не собираюсь отсюда сматываться? Что мне там делать одной? Одной на всем белом свете?
      - Но ведь здесь он, он...
      - Он утратил свою власть. Слушай, - сказала она, смеясь и прищуривая глаза, - он утратил свою власть, когда меня оживил. Что он может мне сделать? Я уйду когда захочу. Когда угодно. Смотри, - добавила она, - вот ключ от лаборатории, ключ от моей комнаты, ключ от входных дверей. Уйду когда захочу. Что он мне сможет сделать? Он сейчас добрый, нежный - и полный беспокойства. Он способен сейчас только бояться.
      У меня это не укладывалось в голове.
      - Тогда выпьем, - сказал я.
      Как он вошел, мы не заметили. Я увидел его внезапно - его благополучное, молодое, гладко выбритое лицо, его элегантный темный костюм. Он присел на фортепьянный стульчик. Крутнулся. Я глядел на него, и глаза у меня, вероятно, были довольно мутные, потому что он насмешливо усмехнулся, показывая на рюмки.
      А потом, издеваясь, погладил себя по лицу - по щеке и по подбородку, напоминая мне о пластырях. Думал, я опять психану? Однако не получилось.
      - Выпьем, Ежи, - сказал я и налил. Рука у меня слегка дрожала.
      Женщина громко смеялась. Еще немного - и нас стало уже трое мужчин рядом с нею, единственной. Теперь я разглядывал ее молокососа. Худенький, щуплый. Рядом с Ежи Фаустом настоящий заморыш. Такие малые бывают задиристыми. Вот и он вел себя вызывающе. А с ней - довольно-таки фамильярно. Когда он ее обнял и привлек к себе, со смехом глядя на Ежи, она резко сказала:
      - Не надо этого. Отцепись. - И сильно его оттолкнула. Он чуть не упал с кушетки, на которой мы все сидели. Мы трое разразились смехом, он покраснел.
      И присел на краешек.
      - Не думай, что это тебе так сойдет, - сказал он Ежи.
      - Почему же ты еще тут? - спросил Ежи.
      - Перестаньте! - крикнула она. - Что вам, плохо? Мне хорошо. Налей-ка еще.
      Я налил.
      Потом мы танцевали с нею по очереди. Ежи был элегантен и старался не замечать выпады соперника. Я же всем уступал.
      Исключительно задиристым петушком был этот ее юноша. Он меня раздражал. Правда, потом и он напился. Не помню, когда все это веселье кончилось - то ли вечером, то ли утром.
      Впрочем, простите. Одно все-таки помню. Когда, не знаю уж в который раз, она танцевала с Ежи Фаустом, я заметил, что он ее целует, а ей это нравится. Черт знает что. Выпустил женщину из холодильника, в котором она пролежала без признаков жизни целых десять лет, а ей хоть бы что. Она с ним целуется.
      Я почувствовал даже легкую симпатию к дерзкому юнцу. Вряд ли он это видел, поскольку был совершенно пьян и ему казалось, что он разыгрывает на старинном шахматном столике великую партию.
      Он расставил шахматы, двигал пешками и фигурами. Бормотал: "Шах, шах, шах, мат". Потом восстанавливал позицию и снова ходил. "Твоя очередь, сказал он мне. - Давай". Я пожал плечами. "Давай", - повторил он. И еще что-то плел. Я его не слушал. Интересней было, что там говорит танцующий Ежи. Как я теперь вспоминаю, разговаривали они громко. Приятная пара.
      - Ты так молод, - говорила она ему. - И так много умеешь, Я так рада!
      Неужели он победил? - подумалось мне. Одно то, что она не намерена бежать, было, по-моему, его победой. А теперь она еще и ласкалась. Я все больше преисполнялся симпатии к одураченному юнцу. Из-за нее он пролежал в холодильнике столько же, сколько она. Вычеркнул из жизни десять лет, чтобы теперь ее потерять. Черт побери все это,
      Я искал ее по всему дому. Однако ни ее, ни юноши не было. С сожалением осознал, что все делаю на трезвую голову. К бутылке меня не тянуло, хотя после вчерашней пьянки (а может, это было позавчера или еще раньше?) в баре и на столах их было сколько угодно, причем не совсем пустых. Я даже налил себе, но так и не выпил. Забавная ситуация. Эта беготня по всему дому. Я действовал как в лихорадке. Видимо, из-за вчерашнего и еще потому, что сегодня ни капли. Ладно. К черту все объяснения. В коридорчике внизу, в котором я очутился, горели две лампы дневного света. Их громкое гудение подчеркивало пустоту. Я заставил себя успокоиться. Надо войти тиxо, внезапно - если они здесь. Потянуло холодом. Ежи Фауст стоял перед камерой и улыбался. Он еще ничего не сказал, только смотрел на меня и улыбался. Я оттеснил его в сторону и вошел. Он позволил себя оттеснить. В той самой ванне, в которой, по-моему, раньше лежала она, покоилось теперь косматое тело большой обезьяны. Я непроизвольно попятился. Он хлопнул меня по плечу. Обнял и показал на другую обезьяну во второй ванне. Я опешил.
      - Все еще злишься? - спросил он.
      - Опять за свои исследования? - буркнул я.
      - Конечно. Их нельзя прерывать. Фаустерон, понимаешь? Нельзя, как бы ни повернулась моя личная жизнь.
      - Лиза?
      Он пожал плечами,
      - Я ее не держу. Эксперимент закончен. Я ее не держу.
      - А мальчишка?
      - Ты же видел, что вчера он все получил.
      - Где он? Вернее, где они? Уехали вместе?
      - Нет, не вместе. Он забрал свои вещи утром.
      - Значит, они договорились где-нибудь встретиться.
      Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел.
      Я вел себя по-идиотски. Говорил прямо в его лицо. С чувством. Он спросил;
      - Ты еще не пил? Вижу, не пил. Тогда смотри.
      Я уставился на обезьян. Мысль, что он и людей держал в этих же ваннах, была невыносима. Впрочем, неправда. Тогда я думал о другом. Совсем о другом. Обезьяны лежали неподвижно, со стеклянными невидящими глазами, с приоткрытыми ртами, с диадемой из трубочек на голове. Откуда он взял этих обезьян? Где, черт возами, их клетки? Раньше я вечно был пьян и плохо знал виллу. И теперь, осмотрев массу комнат и закоулков в поисках тех двоих, сознавал это особенно четко.
      - Не пил, - повторил он. - Я вышел тебе навстречу, когда ты хлопнул дверью. - Он махнул рукой, показывая, о какой двери идет речь. - Вышел навстречу, потому что боялся, что ты... - Тут рука его прошла над моей головой, по пути легонько стукнув меня кулаком по макушке. Я среагировал молниеносно. Толкнул его тaк, что он едва не очутился в ванне.
      Он оперся о стену. Какое-то мгновение мне казалось, что он на меня бросится. Я был к этому готов. И впервые почувствовал - у него не хватит смелости напасть. Это меня порадовало. Напряжение спало.
      - Не пил, брат, - сказал он. - А ведешь себя будто пьяный.
      - Я хотел бы узнать, зачем я тебе понадобился.
      - А я хотел бы узнать, не понадоблюсь ли я сам.
      - Ты мне?
      -Я тебе,
      Мы стояли друг против друга. Ежи Фауст рассмеялся. Возможно, вынужденно.
      - Не бойся. Она вернется, - добавил он торопливо, кладя мне руку на плечо. - А молокососа этого она выгнала, выгнала, выгнала.
      -Значит, ты победил?
      -- А ты сомневаешься?
      - Ты думаешь, что твоя наука сделала тебя самым умным. Но никто не может знать, как поведет себя человек. Никогда. В этом случае, полагаю, опыт может и подвести. Опыт всегда нас подводит.
      Кричала Лиза.
      Голос ее в этом холодном, пустом помещении звучал по сравнению с нашими с особенной силой и теплотой. Мы оба кинулись к двери.
      - Юрек! - кричала она. - Что ты снова там делаешь?
      Он протолкнулся передо мной в двери. Счастливый человек. Может, я ему нужен только для этого? Она обвила руками его шею. Вела себя как девчонка. А я ожидал от нее другого. Она одурачивала себя, решив, что после всего происшедшего должна стать иной, что всегда должна быть иной. Но и с тем наверняка была такой же. И с каждым. При виде меня она явно обрадовалась. Показала нам сумку,
      Открыла ее с поспешностью, и я даже не смотрел на тряпки, которые она оттуда вытаскивала. Ужасно банально. Даже хуже, чем банально. Полное отсутствие вкуса, говорил я себе.
      Что ж, поведение такой женщины можно предвидеть заранее. Очевидно, Фауст знал ее дольше и лучше, чем я. И вдруг его эксперимент, эксперимент на людях, вся эта борьба и соперничество показались мне смешными. Уважения к нему у меня поубавилось.
      Я оставил их и пошел чего-нибудь выпить. Но они меня догнали.
      - Налей! - кричали они. - Налей!..
      Когда я наливал, у меня дрожали руки.
      - Почему ты так ужасно смеешься? Посмотри, как он смеется! Перестань морщиться, ты выглядишь гадким и старым, - сказала она мне. Даже не сказала, а крикнула. И только тогда я понял, что буквально захлебываясь от смеха. Ежи Фауст похлопал меня по спине.
      - Ну вот, теперь все в порядке.
      Можно ли представить себе нечто более удивительное? Однако это не все. Я должен рассказать и о том, что случилось позже, должен все описать, хотя руки мои снова трясутся с перепоя, будто резаные куры.
      На дворе было много солнца.
      Оно пробивалось сюда, к старой мебели и старым картинам. И слегка отвлекало внимание. Я представил себе, как отвратительно, вероятно. Ежи провел эту ночь. Наливая рюмки, он стоял ко мне спиной. Так ему было удобнее подойти к столу. Я смотрел на его руки. Они не дрогнули.
      - Ты на меня обижаешься? - спросил я.
      - На тебя? Я же сам тебя привел.
      Казалось, он примирился с судьбой. Сколько в этом было притворства? Вся его хищность исчезла без следа. А может, в нем ее никогда и не было. В конце концов, успокаивал я себя, ему есть куда возвращаться. У него оставались его исследования; кажется, с одной обезьяной, внизу, было не очень хорошо.
      Я сказал ему:
      - У тебя есть твои опыты, есть что делать.
      - Вы от меня уедете? - спросил он.
      Этот же вопрос он задавал и вчера.
      - Не будем же мы жить втроем,
      - Не нервничай. Тебе нельзя нервничать. Только скажи, на что вы собираетесь жить?
      Мне вспомнилось, как легко перешла она к новому пункту повестки дня. Было уже далеко за полночь, и Ежи, пошатываясь, направился к своим обезьянам. Твердо решил к ним пойти. А мы уговаривали его: "Забудь о них, к черту". Однако он, видимо, злился, потому что она всэ режа танцевала и разговаривала с ним.
      Как только он вышел, она придвинулась ко мне. Стояла рядом, рядом, легонько на меня опираясь. "Слушай, - сказала она, - неужели ты думаешь, что я останусь с Ежи? После всего, что случилось? Просто нужно было какое-то время, чтобы его успокоить. Да и от того надо было избавиться". Я был ошеломлен. Никак не ожидал ничего подобного, хотя это и было самым разумным из всего, что я до сих пор видел. "Так ты оставишь его?" "Конечно. Пусть поищет себе какую-нибудь дурочку. Ты же видел, что такое его искусственная молодость. Она только снаружи. Внутри он остался таким же, каким и был". - "Но он тебя любит", - пытался я почему-то его защищать, но в голосе моем звучало другое. "Слушай, - сказала она. - Любить - это нетрудно". Я сделал гримасу, "Напрасно кривишься. Ты же не знаешь, что есть во мне". - "А что?" Она обняла меня и крепко поцеловала. "Вот что".
      Его шагов мы не услышали. Он тихо вошел по своему пушистому, профессорскому ковру. И лишь когда он остановился за моей спиной, я почувствовал опасность и обернулся. Его сузившиеся глаза налились кровью. Что он потерял? В исследованиях победил, зато проиграл свое человеческое сражение. Меня выбрал, вероятно, только потому, что считал слабым противником. Обманывал самого себя этим якобы равным сражением.
      И вот начался новый круг. Что он терял теперь? Я боялся, что он выберет самое худшее.
      "Не получается у меня", - сказал он сквозь зубы.
      "Поговорим откровенно, - сказала Лиза. - Я совершенно не собираюсь оставаться с тобой. Я попыталась, но теперь не собираюсь".
      "Не получилось", - повторил Ежи, обращаясь ко мне. Я отрезал: "Мы так мало знакомы, что я тебе ничем не обязан. И эти твои эксперименты на людях. Хватит с меня твоих экспериментов на людях. Ты не будешь больше делать экспериментов на людях".
      "А ты что, запрещаешь?"
      Я шел на него. Рука стискивала то самое пресс-папье, что и в первую стычку, твердую металлическую статуэтку (убейте меня, если знаю, кого она изображала).
      Я сразу положил на нее глаз. На нее и его лицо. Опущенное лицо с зажмуренными глазами. Я поднял статуэтку. Он склонил голову еще больше. На меня не смотрел. Смотрел в сторону,
      "Ты советуешь мне не делать опытов с людьми. Но почему?"
      Мне казалось, что я его понял. Он не отклонился, когда я замахнулся, даже не защитил рукою лицо.
      Я бросил статуэтку в зеркало, отражавшее нашу троицу. Оно разлетелось вдребезги. В единственном оставшемся осколке отражалась часть лица Лизы.
      Он приручал меня. Посвящал в свои дела, даже если и хотел, чтобы я был легким противником - а я оказался сильнее. Он с каждой минутой терял, я же приобретал. Я отобрал у него то, что он приберег для себя. Лицо Лизы было искривлено истерической гримасой. Она выкрикивала: "Не хочу, чтобы из-за меня проливалась кровь". Мы оба смотрели на нее. Она сделала движение, будто хотела обнять Ежи. Заколебалась. Подскочила ко мне. "Забери меня отсюда. Забери меня отсюда. Скорее".
      "Что мне делать, Ежи?" - спросил я беспомощно.
      Он усмехнулся. Это была горькая усмешка.
      "Я хотел вам сказать, - сказал он очень спокойно, - что опыт внизу не получился. С одним животным плохо. Весьма плохо".
      На что мы вдвоем будем жить? Я думал именно об этом, когда он меня об этом спросил, Я ведь не Лиза. Я не мог об этом не думать.
      - Постараюсь вернуться к прежней работе.
      - Но это трудно. Мне кажется, ты не сможешь.
      Меня взбесил этот его намек. Возможно, он прав, но зачем намекать?
      - Значит, я должен отказаться? Ты желаешь, чтобы я от нее отказался?
      - Нет, но, быть может, здесь... Вы оба...
      Я посмотрел ему в глаза. Он не отвел взгляда. Я увидел в глубине ироническую искорку.
      - Шутишь?
      - Нет, я говорю серьезно. Какое-то время я мог бы вам помогать. Ты бы работал у меня... - Он запнулся. Ирония исчезла. Он махнул рукой. Впрочем, все это впустую. Все равно сделаешь по-своему. Это естественно, после всего, что ты видел и слышал,
      - Торгуетесь обо мне? - громко и весело воскликнула Лиза.-Торгуйтесь, ребята, торгуйтесь. - И вдруг голос ее снова стал истеричным, крикливым; Разве вы не понимаете, что оба вы для меня стары? Старые, омерзительные деды. - Она в бешенстве обернулась ко мне. - И как ты мог поверить, что я пойду с тобой? Насколько ты меня старше? Ну, говори. Что бы я с тобой делала? То же, что и с ним?
      Она схватила меня за рукав, подтащила к окну, из которого било солнце.
      - Видишь, кто стоит там, на той стороне? Он меня ждет. Я сейчас собираюсь и ухожу. Только без шуток, господа.
      Я понял, что именно так она и должна была поступить. И теперь уже я сам показался себе смешным. Но это чувство лишь в самом начале было неприятным, я ведь привык к подобным проблемам. Давно привык. Значит, все осталось по-прежнему? Это хорошо? Хорошо или плохо? Безразлично?
      Она вышла в другую комнату укладываться. Ежи был потрясен. Я видел это по его движениям, совершенно бесконтрольным, и по его взгляду. И вдруг он посмотрел на меня с какой-то чуть ли не отцовской чуткостью,
      - Гм, - буркнул он. - Кое-что можно было бы еще сделать.
      - А именно? - я старался говорить спокойно.
      - Каждый может быть Фаустом. Ты тоже. - Он понизил голос. Ему было трудно говорить. - Например, можно ее усыпить. Заманить этого субчика в дом и тоже усыпить. Попробовать еще раз. Но уже с тобой в главной роли, торопливо закончил он.
      Он собирался еще раз сыграть в эту игру? Втайне рассчитывал на возрождение своих шансов?
      - Иди к черту, - буркнул я.
      - Послушай меня, пойми. Ни одна ситуация не повторяется. Ни одна, без исключения. - Он говорил с глубоким убеждением. - Ситуация, которая получится, будет совсем другой. Тебе не грозит повторение моих разочарований. Это будет нечто совершенно новое. Ты же понимаешь. Разве не стоит попробовать?
      - Каждый может быть Фаустом, - повторил я его слова. - И я тоже. Вот только зачем?
      Когда в этот момент Лиза прошла через нашу комнату, сказав, что берет пока только сумку, а за чемоданами вернется с носильщиком, Ежи, который за миг до этого застыл в позе убеждения, с протянутыми ко мне руками, опустил эти руки. Я отвернулся и через плечо повторил ему:
      - Зачем?