Долгая ночь

– Мы согласны, – подтвердили военачальники.

– За султаном гонится орда Чингисхана, он не может вечно стоять перед нашим лагерем. Или он ринется на нас и погубит все свое войско, или станет добычей стаи волков, идущих за ним по следу.

– Нас обрадует и то и другое, – вступил в разговор Бакурцихели. Неужели он не догадался спросить у монголов, стоит ли бежать в сторону Грузии? Спросил бы у тех, кого мы три года назад прогнали, как стадо баранов. Да, мы прогнали тех самых монголов, которые развеяли по ветру войска и отца Джелал-эд-Дина, и его самого. Зря не посоветовался с ними, может быть, они отсоветовали бы ему совать свой нос в Грузинское царство?

– Должно быть, султан совсем ошалел от поражения и бегства, – вставил Сурамели. – Вот и мечется из стороны в сторону. Нет у него на земле пристанища.

– Бойся человека, у которого нет больше ни своего места на земле, ни имени, – медленно произнес Шалва Ахалцихели, и это прозвучало, как изречение из какой-нибудь книги.

– Бездомная собака становится бешеной, и укус ее бывает опасен, добавил Дадиани.

– Да, но в грузинском войске не найдется задниц для зубов султана. Ведь прежде чем укусить за задницу, нужно ее увидеть, – сказал, хохоча, сванский эристави.

Все рассмеялись на немудреную шутку добродушного рыцаря-великана.

– Боюсь, что монголы научили его кусаться как следует. Сколько уж времени они гонятся за ним и кусают именно за то самое место.

– Да. Голову-то он всегда успевает унести, а вот хвост…

Грузины хохотали, едва удерживаясь в седлах от смеха. Они знали, что в эту минуту, внизу, в долине, согнанный со своих земель, ожесточившийся предводитель хорезмийцев думал о тех же самых монголах. Он думал о том, как лучше использовать против грузин все, чему он научился от своих преследователей во время многочисленных и всегда неудачных стычек. Мудр и коварен великий воин Чингис. Неужели Джелал-эд-Дин ничему не научился у него за это время?

Поведение грузин в первую ночь должно было рассказать о многом. Если они действительно многочисленны и чувствуют свою силу, вероятно, они спустятся, чтобы напасть. Уж если нападать, то именно в первую ночь, не дав хорезмийцам отдохнуть и опомниться. Ринулись бы с гор, как ястребы, чтобы разгромить и развеять.

Внезапное нападение грузин могло бы обернуться им на пользу. Если бы их успех был серьезным, то хорезмийский лагерь смешался бы, может быть, Джелал-эд-Дину пришлось бы уйти. Но даже в случае решительного отпора все же налет грузин внес бы беспокойство в хорезмийский лагерь, пришлось бы торопиться со штурмом Гарнисских высот. Но об них можно разбиться, как разбивается морская волна о скалы.

Как только стемнело, султан произвел перестроение в войске. В центре он расположил конницу. Это были прекрасно вооруженные хорезмийцы. Левый фланг заняли пешие отряды, справа расположились лучники.

Джелал-эд-Дин долго не мог уснуть. Он все глядел на вражеский лагерь, стараясь проникнуть в сокровенные мысли грузин, разгадать их намерения.

Грузины между тем разожгли костры. Они осветили свои высоты так, словно там был не военный лагерь, да к тому же еще и осажденный, а торжественный свадебный стол.

Огромное зарево стояло над Гарниси. На фоне зарева перемещались какие-то черные тени, и все это походило на уголок преисподней, где грешники жарятся на огне. Так казалось Джелал-эд-Дину, потому что всех грузин он считал неверными, то есть грешниками, достойными самой жестокой казни.

Однако голоса грузин не были похожи на стоны и вопли поджариваемых мучеников. В небо возносились возбужденные голоса и радостные крики; по шуму грузинского лагеря султан понял, что грузины ни во что не ставят близость его, Джелал-эд-Дина, многочисленных войск и ведут себя так, точно они не на поле боя, а на храмовом празднике.

Эта беззаботность врагов сказала опытному полководцу больше, чем сказали бы все разведки. Было очевидно, что грузины и не подумают спуститься вниз, чтобы обеспокоить себя ночной битвой. Они считают себя в такой безопасности, что, по-видимому, утратили самую необходимую в условиях войны бдительность.

Но действительно ли неприступно Гарнисское укрепление? Разве не брал Чингисхан, разве не брал сам Джелал-эд-Дин еще более неприступных крепостей? Да и какое значение имеет неприступность тупых и холодных скал, если люди, сидящие на скалах, недостаточно осторожны и бдительны?

И второй день прошел спокойно. Как только стемнело, султан приказал потушить огни, чтобы воины успели хорошенько выспаться.

В грузинском лагере, напротив, так же как и вчера, долго не смолкал шум. Но понемногу затихло и на горе. Один за другим погасли костры. Только кое-где, на самой передовой линии, мерцали отблески небольших костров. Чувствовалось, что только здесь, на передовой, не спят караульные, тогда как весь остальной лагерь спит мертвым сном. В тишине настороженности наступил рассвет третьего дня.

В войсках хорезмийцев появились недовольные. Многим не нравилось бесцельное стояние посреди пустынной равнины на глазах у грузин. Иные нетерпеливо ратовали за немедленный штурм высот, иные втихомолку подумывали, как бы сбежать домой. Уход из лагеря хотя бы незначительной части воинов поколебал бы уверенность и стойкость духа оставшегося большинства. Джелал-эд-Дин знал обо всем этом и думал, чем бы занять бездействующие войска.

Лагерь стоял неподалеку от богатого и неукрепленного города Двина. Было известно, что грузинского гарнизона в Двине нет. Можно напустить на Двин жадных до добычи адарбадаганцев или туркменов. Недовольство в войсках затихнет, появится богатая добыча. Кроме того, разорением Двина, может быть, удастся выманить из Гарнисских скал грузинские войска.

Грузинский амирспасалар собрал в своем шатре военный совет. Все подтвердили согласие с первоначальным решением – не ступать ни шагу с укрепленных высот и ждать врага здесь, на высоте. Военный совет мог бы на этом и закончиться. Но неожиданно слово попросил Иванэ Ахалцихели. Это было тем более неожиданно, что именно он ратовал с самого начала за неподвижное сиденье в укрепленном лагере. Слово Иванэ разрушило единогласие совета.

– Мы рассуждаем как будто правильно, Гарниси – неприступная крепость, и взять ее очень трудно. Нам выгоднее сидеть и ожидать, что предпримет враг. Мы у себя дома, а они пришли издалека. Мы никуда не торопимся, а они спешат и нервничают. Они не могут стоять без конца, они будут вынуждены атаковать нас. Дождавшись подходящего момента, Джелал-эд-Дин обязательно пойдет на приступ. Численность войск султана во много раз превышает наши войска. Известно, что Джелал-эд-Дин ожидает подхода свежих войск.

Мы должны подумать о том, что совершенно неприступных крепостей нет, Гарниси взять очень трудно, но возможно. В конце концов султан пожертвует сотней тысяч бойцов, положит их на наших высотах, но откроет путь остальным сотням тысяч.

Что для него потеря ста тысяч человек? Ради покорения Грузии можно пойти и на большие жертвы.

Так это будет или не так, но война для нас уже неизбежна. Джелал-эд-Дин не уйдет. Значит, можем ли мы надеяться на неприступность нашего лагеря и сидеть сложа руки? По сравнению с пришельцами, наше войско малочисленное и слабее.

Мхаргрдзели давно уже сидел насупив брови. Речь Иванэ Ахалцихели не нравилась ему с самого начала. Он хмурился все больше и больше и наконец, когда было упомянуто о сравнительной слабости Грузии, не сдержался и воскликнул:

– Как будто здесь еще ни разу не говорили о слабости грузинского войска! А из такой крепости, как наша, десять тысяч могут отразить нашествие всех мусульман, вместе взятых.

– Мы не должны надеяться только на героизм грузинских воинов. Пока есть время, нужно собрать дополнительные войска, и тогда наше сердце будет спокойно.

– Не знаю, у кого как, а у меня и сейчас спокойно на сердце, отпарировал Мхаргрдзели и высокомерно улыбнулся.

Иванэ Ахалцихели ничего не ответил на последние слова амирспасалара. Он продолжал говорить свое:

– В ожидании новых войск нужно расположить обозы по гребням гор на большом расстоянии друг от друга. Будем жечь костры. Султан подумает, что нас больше, чем на самом деле.

– Это придумано неплохо, – одобрил Дадиани.

– Время от времени нужно делать небольшие вылазки, тревожить врага, заставить его держать все войска здесь, чтобы он не разорил остальную часть страны, оставшуюся беззащитной.

– Кто это говорит, Иванэ или его брат Шалва? – ядовито улыбнулся Мхаргрдзели.

– У брата Иванэ Ахалцихели есть своя голова на плечах и есть свой язык, – вспыхнул Шалва. – Я сам скажу, когда у меня будет что сказать.

Но Мхаргрдзели не унимался. Он все больше мрачнел и смотрел теперь на Шалву совсем исподлобья.

– Под остальной, незащищенной частью страны Иванэ подразумевает, конечно, Двин. Еще бы! Двин – владение Шалвы. А своя рубашка всегда ближе к телу. Что ж советует нам почтенный военачальник? Ради одного Двина погубить всю страну? Я тоже печалюсь о владениях дорогого Шалвы. Но любовь к царице и ко всей Грузии не велит мне жертвовать интересами государства ради чьих-нибудь личных интересов, даже моих собственных.

– Пусть покарает бог того, кто меньше тебя любит и Грузию и царицу! вскричал Шалва и вскочил на ноги.

Немедленно вскочил и Мхаргрдзели. Оба схватились за мечи.

– Если не хватает терпения выслушивать других людей, зачем было собирать военный совет? Зачем позвал нас к себе в шатер, амирспасалар? вспылил Иванэ Ахалцихели.

– Больше я сюда не ходок! Война впереди! Она покажет, кто из нас больше любит и трон и родину! – Прокричав это, Шалва широко откинул полог и вышел из палатки командующего.

Иванэ молча последовал за братом.

Мхаргрдзели долго не мог успокоиться, пальцы его еще судорожно сжимали рукоять меча, когда в шатер ворвался гонец.

– Хорезмийцы напали на Двин. И сам город, и прилегающие к нему земли преданы огню и мечу! – выкрикнул гонец, преклонив колена.

Амирспасалар, улыбнувшись, окинул взглядом оставшихся на месте военачальников.

– Теперь вы видите, что беспокоило братьев Ахалцихели. Я тоже опечален судьбой Двина, но война есть война. Вы думаете, Джелал-эд-Дин ради добычи разорил наш город? Нет, он хочет выманить нас с Гарнисских высот. Но мы не клюнем на приманку султана. Поскольку ваше мнение совпадает с моим, мы не тронемся с укрепленных позиций и терпеливо будем ждать дальнейших действий врага. Совет окончен, можете идти.

Добыча Джелал-эд-Дина оказалась богатой. Он разорил один из цветущих уголков Грузинского царства. Он разорил его на глазах у грузинской армии, и та не сдвинулась с места. Сомнений быть не могло: грузины боятся открытого боя на ровном месте. Их меньше, они слабее. Значит, третьего выхода нет, нужно либо штурмовать Гарнисские скалы, либо уходить. Но уходить тоже нельзя. Значит, остается одно… Султан приказал отодвинуть далеко назад гарем, стада и обозы. Пусть грузины подумают, что султан удовольствовался разорением Двина и снимает осаду.

Из Тбилиси в стан амирспасалара пришла радостная весть: у царицы Русудан родился наследник.

Весть о здоровье царицы и о рождении наследника обрадовала Мхаргрдзели. Он приказал выстроить войска. В сопровождении военачальников он объехал все отряды и поздравил воинов с радостной вестью. Огромного роста, он ехал на крупном белом жеребце и громовым голосом провозглашал:

– Да здравствует царица! Да здравствует наследник!

Войска отвечали перекатывающимся "ваша!". Гул все нарастал, ширился, наполняя окрестные горы.

Войсковые командиры сразу заметили, что в свите командующего нет ни Иванэ, ни Шалвы Ахалцихели, самых любимых полководцев. Шалва и Иванэ стояли перед отрядами, подчиненными непосредственно им. Они встретили командующего в строю. Но когда амирспасалар проехал мимо них, они по уставу войск должны были следовать за командующим, и они последовали за ним. Мхаргрдзели обернулся к братьям и сказал:

– В такой день нехорошо оставаться в ссоре, – и первый протянул руку.

Оба брата по очереди молча пожали ее.

Торжественный шум в грузинском лагере Джелал-эд-Дин расценил по-своему. Он подумал, что удалась его хитрость и что грузины объявили боевую тревогу. В сопровождении эмиров он объехал свой лагерь. Его жены уже были посажены на коней. Их везли с шумом, с нарочитой торжественностью, можно было подумать, что сдвинулось с места целое царство, а не один лагерь. Бесчисленные стада сначала разогнали по степи, а потом начали собирать. Пастухи разъехались в разные стороны и подняли беспорядочный шум. Заскрипели арбы обоза, нагруженные провиантом, женами и детьми хорезмийцев.

Вместе с вестью о том, что лагерь Джелал-эд-Дина снимается и уходит, в грузинском стане распространился слух, что монголы подступили к Тавризу. Этот слух оправдывал поспешность, с которой уходили войска султана. Никто не знал, как распространился этот слух. На самом деле ложное известие о близости монголов распространили караванщики Хаджи Джихана, того самого купца, с которым Джелал-эд-Дин имел тайное свидание перед самым выступлением.

Вслед за слухами в гарнисский лагерь грузин неожиданно заявился и сам Хаджи Джихан. Он пожелал видеть главнокомандующего наедине, и его тотчас же проводили в шатер амирспасалара.

Мхаргрдзели был наслышан о Хаджи Джихане как о честном и богатом купце. После взаимных приветствий иранский купец открыл шкатулку и преподнес амирспасалару гигантскую жемчужину. Она была едва ли не с голубиное яйцо. Мхаргрдзели хорошо разбирался в драгоценных камнях. Знал он цену и жемчугу. Как только жемчужина перекатилась на его ладони, он сразу же понял, что у него в руках знаменитая на всем Востоке жемчужина, которую называют «безродной».

Но вообще-то Мхаргрдзели не очень удивился жесту иранского купца. Приходилось и раньше, во время торговых сделок или государственных договоров, принимать драгоценные подарки от купцов или иноземных послов.

– Весть, которую я принес, дороже этой жемчужины, – заговорил иранец. – Приехавшие из Гандзы купцы уверяют, что монголы окружили Тавриз. Надо ждать с минуты на минуту, что султан Джелал-эд-Дин снимется с места и побежит.

– Пускай стоит сколько угодно его душе, – засмеялся грузин, самодовольно поглаживая белую выхоленную бороду.

В этот момент полотнище шатра приподнялось, и сразу две головы юного Шамше и великана сванского эристави просунулись в шатер.

– Выходи, дядя, хорезмийцы бегут! – крикнул юноша.

– Атабек! Враг оставляет лагерь и бежит, – подтвердил и эристави.

Командующий схватил меч и, не забыв сунуть за пазуху драгоценную жемчужину, выскочил из шатра. Все военачальники уже были в сборе. Все были радостны, говорили возбужденно, перебивая друг друга:

– Недолго простояли хорезмийцы.

– Собирают палатки.

– Уже погнали стада.

Вскочив на коней, предводители грузинского войска выехали на обзорную высоту. С удивлением смотрели они на раскинувшуюся внизу равнину. Пыль, поднятая оживленным движением во вражеском стане, растекалась желтоватым облаком. Обоз и стада растянулись так, что передовые скрылись за горизонтом, а хвост еще находился в лагере и не распрямился сообразно дороге. В самом лагере тушили костры и складывали палатки.

– Неужели и вправду уходят? – усомнился вслух амирспасалар.

– Скатертью дорога! Скорее бы домой да помыться в бане, а то зудит от грязи и там и тут, – вслух же помечтал Шамше.

Ивакэ бросил на племянника недовольный взгляд.

– Почему не трогаются войска?

– Боятся нашей погони.

– Войска снимутся ночью в темноте.

– Нужно решить – преследовать нам их или нет.

– А зачем? Богатства у них немного, ни с чем пришли, ни с чем и уходят восвояси.

– Уж очень многочисленны и хороши стада.

– Но войска еще многочисленнее, не нужно об этом забывать. А стад у тебя, эристави, и без того хватает. Береги их, вместо того чтобы ставить на карту жизнь.

– Верно, стоит ли из-за баранов и лошадей затевать войну? Нужно радоваться, что они уходят без боя.

– Приглашаю всех в мой шатер, – возгласил командующий. – Выпьем еще раз за здоровье царицы и наследника. Один иранский купец преподнес мне большой бочонок вина, разопьем его вместе.

Братья Ахалцихели поговорили между собой, и старший обратился к командующему:

– Если разрешите, амирспасалар, мы останемся здесь. Нужно посмотреть, что будут делать вражеские войска.

– Следить за вражескими войсками есть кому, кроме вас. Но если вы не желаете пировать вместе со всеми, оставайтесь, неволить не собираюсь.

Командующий круто повернул коня и поскакал к своему шатру. Военачальники, все еще радостные и возбужденные, поскакали за ним. Высоту не оставили только братья Ахалцихели, сомневающиеся в истинном намерении врага снять осаду.

Стемнело.

Темная душноватая ночь разлилась вокруг. Братья Ахалцихели до боли в глазах вглядывались в безлунную черноту, стараясь хоть что-нибудь разглядеть или угадать во мраке. Но темнота была плотной и непроглядной. Не скрывала ночь только шума. По ржанью коней, по гулкому топоту бесчисленных копыт было похоже, что лагерь не убывает, а пополняется. Более того, шум приближался как будто из глубины долины, ближе к высотам, к передовой линии расположения войск. Шалва приказал потушить все огни, проверил караулы. В тишине и темноте тихо переговаривались братья:

– Не верю я, что Джелал-эд-Дин собрался уходить.

– Да, он ушел бы тихо. А если бы и был какой-нибудь шум, он удалялся бы, а не приближался к нам.

– Может быть, все это лишь военная хитрость?

– От султана всего можно ждать.

– Если наши догадки верны, на рассвете пойдут на штурм. Ну да ладно. Утро вечера мудренее. Нужно хоть выспаться до утра. Если бы командующий доверил, я завтра сам напал бы на них и разметал бы их по степи. Но Мхаргрдзели опять начнет говорить, что все это ради моего Двина. Да разве в Двине все дело. Своим бездействием мы воодушевляем хорезмийцев. Они убеждены, что мы боимся их, и, вот посмотришь, утром пойдут на штурм.

– Караулы не спят?

– Усталых я подменил.

– Командующий обиделся, может быть, сходить нам к нему в шатер?

– Не беда. Утро вечера мудренее. Нужно выспаться. Спокойной ночи, Шалва.

– Доброй ночи, брат Иванэ.

И братья заснули.

Джелал-эд-Дин расстанавливал войска, а сам прислушивался, прислушивался к чужому лагерю. Сначала в главной ставке грузин горели огни. Отблески костров трепетали высоко в небе. Вместе с ними возносились кверху многоголосые песни, хлопанье в ладоши, заздравные кличи и все остальные звуки и шумы, говорящие о беззаботном и разгульном веселье.

Должно быть, действует его верный Хаджи Джихан, лукавый иранский купец. Должно быть, грузины поверили, что хорезмийцы уходят, не попытав боевого счастья. Должно быть, крепким оказалось вино в бочонке Хаджи Джихана.

Итак, мы бежим, а грузины торжествуют по этому поводу. Хорошо. Подождем до завтра, увидим, кто побежит, а кто будет праздновать победу.

Постепенно затих грузинский стан, погасли костры, замолкли песни. К этому времени султан закончил все приготовления к бою. Он приказал эмирам идти отдыхать, помолился и уснул сам.

Спал он недолго. Поднялся, едва начался рассвет. Эмиры тоже все на ногах. Ждут у входа в шатер. Джелал-эд-Дин вышел и произнес боевую речь.

"Враг не хочет войны, потому что боится нас. Промедление выгодно для грузин, потому что они у себя дома. А у нас много еще дел впереди, кроме этих неверных гурджи. Мы не может стоять без дела.

Мы используем самый удобный час. Они думают, что мы ушли, и спят, напившись, в своих шатрах. Воспользовавшись их беззаботностью, обрушимся на них как гром, засыплем дождем железных стрел.

Помните слова Магомета: двадцать сильных мужей одолеют двести неверных. Сто обратят в бегство тысячу, ибо аллах дал нам неверных, чтобы было кого сокрушать. Так вперед же, на них, аллах все видит, он с нами, мы победим".

Небо стало сизым, как перья голубя, потянуло холодным ветром. Хорезмийцы пошли.

Торели проснулся, потому что стало зябко. Он потянулся так сладко, что чуть не захрустела поясница. И тут же услышал грохот обваливающихся камней и лязг металла. В следующее мгновение шум барабанов заглушил все остальные звуки. Около своей палатки Иванэ Ахалцихели садился на коня, отдавая какие-то распоряжения. Его брат Шалва скакал, размахивая саблей, и что-то громко кричал. Не прошло и минуты, как авангард грузинской армии, предводительствуемый братьями Ахалцихели, был на ногах.

Но близко уж со всех сторон неслись истерические крики: "Аллах! Ил аллах!" С боевыми криками хорезмийцы карабкались на скалы. Они хватались за кусты, за камни, умудряясь угрожающе размахивать саблями. Пока их заметили, они проделали большую часть пути.

– Аллах! Ил аллах!

Хорезмийцы карабкались под прикрытием града стрел, извергаемых отрядами лучников, которые тоже успели в темноте и тишине подойти почти к самым вершинам.

– Аллах! Ил аллах!

Словно отары овец, плотной однородной массой заполнили атакующие все склоны гор. Левое крыло хорезмийцев, под предводительством брата султана Киас-эд-Дина и Орхана, ожесточенно напирало на только что проснувшихся, как следует не опомнившихся грузин. Правое крыло осыпало грузин таким дождем стрел, что не оставалось в воздухе ни одной непронзенной точки.

Грузины тоже отстреливались, но дождь их стрел был пореже, тогда как стрелы атакующих создавали непроходимое пространство, благодаря чему беспрепятственно продвигались вперед пешие отряды Киас-эд-Дина и Орхана.

На этот опасный фланг прежде всего поспешили братья Ахалцихели. Увидев вождей, грузины вдохновились и бросились на атакующего врага. Завязалась рукопашная схватка. Войска хорезмийцев скатились к подножию горы. То, что враг дрогнул, не укрылось от опытного глаза Шалвы Ахалцихели.

– Бей их, громи, гони! – воскликнул Шалва и сам обрушился на стену врагов. Стена дрогнула и прогнулась. Но в то время как один фланг хорезмийцев постепенно сползал со склона к подножию, другой фланг достиг высот и начал разворачиваться на них. Фактически атакующие зашли в тыл отрядам Ахалцихели. Тогда старший брат перекинулся на высоты, и там закипела такая сеча, такая резня, что сначала ничего нельзя было разобрать. Все же у грузин было некоторое преимущество в позиции, хотя их было гораздо меньше. Вероятно, им удалось бы в конце концов отбить высоты, если бы в это время Джелал-эд-Дин не двинул свои центральные, свои основные войска. Железная конница султана с оглушительным шумом и дикими воплями двинулась на грузин.

Шалва, увидев надвигающуюся железную лавину, еще раз оглянулся в сторону главного грузинского стана: ведет ли наконец командующий главную армию грузин на помощь истекающему кровью авангарду? Но было тихо в стороне главной ставки, на помощь никто не шел. Уж восемь гонцов отправил Шалва к Мхаргрдзели с просьбой немедленно слать подкрепления. Ни один гонец не возвратился назад, как будто вся армия грузин или перебита, или ушла.

Нельзя было допустить, чтобы конница ворвалась на высоты. Это была бы полная и окончательная гибель авангарда. Лучших воинов из тех, что оставались в живых, Шалва расположил в центре неудержимой конной атаки. Рушили скалы, засыпали конницу тучами стрел и добились того, что центр отхлынул. Но фланги конницы продвигались вперед. Там некому было с ними биться, и Шалва понял, что нужно отходить, пока еще не замкнулось сзади намертво стальное кольцо.

Появился откуда-то с фланга разъяренный Иванэ.

– Где же наши? Что они собираются с нами сделать?! Шесть гонцов я послал к амирспасалару, а от него ни слова.

– Я тоже посылаю гонца за гонцом.

– Значит, нас обрекли на смерть?

– Не жалко наших голов, но если враг укрепится на высотах – проиграна вся война, проиграна Грузия!

– Я сам поскачу к Мхаргрдзели и либо зарублю его, либо пусть он ведет войска в атаку!

Иванэ повернул коня и ускакал в сторону главного стана.

Высоты между тем затопляла понемногу кипящая масса рукопашного боя. Горстка грузин тонула, захлебывалась в этой вязкой ужасной массе. Шалва Ахалцихели пока еще не падал духом. Опоздание грузин он считал военной хитростью Мхаргрдзели. Вероятно, амирспасалар хочет как можно больше хорезмийцев заманить на высоты, а потом ударить на них, сшибить с высот, чтобы они покатились, как камни. Разве не так же поступили грузины при царице Тамар в знаменитом Шамхорском бою? Тогда враги почти совсем уничтожили грузинский авангард. Судьба сражения висела на волоске, но тут навалилась основная армия и повернула дело.

Может быть, на это рассчитывает и Мхаргрдзели, но слишком долго уж он раскачивается.

Хорезмийцы окончательно затопили высоты. Бьются до последнего вздоха и падают отборные рыцари Грузинского царства. Копьем в пах пронзили коня под Шалвой, конь едва не придавил хозяина, когда упал на скользкую кровавую землю. Шалва и пеший не оставил меча. Он, правда, не видел уж, кого поражает меч. Как пьяный, махал он направо и налево, и там, куда поворачивался Шалва, редели ряды врагов, образовывалась брешь, потому что падало сразу несколько человек. Но стена пружинила, возвращалась на старое место, когда Шалва поворачивался в другую сторону. Руки делали одно, а голова думала о другом.

Неужели командующий принес нас в жертву, неужели из-за зависти к братьям Ахалцихели он губит и армию и страну? А другие грузинские полководцы? Двоюродный брат Шалвы Варам Гагели, старый боевой соратник, неужели и он оставил друга в беде? Где Бакурцихели, верный рыцарь двора, где благородный доблестный Цотнэ Дадиани? Где… В глазах у Шалвы зарябило. Верно, дотянулся до его шлема саблей какой-нибудь жалкий хорезмиец. Но не так-то просто сокрушить богатыря Шалву.

– Шалва! – услышал он сквозь шум в ушах голос придворного поэта Торели. – Лети в ставку. Или заруби атабека, или заставь поднять войска.

Но и в главную ставку нельзя ускакать Шалве. Догонит стрела, вонзится в спину, и скажут, что Шалва бежал с поля боя. Никогда еще Шалва не показывал врагам спины.

– Шалва, спасайся, беги! – в каком-то отчаянии крикнул Турман Торели, отбиваясь от четверых сразу.

После этого обреченного крика оставшаяся горстка грузин вдруг повернулась к врагам спиной, чтобы прорваться из окружения. Враги увидели, что знамя Грузии дрогнуло и двинулось к тылу. С новым ожесточением они бросились вдогонку за знаменем. Знамя закачалось, на мгновение высоко взметнулось над сечей и рухнуло в кровавую кашу.

Шалва схватился за правое плечо. Сквозь пальцы брызгала кровь. Окровавленной рукой он начал мазать лицо, и лоб, и щеки. Солоно сделалось на губах. Торели, обернувшись, увидел кровавую маску вместо лица Шалвы.

– Мажь и ты, мажь кровью лицо, примут за мертвеца!

Шалва упал и сразу затерялся среди бесчисленных трупов. Торели окунул руку в лужу чьей-то чужой (может быть, хорезмийской) крови и, разукрасив себе лицо, тоже упал на сраженных врагов и братьев.

Бегут над Шалвой и Торели пешие хорезмийцы, с улюлюканьем мчится конница. Некогда разбирать, кто жив, кто мертв. Вот перепрыгнули через Торели, вот поднялось копыто, брызнула чья-то кровь, полетели клочья мяса. Мчатся над поверженными грузинами враги, зов к аллаху не смолкает ни на секунду:

– Аллах! Ил аллах!

Мчатся… Мчатся… Мчатся… Свистят сабли, храпят кони, вопят люди, стучат копыта, звенит оружие. Мчатся, мчатся, мчатся. Господи, будет ли им конец. Их передовые должны были уж достигнуть главного лагеря грузин. Отчего же не слышно оттуда шума боя!

Шалва знает, как шумит рукопашная схватка и как шумит ничем не сдерживаемая погоня врага. Где же наши войска? Почему не вступают в бой? Что произошло там, в главном стане? Какое непоправимое несчастье, какая неслыханная беда!

Случилось что-то такое, за что Грузия расплатится не только тремя тысячами воинов авангарда, но что явится началом небывалого страшного бедствия.

Солнце поднялось высоко, на самую середину неба. Печет, калит августовское солнце Грузии. Хочется открыть глаза, разжать веки, склеенные чужой запекшейся кровью. Шум утих в отдалении. Остались только хрипенье и стоны раненых.

– Зачем мы спаслись, Шалва? Нужна ли нам теперь жизнь?

– О нет, теперь мне хочется выжить, как не хотелось никогда в жизни. Можно ли умереть, не узнав, кем и почему мы принесены в жертву, ради чего нас всех погубили? Господи, спаси меня от смерти и плена! И тогда… Пусть тогда изменник прячется, где захочет. Если он залезет в середину земли, я и там найду его, растерзаю собственными зубами. Кто б он ни был, Мхаргрдзели или кто другой…

Ахалцихели заскрипел зубами и вздохнул так тяжко, словно с этим вздохом избавлялся от тяжелой, давившей его и душившей злости.

Прорубившись сквозь передние отряды, хорезмийцы атаковали главный лагерь грузин. У атакующих был уже неудержимый разгон. Сопротивление передней линии послужило как бы тетивой, пружиной, задержавшей на время движение Джелалэддиновой тяжелой стрелы. Но тем легче и стремительнее рванулись они вперед. Грузинские войска дрогнули, смешались и скоро повернулись к врагу спиной. Военачальники напрасно старались остановить и организовать бегущих.

Бежали в панике, как наперегонки, падая в трещины, расселины, пропасти. Конники султана настигали бегущих, рубили их на скаку, сталкивали в овраги, захватывали в плен. Джелал-эд-Дин приказал преследовать бегущих до тех пор, пока не останется ни одного живого либо не плененного.

Четыре тысячи грузин легло на поле боя. Зарубленным во время погони не было счета. Не меньше того оказалось в плену. Джелал-эд-Дин объехал побоище, оглядел укрепления грузин и покачал головой.

– Такую победу могло даровать лишь провидение. Сокрушить такую крепость, развеять столь многочисленных и могучих врагов казалось выше человеческих сил. Слава аллаху, даровавшему нам победу!

Султан приказал поставить большой шатер на самой высокой горе и приготовился к приему добычи и пленных.